Коренное население Новороссии

Подобно тому, как в 90-е годы ученое слово «олигарх» перекочевало из учебников истории древнего мира в газетные заголовки, также неожиданно обрело жгучую злободневность подзабытое со времен Екатерины II слово «Новороссия». Самое время разобраться — что, собственно, оно обозначает? Просто поэтическую метафору, как «Колхида» или «Таврида», географическую условность, как «Прибалтика» или «Закавказье» (понятно, что между Арменией, Грузией и Азербайджаном нет ничего общего кроме того, что они расположены по другую от Москвы сторону Кавказа) или же объективно очерченную историческую территорию и соответствующую ей общность людей, как Шотландия или Новая Англия? Вопрос этот далеко не филологический: одно дело — бороться за вольную Тавриду (ясно что это шутка), а совсем другое — бороться за независимую Шотландию: ясно, что это дело вполне серьезное.

Помочь разобраться в этом вопросе и с близко связанным с ним вопросом о казачестве мы попросили писателя Владислава Отрошенко. Он пишет тонкую интеллектуальную прозу, его книги — «Приложение к фотоальбому», «Персона вне достоверности», «Гоголиана и другие истории» — переведены на европейские языки и отмечены русскими и европейскими премиями. Но начинал свой путь в литературе он со сборника рассказов «Двор прадеда Гриши», в которых поэтически воссоздал мир своего детства, прошедшего в степных станицах и Новочеркасске, бывшей столице Войска Донского, с котором семейный род писателя связан с XVIII века, с тех пор, как его предок казак Грицько Отрошенко переселился с Днепра на Дон.

«СП»: — Что же такое «Новороссия»? Поэтическая метафора, условное географическое название или же нечто реально существовавшее?

—  Действительно, это название «всплыло». Во времена СССР это слово предпочитали не употреблять. Вместо него в советской историографии использовали термин «Северное Причерноморье». Делалось это, конечно, сознательно, для того, чтобы вычеркнуть само это понятие из истории. А понятие это вовсе не поэтическое, а вполне историческое. В Новороссию входило пять губерний: Бессарабская, Екатеринославская, Херсонская, Таврическая и Кубанская, — последняя была областью.

«СП»: — Две — в нынешней Украине, две (считая Крым) — в России и пятая — в Молдавии.

— Но, конечно, в слове «Новороссия» можно увидеть и поэтический оттенок. Эта территория была присоединена к России в результате русско-турецких войн первой половины XVIII века. В освоении этих земель русскими переселенцами присутствовал, помимо экономики и политики, некоторый романтизм.

«СП»: — Как в освоении англичанами Новой Англии за Атлантическим океаном?

— Не совсем. Всё-таки на этих землях уже много кто жил. Это с точки зрения Российской империи они были новыми, а с точки зрения греко-римской ойкумены северное Причерноморье и Приазовье — земли очень древние, полные мифов и легенд. А также — археологических артефактов, которые начали извлекать и изучать по мере освоения земель с большим энтузиазмом. Собственно говоря, поэтический взгляд на Новороссию как раз и выражался в стремление нащупать здесь связь с греко-римским миром, ощутить причастность к античной ойкумене.

Так что Новороссия — это вполне определенное историческое и географическое понятие, общность, сформированная в пределах Российской империи, и подарившая ей, между прочим, немало деятельных сановников. Другое дело, что эта зона активной этнокультурной диффузии. Как и во всех пограничных зонах (а это были земли, которые лежали между христианским и мусульманским миром, между Югом и Севером), на Нижнем Дону, в Причерноморье и Приазовье, возник мощнейший «плавильный котел». Там было полмира — донские и днепровские казаки, греки, сербы, кавказские горцы, немцы, венгры, евреи, поляки, литовцы, турки, французы, испанцы, англичане, русские, украинцы итальянцы, — всех не перечислить.

Взаимопроникновение культур, языков, традиций и верований было огромным. В тех краях, где жили мои прадеды и прабабки по материнской линии, в слободах Родионовка, Агрофеновка, — это на речке Большой Несветай, совсем рядом с Украиной, — я в детстве постоянно слышал восхитительный суржик — смесь русского и украинского. В литературе этим языком в совершенстве владеет сейчас Маргарита Хемлин. Прекрасный писатель. Когда читал ее романы, пропитанные особым, тоже «суржиковым», юмором, будто возвращался в детство.

