Целая жизнь

Свое двадцатилетие я встретил в американском городе Норфолке, молодой русский матрос в белой тужурке; полгода на паруснике «Крузенштерн» мы ходили туда-сюда по Атлантическому океану, дважды победили в посвященной Миллениуму гонке с другими парусниками из разных стран — японскими, норвежскими, итальянскими, немецкими и еще какими-то. В каждом порту нас встречали как героев. В канадском Галифаксе меня напоил какой-то гей, рассчитывавший на взаимность, но, слава Богу, обошлось. В то время я жил в Калининграде, писал о нашей регате в калининградскую газету, когда вернулся, устроился в нее на работу, писал всякие заметки о калининградской жизни, некоторые даже сейчас не стыдно перечитывать. Следующим летом ездил на стажировку в Москву, в Москве же меня застали сентябрьские новости из Нью-Йорка, когда два самолета уничтожили две башни Всемирного торгового центра. Сейчас на месте этих башен уже стоит новый небоскреб, и большой мемориал рядом — прошло уже много лет, успели построить.

Примерно в то же время я начал подрабатывать на калининградской радиостанции, сейчас ее уже не существует. Главным ее редактором был парень, который еще в моем детстве был суперзвездой местного FM-вещания, мне нравилось с ним работать, я очень любил его. Следующей осенью он и один его коллега с телевидения поехали в Москву на конкурс по распределению частот, оба проиграли. Телевизионщик звал в бар напиться по этому поводу, но жена моего главреда сказала, что около метро «Пролетарская» дают клевый модный мюзикл, и когда еще будет случай его послушать — ну и телевизионщик пошел пить один. Жена моего главреда выжила при штурме, хотя сильно пострадала от газа, а сам он погиб. Я отправил в Москву по факсу его фотографию, и по ней знакомая московская журналистка опознала его в морге.

Тогда был единственный в моей жизни случай, когда я не смог написать репортажа с похорон — не выдержал, убежал, плакал в каком-то дворе.

Следующей весной я закончу свой вуз и сразу уеду искать работу в Москву. Научусь снимать квартиры, не теряться в метро и на улицах, работать репортером в чужом большом городе. Через какое-то время пойму, что город уже не чужой, что я москвич.

Еще через год у меня выйдет первая книга, сборник статей, ничего особенного. Сменю работу, потом еще раз сменю работу, потом еще, потом еще. Однажды я приеду в Калининград отпраздновать с сокурсниками годовщину выпуска, меня заберут в вытрезвитель и там ограбят, а я буду даже рад, потому что не убили.

В Москве я прожил десять лет, любил разных женщин, успел жениться, развестись, потом еще раз жениться. Однажды поздней осенью мне проломили голову в моем дворе, с тех пор я не брею бороду, потому что без бороды мое лицо сильно отличается от того, какое было раньше, и мне неприятно смотреть на себя бритого в зеркале.

Когда я переезжал в Москву, взял с собой одну книгу — сборник стихов Николая Рубцова, я брал эту книгу с собой два раза на «Крузенштерн», и оба раза ставил на титульном листе судовую печать, то есть там две печати с разными годами. При последнем переезде попытался посчитать книги, которые у меня есть, после тысячи сбился — да, я видел библиотеки и побольше, но это ведь всего за несколько лет.

Что еще было? Однажды у меня были публичные дебаты с Шендеровичем, я был за Путина, Шендерович был против, а вел дебаты Навальный. Знаю девушку, которая после тех дебатов плакала, потому что ей было неприятно, что на свете есть такие упыри, как я. На первой Болотной я выступлю с трибуны, и на последней тоже выступлю, но спою песню Егора Летова, потому что говорить уже не о чем.

Когда «Крузенштерн» заходил на Бермуды, я написал в дневнике, что, видимо, моряком я быть все-таки не хочу, а значит, уже так не попутешествую. Но потом проехал почти всю Россию, был даже в Туве, и по Европе тоже много езжу, и в Америке был два раза уже не моряком.

Половины газет и журналов, в которых я работал, уже давно нет. Те, которые остались, уже давно не те. Несколько лет назад я писал в «Афише» о новом телеканале «Дождь», сейчас о закрытии «Дождя» говорят как о решенном деле, а там и до «Афиши» наверняка доберутся. С Шендеровичем мы, кажется, помирились, с Навальным могли бы поругаться из-за Крыма, но Навальный под арестом, и связи у меня с ним нет. Я по-прежнему зарабатываю журналистской работой, но с огромной вероятностью допускаю, что завтра это станет невозможно, и это меня сейчас, пожалуй, тревожит сильнее всего.

Пока я праздновал свое двадцатилетие в Америке, в российских кинотеатрах шел фильм о приключениях доброго русского бандита в Америке, я посмотрю его только осенью, уже по телевизору. Считается, и, видимо, справедливо считается, что это главный фильм эпохи. Актер, сыгравший главную роль в фильме, погибнет через два года под ледником в кавказском ущелье. О смерти режиссера мне сообщит эсэмэской с каннского фестиваля моя первая жена — я получу эту эсэмэску в мебельном магазине на границе Франции и Швейцарии. В том фильме один из героев, убивая бандитов-украинцев, приговаривал — «Вы мне еще за Севастополь ответите», имея в виду, что город русской славы Севастополь не должен находиться в составе Украины. Этой весной я впервые в жизни побываю в Севастополе, увижу, как люди на улицах радуются тому, что Севастополь снова становится частью России.

Говоря словами популярного поэта — «Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной». Я рассказываю все это сейчас, чтобы показать вам, какую я прожил жизнь с тех пор, как встретил свое двадцатилетие в американском городе Норфолке. И знаете, что с наибольшим трудом укладывается в голове? Все это было при Путине, то есть вообще все. Целая жизнь, и вся при Путине, вы понимаете? Я вот не понимаю, так не бывает, но так почему-то есть.

Фото ИТАР-ТАСС/ Станислав Красильников