Те два года

Семь лет назад вышел первый номер журнала «Русская жизнь». Журнал существовал два года, от этих двух лет осталось сорок девять номеров и несколько книг — сама «Русская жизнь» выпустила сборники статей Евгении Пищиковой, Дмитрия Ольшанского, Александра Храмчихина и моих; Захар Прилепин, Дмитрий Быков, Дмитрий Галковский и Дмитрий Данилов свои тексты из «Русской жизни», будучи более опытными литераторами, издавали самостоятельно в каких-то других издательствах. То есть какие-то материальные доказательства существования первой (была еще вторая в прошлом году — ежедневно обновляемый сайт, который просуществовал несколько месяцев, и потом был уничтожен, не осталось даже архива в кэше) «Русской жизни» существуют, и их можно увидеть и потрогать руками. «Не говори с тоской: их нет, но с благодарностию — были».

Журнал принадлежал тогда еще не очень известному деятелю партии «Справедливая Россия» Николаю Левичеву, этого никто с самого начала не скрывал — мне это нравилось, потому что такая форма владения журналом представляется более честной, чем принятое у нас «журнал финансирует патриотически настроенный бизнесмен, не любящий публичности и просивший не называть его имени», но участие Левичева с самого начала было для многих, если не для всех наших коллег и читателей бесспорным знаком того, что мы, те, кто пошли делать «Русскую жизнь», продались и решили принять участие в предвыборной кампании партии Левичева.

Собственно, те заниженные ожидания, в конце концов, и оказались, я в этом уверен, основным источником успеха «Русской жизни» — когда никто не ждет от тебя ничего хорошего, гораздо проще приятно удивлять и радовать, это закон. Мы действительно никак не участвовали ни в партийных, ни в каких угодно еще делах своего владельца, а единственное политическое ограничение, наложенное на наш журнал, звучало вполне публично — мы обещали не обижать на страницах журнала Путина и Суркова, но, поскольку текущей политики журнал не касался никак, то и ограничение это было вполне символическим; «Русская жизнь» и Нельсона Манделу с таким же успехом не обижала — просто потому, что в мире «Русской жизни» Нельсона Манделы не было, как не было в нем и Путина.

На фоне разворачивавшейся вокруг нас агрессивной и неприятной предвыборной кампании (если кто помнит плакаты «План Путина» — вот они оттуда, из 2007 года) «Русская жизнь» оказалась для нас единственным доступным убежищем, в котором можно было наслаждаться обществом ветеранов КПСС (о них писал я), провинциальных убийц и их жертв (ими занималась исчезнувшая теперь из «большой прессы» Евгения Долгинова), а то и вовсе давно умерших советских писателей (их вспоминали Быков и Прилепин), военных героев прошлых лет (о них писал Александр Храмчихин) и прочих столь же далеких от всего актуального людей и явлений.

Я рассказываю сейчас об этом, и сам удивляюсь тому, как идиллически выглядит воспроизводимая мною картина — как будто мы все, авторы этого журнала, одетые в белое, ходим босиком по зеленым лужайкам, слушая пение птиц, и отправляем свои тексты не на верстку, а непосредственно Богу. Наверное, пройдет еще сколько-то лет, и такое представление о «Русской жизни» заменит, по крайней мере, для меня реальные воспоминания о нем. Но пока не заменило, и пока я помню то ощущение затянувшегося отпуска, который да, приятен, да, полезен, но отпуском от этого быть не перестает. Было чувство, что выискивая вечные сюжеты (а темы номеров были — «Любовь», «Жизнь», «Смерть», «Чудо» и т. п.) в прошлом и на периферии настоящего, мы остаемся в стороне от чего-то действительно важного, что происходит на самом деле. Я, работая в «Русской жизни», старался писать о политике в других журналах и газетах — денег это не приносило почти никаких, но была, по крайней мере, иллюзия побега из отпуска: вот я в «Русской жизни» пишу о драматурге Шатрове и о члене политбюро Воротникове, а в промежутках успеваю написать во «Власти» про Химкинский лес или про тогда только восходившую звезду будущего министра культуры Мединского. И летом 2009-го, когда закрытие «Русской жизни» было уже только вопросом времени (в экономический кризис журнал стал совсем бедным), и когда оно все-таки случилось, сильнее сожаления было облегчение — вот все, отпуск закончился, сейчас снова начнется настоящая жизнь.

И вот она началась, и продолжается, и ничего хорошего из нее не вышло; одни авторы той «Русской жизни» теперь заседают в Киеве на «том самом» форуме с Ходорковским, другие торжествуют победу, наблюдая за событиями в Славянске и Луганске, и на этом фоне те два года, конечно, никак иначе и не могут восприниматься, только так: вот было сказочное время, когда Прилепин и Быков печатали на соседних страницах тексты, которые не вызывали у них взаимного протеста, разве возможно сейчас такое?

Но правильнее, я полагаю, было бы отнестись к тем двум годам чуть иначе, а именно — мы помним, что от кажущейся судьбоносной и жизненно важной «повестки дня» можно убежать, и ничего страшного при этом не случится. Разберутся без нас, ничем хорошим это не кончится, ну так ведь и с нами бы ничем хорошим не кончилось бы тоже, а если так — то почему бы не уйти в отпуск?

Я вспоминаю о двух годах «Русской жизни», сидя далеко за границей, в тысячах километрах от Москвы. Я в отпуске.