«СП»: — В позднесоветских мультфильмах «Как казаки мушкетерам помогали» и проч., снятых на «Кевнаучфильме», герои-казаки выглядят совершенными украинцами — в шароварах, вышиванках, с висячими усами. И к такому стереотипу были основания. Сыновья Тараса Бульбы, Остап и Андрий тоже щеголяют в шароварах «шириною в Черное море» и учатся в киевской бурсе. Пародийная «Энеида» Котляревского начинается со строк:

Еней був парубок моторний

І хлопець хоть куди козак,

То есть «казак» выступает здесь для украинца как высшая похвала. Но в марте этого года в Крыму и сейчас на юго-востоке Украины казаки (или называющие себя таковыми) выступают не всегда умело и уместно, но всегда решительно на стороне России. Как так вышло?

— В отношениях между сегодняшними Украиной и Россией есть два феномена, которые являются нерасторжимыми, неделимыми и неуничтожимыми. Первый — это Николай Васильевич Гоголь. А второй — казаки. Эти два феномена — как бозон Хиггса, который задает массу и притяжение частицам внутри атома — стягивают две части одного народа.

С Гоголем всё ясно. Это явление, которое не могло родиться без русского и украинского языков, без русского и украинского сознания. И все споры о том, украинский Гоголь писатель или русский, так же абсурдны, как и попытки некоторых украинских издателей заменять в произведениях Гоголя слова «Русь, русский» на «Украина, украинский». Но мы сейчас не о литературе.

А с казаками вот какое дело. На территории Российской империи было 12 казачьих областей, от Черного моря до Тихого океана. Но только четыре из них были естественными, автохтонными. Они возникли на четырех реках: Яике (Урале), Тереке, Дону и Днепре. Эти четыре казачьих Войска родились, по сути дела, из одного ядра. А если говорить о донских и днепровских казаках, то это просто единый, хотя и сложный по составу этнос…

«СП»: — Именно этнос?

—  У Велемира Хлебникова в статье «О расширение пределов русской словесности» перечисляются феномены, которых словесность по разным причинам не замечает. Среди прочего там говориться, что она «не замечает в казаках низшей степени дворянства, созданной духом земли и напоминающей японских самураев». Это поразительно глубокое понимание того, что такое казачество. Казаки и самураи — действительно явления схожие по своей внутренней природе. То, что это впервые увидел не историк, а именно поэт, подтверждает правоту Баратынского: «Сначала мысль, воплощена / В поэму сжатую поэта»… Но в отличие от самураев, казаки не просто военное сословие или военная каста в чистом виде. Они — военно-сословный народ. Казаки всегда ощущали себя именно этносом. «Казаки от казаков ведутся», как говорит в «Тихом Доне» Афонька Озеров большевику Штокману, который убеждает его, что «казаки от русских произошли». Об этом же, — о том, что казаки — народ, — говорят и объективные исследователи казачества, в частности русский генерал из немцев Александр Ригельман (1720 — 1789), который один из первых взялся за изучение не только истории, но и самого феномена казачества. По Ригельману, казачество как этнос существовало еще до монгольского нашествия — в Х веке.

«СП»: — В десятом?!

— Казаки в ранних источниках появляются под разными названиями. Например, в русских летописях и актах Западной Европы под именем «бродников». Был такой загадочный народ. В битве на реке Калке в 1223 году он сражался вместе с монголами против русско-половецкого войска. Бродников упоминает венгерский король Бела IV (XIII век) в донесении папе Иннокентию, перечисляя страны, обязанные платить дань монголам. Считается, что представители этого народа хорошо знали места бродов и переправ через степные реки и были незаменимыми проводниками для крупных войсковых формирований, в том числе монгольских. Кроме того, в военной организации казаков, в способах их передвижения по реками и морям, в устройстве походного быта, в образе жизни, и даже во внешнем облике находят влияние викингов. Существует мнение, что скандинавские викинги (наряду с тюркскими, славянскими и иранскими племенами) напрямую участвовали в этногенезе казаков. Викинги имели по археологическим данным постоянный и очень крупный военный лагерь в низовьях Дона. Но не будем забираться так глубоко. Нам сейчас важно то, что эти четыре казачьих войска не принадлежали ни к русским, ни к украинцам, ни к полякам, ни к туркам, ни к литовцам, а были самостоятельными народно-государственными образованиями. Или, как их иногда называли иностранцы, «речными республиками».

