Солженицын в школе

Захар Прилепин не хочет, чтобы в школах преподавали «Архипелаг ГУЛАГ». Он говорит, что в «Архипелаге Гулаге» много неточностей, и поэтому преподавать ему не надо. Критики, конечно, отвечают Захару, что как он смеет не хотеть, чтобы «Архипелаг ГУЛАГ» преподавали в школах, и Захар в ответ смеется критикам в лицо — ха-ха, мол, критики, а по существу-то, по существу вам мне нечего возразить, потому что вы, критики, сами знаете, что там неточности. Примерно такая дискуссия, если я ничего не напутал.

Скажу честно, мне бы тоже хотелось поучаствовать в этой дискуссии. Я люблю «Архипелаг ГУЛАГ», считаю его выдающимся образцом русского литературного текста, часто, открывая с любой страницы, читаю, как принято читать любимую книгу — ну, может быть, не самую, но одну из. Но если бы я с такими аргументами пришел к Захару Прилепину, он бы наверняка и мне посмеялся в лицо — тебе нравится, а мне нет, зато там неточности?

Неточности — да, про них уже много раз было сказано, что и в «Войне и мире» неточности, и они не мешают нам относиться к роману Толстого как к основному, а для многих и единственному источнику про войну 1812 года. Я бы вспомнил другой спор о неточностях в художественном романе; любящий Сталина Захар наверняка эту историю знает — когда в 1949 году в очередном томе собрания сочинений Сталина напечатали старинное, двадцатых годов, его письмо старому большевику Феликсу Кону, и в этом письме Сталин писал, что «Шолохов допустил в своем „Тихом Доне“ ряд грубейших ошибок и прямо неверных сведений насчет Сырцова, Подтёлкова, Кривошлыкова и др.», и даже несмотря на то, что дальше Сталин оговаривался, что неточности — это не повод изымать «Тихий Дон» из продажи, Шолохов после этого бросился писать Сталину панические письма («Очень прошу Вас, дорогой товарищ Сталин, разъяснить мне в чем существо допущенных мною ошибок»), и, не получив на них ответа, сам бросился переписывать «Тихий Дон» — то переписанное издание 1951 года сейчас относительная редкость, потому что оно было единственным; сразу после смерти Сталина Шолохов вернул все дорогие его сердцу неточности обратно. Кстати, стоит ли изучать в школе «Тихий Дон», если там образы Подтелкова и Кривошлыкова даны с неточностями, документально зафиксированными письмом Сталина?

Конечно, такие споры лишены смысла сами по себе. Критерий, по которому литературное произведение попадает в школьную программу — это не историческая достоверность (иначе бы вместо привычного фикшна надо было бы изучать как минимум избранные тома ЖЗЛ или проверенные специальной комиссией мемуары), не язык (иначе целую четверть в одиннадцатом классе следовало бы выделить под изучение хотя бы Набокова) и даже не литературные пристрастия Захара Прилепина (которые нам известны — Лимонов, Леонов и примкнувший к ним Мариенгоф). Критерия вообще пожалуй что и нет; школа не фиксирует главные книги, которые есть в литературе, а наоборот, школа и делает книги главными. Вот у нас все знают, кого и чем зарубил Раскольников, а кто такой гражданин кантона Ури, знают уже не все — и не потому, что «Преступление и наказание» чем-то лучше «Бесов», а просто потому, что составители школьной программы в свое время так рассудили.

Школа (министерство образования, государство, как угодно) решает, из какого набора слов, художественных образов и политических месседжей будет состоять сознание поколения. Да, разумеется, это политический вопрос, а вовсе не литературный — «Как закалялась сталь» и «Молодая гвардия» в свое время попали в школьную программу совсем не как образцы художественного слова, а буквально как элемент программирования, то есть чтобы советский человек, если что, не рефлексировал, а хладнокровно сыпал врагу махорку в тесто. И разумеется, «Архипелаг ГУЛАГ» в школьной программе — это тоже политика, только другая.

Людям, которые сегодня спорят с Захаром Прилепиным, кажется, что эта политика может быть сформулирована так, что преподавание книги Солженицына в школе должно объяснить русским детям, какую трагедию в ХХ веке пережила их страна, почему это не должно повториться и что значит остаться человеком в нечеловеческих обстоятельствах. Кроме того, «Архипелаг ГУЛАГ» был в двадцатом веке чуть ли не самым переводимым в мире русским литературным произведением, книга (одна только книга!) нанесла невероятный, почти роковой удар по мировому левому движению, а в конце перестройки стала важнейшим бестселлером и в Советском Союзе — вероятно, вообще последним советским бестселлером, потому что СССР, в котором издан «Архипелаг ГУЛАГ», это уже и не вполне СССР. Знакомство с этой книгой — это знакомство не только с историей террора двадцатых-пятидесятых годов, но и объяснение шестидесятым-восьмидесятым, объяснение, почему все рухнуло.

Но увы — современному российскому государству Солженицын нужен совсем не поэтому. Он нужен российскому государству прежде всего как консерватор и антиреволюционер, убежденный государственник и источник всяких глубокомысленностей, из которых должно следовать, что стабильность лучше, чем нестабильность; даже попадание адаптированной версии «Архипелага ГУЛАГа» в школьную программу — оно как бы через черный ход, то есть Путин дружит с Наталией Солженицыной именно как с вдовой человека, которого положено цитировать про «сохранение народа», а «Архипелаг» она уже в нагрузку занесла, не отказывать же ей. Что-то похожее было с московским проспектом Сахарова — переименовали на волне постперестроечной демократизации именно в честь Сахарова как нобелевского лауреата и главного диссидента, но чья-то бюрократическая рука сначала вписала в название проспекта слово «академика», чтобы проспект оказался в одном ряду с топонимами типа Академика Янгеля или Академика Бочвара, а потом на проспекте и мемориальная доска появилась — мол, назван в честь Сахарова, советского ученого, изобретателя водородной бомбы.

«Архипелаг ГУЛАГ» в современной школьной программе, кроме того, откровенно демонстрирует, до какой степени российскому государству плевать на то, какие книги изучают в школе. Книга Солженицына противоречит вообще всем ключевым ценностям нынешней Российской Федерации — у Солженицына и деды не так воевали, и власовцы с бандеровцами совсем не таковы, как о них у нас положено думать, да и сам Советский Союз по Солженицыну настолько чудовищен, что язык не повернется назвать его крушение геополитической катастрофой. Но все ценности новым (и старым, и любым) поколениям прививает у нас телевидение, поражающая способность которого столь велика, что в школе можно изучать хоть кулинарную книгу — все равно телевизор перевесит. А телевизором у нас руководят из подполья Пелевин и Сорокин, и как-то мы с этим живем, иногда даже весело.

Два года назад известный успех и в мире, и в России имел фильм Тома Тыквера и братьев Вачовски «Облачный атлас» — философская притча от создателей «Матрицы». Неожиданно для многих зрителей ключевым образом этого фильма оказался наш Солженицын — тот самый автор идеи «сбережения народа», допустивший в своем «сборнике лагерных баек» множество грубых ошибок и неточностей. Несмотря на это, современный русский зритель пока еще понимает, почему в «Облачном атласе» появился Солженицын, но я верю в Захара — тот дискурс, представителем которого он хочет быть, в современной России уже торжествует и планирует торжествовать далее, и если через десять лет кому-нибудь из мировых киногениев захочется поиграть с образом Солженицына еще раз, может случиться, что зрителя в России такое кино уже не найдет, просто не поймут.

Фото: ИТАР-ТАСС/ Павел Смертин.