«Под Славянском было круче»

В оценках, которые принято давать войне, идущей в Донецкой и Луганской областях, есть две крайности.

Первая крайность — украинская; чтобы было понятно, о чем идет речь, можно посмотреть на карту, популярную в украинской половине наших социальных сетей. Такая знакомая по военно-историческим книгам карта — есть закрашенная сиреневым область, и есть стрелочки, направленные с разных сторон к этой области, и подпись: «Задача АТО — постепенно сужать сиреневое кольцо, а в итоге стереть эту кляксу с карты». Стереть кляксу с карты — что может быть проще? И в этом «что может быть проще» и состоит украинская крайность — люди верят, что если завтра они избавятся от нескольких полевых командиров, то ситуация в Донецкой и Луганской областях сразу же вернется к тому, что было до войны. Украинцы, конечно, ошибаются, но это уже их дело.

Вторая крайность — наша, русская. У нас популярна такая точка зрения, что события на востоке Украины уже разделили нашу жизнь и нашу историю на «до» и «после», и, чем бы ни закончилось противостояние, оно неизбежно изменит российскую реальность. Кто-то говорит об этом с надеждой, кто-то с тревогой, но и надежда, и тревога исходят из того, что жизнь никогда не будет прежней. То есть если совсем грубо, полковник Стрелков вернется в Москву, посмотрит по сторонам и станет и в Москве наводить тот порядок, воплощением которого стал сегодня Славянск.

Попробую внести поправку в такой прогноз. Да, дай Бог полковнику Стрелкову вернуться в Москву живым; и когда он вернется, и когда он раздаст положенные в таких случаях интервью (первое — телеканалу «Лайфньюс», второе — газете «Завтра», и еще надо будет на ток-шоу к Андрею Малахову, конечно, зайти), и потом еще недели две отдохнет — после этого он, скорее всего, выйдет на работу в какую-нибудь престижную корпоративную службу безопасности, да хоть бы и к знаменитому олигарху Малофееву. Или, если считать донецкую войну социальным лифтом, пройдет по квоте каких-нибудь «Офицеров России» в какую-нибудь общественную наблюдательную комиссию при ФСИНе или при ГУВД, или, может быть даже, разрешит использовать свое имя какому-нибудь мутноватому полукоммерческому фонду, собирающему деньги на духовность с каких-нибудь спиртовиков.

Мы помним героев обеих чеченских войн, про которых тоже было модно говорить, что они-то и составят новую российскую элиту. Не считая Рохлина, который что-то такое пытался делать и немедленно был убит, путь в элиту у всех заканчивался одинаково — либо «зять по кличке Глыба», либо «разводились с женой, делили мясокомбинат». Я не знаю, почему так происходит; страшной зимой двухтысячного, когда генералы второй чеченской войны стали медийными знаменитостями, в них можно было разглядеть кого угодно, но не героев будущих имущественных скандалов, но каждый раз оказывалось, что выбирая между мясокомбинатом и боевой славой, люди выбирали мясокомбинат. Русская генеральская аномалия.

Но то генералы. Уровнем или несколькими уровнями ниже — мы ведь тоже видели этих людей, мы знаем их лично, у каждого есть знакомый охранник, или мент, или вообще какой-нибудь грузчик, у которого увлажняются глаза от слова «Ханкала». Обычные люди, на вид их и не отличишь от невоевавших, да, видимо, они и не отличаются ничем. Формула «Смело входили в чужие столицы, но возвращались в страхе в свою» почему-то оказывается сильнее всех других формул. «Я вас туда не посылала», — скажет тетка в собесе, и ветеран из социальной группы «не деды, но воевали», молча развернется и уйдет домой. После падения Славянска Александр Проханов напишет грустную передовицу. Других последствий для России донецкая война не принесет. В программе Малахова будут спорить о чем-то другом, футбольная сборная вылетит с чемпионата, Жириновский наорет на беременную журналистку, выборы в Мосгордуму пройдут при рекордной явке. По крайней мере, в России что-то такое всегда происходит после событий, которые, как нам почему-то кажется, делят жизнь на «до» и «после».

Фото ИТАР-ТАСС/ Михаил Почуев.