«СП»: — По аналогии с четырьмя итальянскими «морскими республиками» - Амальфи, Пизой, Генуей и Венецией?

— Возможно; но главное — по противопоставлению трем могущественным и очень беспокойным государствам — русскому, турецкому и польско-литовскому. И если в последнем, то есть в Речи Посполитой, существовала так называемая «шляхетская демократия», которой пользовались отдельные представители дворянского сословия, выбиравшие королей без права наследования престола, то два других соседа были зонами тотального и устойчивого абсолютизма. Устойчивого к вирусу парламентаризма. Его врожденными носителями были как раз-таки казачьи «речные республики». Выборная власть в лице атамана и всех высших должностных лиц Войска здесь присутствовала. Присутствовал, пусть и в несколько стихийной форме, парламент — «Рада» у днепровских казаков, «Войсковой Круг» у донских.

«СП»: — Первое слово украинское, второе — русское; значит, этнос один, а языки всё-таки разные?

— Конечно, различия есть — это естественно для народа, расселившегося по разным рекам. Но очень много слов совпадает; в том числе и слово, ставшее болезненным символом происходящего сейчас на Украине, — «майдан». И на Дону и на Днепре оно обозначало одно и то же — не только площадь в центре станицы, где собирались казаки, но и само собрание казаков, где бы оно не происходило. Так что слова «Рада» и «Круг» можно было свободно заменять словом «майдан». Так и говорили — «собрать майдан». Общего между днепровскими и донскими казаками гораздо больше, чем это может показаться. Для меня лично эта общность заложена в судьбе рода. Самый дальний из известных мне предков — Грицько Отрошенко — с 1724 по 1732 год был казаком Ройской сотни Черниговского полка. Он был из села Репки, которое вместе с десятками других поселений входило в состав Ройской сотни. Это было довольно крупное административное образование между Днепром и Десной. На Днепре у Грицько был небольшой остров. Но в 1732 году он его продал и подался на Терек. Там он служил в Терском казачьем войске. А затем потомки Грицько перебрались на Дон.

Это было обычное дело. Между разными казачьими Войсками существовал постоянный обмен людьми, который происходил не только во время совместных походов или военных действий, но и вообще в любое время. Казаки свободно перемещались по междуречью Днепра и Дона. Степное пространство между этими реками было для них родным. К тому же и привычек при таком перемещении менять не надо было. Потому что и образ жизни, и нормы обычного права, и источники доходов (добыча во время походов, государево жалование за военные услуги), и формы парламентаризма, и принцип личной свободы (казаки никогда не были в крепостной зависимости, не платили податей), и ощущение себя «степными рыцарями», и приверженность православной вере, и многие другие вещи совпадали.

Совпадало, между прочим, и отношение к казачеству царей и королей.

Правители Речи Посполитой, так же как и России, то заискивающе добивались союза и дружбы с казаками, то враждовали с ними, а в целом всегда были раздражены их вольницей, и особенно суверенитетом во внутренних и внешних делах.

Петру I порядки днепровских и донских казаков представлялись «либерией и воровством», Екатерине II — «политическим юродством». Причем со стороны Польши днепровским казакам внушали, что они никакой не народ, а просто неправильные поляки — дикари, схизматики, бродяги. А со стороны России донским казакам внушали, что они всего лишь неправильные русские — беглые холопы, разбойники.

Но общей чертой всех казаков (которая, между прочим, признается одной из самых существенных при научном определении этноса) было то, что они отделяли себя от всех других этносов, с которыми контактировали. Не считали себя ни турками, ни украинцами, ни русскими, ни поляками, ни литовцами.

Мы, конечно, можем пользоваться выражениями «русские казаки», «украинские казаки». Но только в том смысле, в каком мы можем пользоваться выражениями, например, «русские японцы», «украинские японцы». Живут же японцы в Москве и в Киеве. В других же смыслах, когда всерьез утверждается, что есть некие «исконно украинские» или «исконно русские» казаки, мы имеем дело с совершенно некорректным пониманием вещей. Все четыре естественно возникших казачьих Войска были связаны между собой, но особенно тесно — те два, что находились в междуречье Днепра и Дона. Донетчина и Луганщина — места, где жили и донские, и днепровские казаки. Или, говоря проще и точнее, казаки.

Когда слышишь, как националистически настроенные украинские политики пытаются представить русскоязычных жителей востока Украины как «чужеродный элемент» по отношению к «гарным хлопцам казакам», перенявшим внешнюю атрибутику запорожцев, просто в голове не укладывается, как можно всё так перевернуть и переиначить. Запорожцы, кстати сказать, были той частью днепровского казачества, которая упорно не желала подчинятся Польше и потому ушла за днепровские пороги, образовав на речных островах «Запорожскую Сичь».

Казачество — явление по своей политической природе интернациональное и космополитическое: о терпимости казаков, которые принимали в свое степное братство-рыцарство представителей самых разных народов — от калмыков и французов, до итальянцев и англичан, — свидетельствуют не только всякого рода бумажки, скрытые в архивах и библиотечных хранилищах, но и вполне зримые города, стоящие у всех на виду. Прямо на маршруте федеральной трассы М4-«Дон». Есть там такой очень заметный город Миллерово — бывшая слобода, принадлежавшая старинному казачьему роду Миллеров. Основателем рода был выходец из Пруссии Иван Абрамович Миллер, принятый в 1722 году в донские казаки. Миллеры вплоть до революции участвовали во всех сферах жизни Войска Донского.

Выдавать казачество за высшее проявление «украинскости» или «русскости» (а можно ведь и «немецкости») — просто нелепо. Делать его знаменем национализма — значит совершенно не понимать этого феномена. Казаки — они, как и Гоголь, — русские и украинские одновременно и неразрывно. Это то, что объединяет два народа. Точнее, две части одного народа.

«СП»: — А каким образом граждане разбойничьих «речных республик» стали опорой русского самодержавия? И взяли на себя фактически роль пограничников, защищая от набегов горцев и турок?

— «Дикое поле», степи от Днепра до Волги, где не могло укрепиться никакое государство, было серой, буферной зоной между крупными державами, такими как Россия, Турция, Литва, Польша. Еще Ивану Грозному ногайский князь Юсуф прислал в 1549 году письмо с жалобой на казаков. Мол, мои купцы шли мирно «к Москве с торгом», а твои «козаки, которые на Дону сидят», их побили; товары забрали. На что царь немедленно ответил — «те разбойники живут на Дону без нашего ведома и от нас бегают». Но смекнул, что с «разбойниками» неплохо бы договориться, чтобы они и дальше досматривали, кто и зачем «к Москве» идет. А у казаков был свой интерес — в то время они еще строго соблюдали древние заповеди, запрещавшие им заниматься хлебопашеством и любым ремеслом, кроме военного. Так что им нужны были провиант, снаряжение, порох, сукно, зерно, пушки. Все это они стали получать в виде жалования за военные услуги.

Московские правители приучились воспринимать казачьи земли как союзное пограничное государство. При этом никакой покорности со стороны казаков не было — они могли запросто отрубить царскому послу голову или посадить в мешок и утопить в Дону («в куль да в воду» это называлось), если посол являлся к ним с какой-нибудь неправильной грамотой, ущемляющей казачий суверенитет. Собственно, военные столкновения донских казаков с Россией, как и восстания днепровских казаков против Польши, происходили регулярно. Казаки очень отчаянно сопротивлялись попыткам колонизации со стороны крупных государств.

Все сношения казаков с Москвой шли через «Посольский приказ», то есть Министерство иностранных дел. И обращались с казаками, приезжавшими в Москву для переговоров в составе «зимовой станицы» (по-казачьему, посольства), как с иностранными дипломатами.

Самой трагической для донских казаков — по потерям и по дальнейшим последствиям — была война атамана Кондратия Булавина против царя Петра I.

Царские власти попытались одновременно нарушить два ключевых принципа казачьей социально-политической системы. Первый — с Дона выдачи нет. Второй — казаки безраздельно владеют «Казачьим присудом» — землей, которая, по их разумению, присуждена им Богом и которая вместе со всеми людьми и ресурсами находится в юрисдикции Войскового Круга.

Царь Петр не только передал слободскому Изюмскому полку казачьи соляные промыслы в Бахмутском городке, но и объявил себя лично их собственником, когда начались столкновения казаков с новыми хозяевами. А затем в 1707 году послал на Дон отряд князя Юрия Долгорукого с приказом изловить на казачьих землях всех «новоприходцев» и вернуть их в Россию. Промыслы казаками были отбиты; отряд Долгорукого разбит; сам князь убит. Война началась жесточайшая. На Дон была двинута 32-тысячная русская армия под командованием родного брата убитого князя. В 1708 году булавинскую армию, в которую помимо донских входило полторы тысячи запорожских казаков, Василий Долгорукий разбил на Донце. Петр приказал «идти на Верхний Дон и вырезать там всю сарынь». Итог был чудовищный. Полсотни сожженых казачьих городков. Тысячи убитых казаков. Плоты с повешенными один за другим плыли вниз по Дону для устрашения «речной республики».

Вот с этого времени республика и закончилась. Вместе с «либерией».

В 1723 году все дела казаков, совершавшиеся через МИД (Посольский приказ), передаются в ведение Военной коллегии. Войско Донское из союзного государства, пусть и вассального, но все же субъекта международных отношений, превращается в особый род войск империи. Шаг за шагом уничтожаются все признаки суверенитета, включая выборность атаманов, самостоятельность внешней политики и власть Казачьего Круга.

Часть казаков после булавинской войны ушла на юг с атаманом Некрасовым — соратником Булавина. Они поселились во владениях турецкого султана — но не оказывали султану никаких военных услуг. Интересно, что турецкий султан в разное время предлагал всему Войску перейти к нему на службу, суля более выгодные условия, чем русские цари. Но тут сыграл свою роль религиозный фактор. При всем своем космополитизме, казаки были почти исключительно православными. «Почти» — потому что когда в казаки принимали, скажем, калмыков, им не запрещалось по-прежнему исповедовать ламаизм. А в Новочеркасске, новой столице Войска Донского (прежняя была на Черкасском острове), строили не только православные храмы, но и лютеранские кирхи, и буддийские молельни. Хотя не сказать, чтобы казаки были очень набожны.

«СП»: — По Гоголю — так очень набожны. Бульба за веру православную готов был любого на куски порвать. И рвал. Или это художественное преувеличение?

— Это была специфическая набожность. Да, они много жертвовали на храмы, богато украшали их. Иногда награбленным золотом. И жизнь вели далеко не смиренную — но, безусловно, считали себя православными.

Смиренным, сосредоточенным, бодрым и нерушимо трезвым казак становился в походе, когда действовали строжайшие — самурайские — ограничения духа и плоти. Кстати, отношение к смерти у казаков тоже было подобным тому, какое вырабатывали в себе самураи. Смерть в бою от оружия врага казаки считали не только почетной, но и самой счастливой. Именно преодоленный страх смерти и был той особой, почти сверхъестественной — и уж точно ужасающей — силой, которую чувствовали на себе все, кто сталкивался в бою с казаками. Например, трехсоттысячная турецкая армия под командованием очень честолюбивого Силистрийского паши Гусейн Делия, которая была измотана сумасшедшими атаками, приведена в состояние беспрерывной паники и практически уничтожена пятью тысячами казаков во время их осадного сидения в Азове в 1641 году.

«СП»: — Вы говорите, что казаки не занимались ничем, кроме войны. Но у Шолохова казаки и пашут, и скотину держат.

— Во-первых, у Шолохова описано по большей части верховое, голутвенное казачество, склонное к земледелию. Во-вторых, в верховьях Дона было больше «иногородних», как называли казаки не-казаков, обитавших в их землях. А в-третьих, что более существенно, описан рубеж XIX-XX веков, когда казачество уже во многом было «зарегулированным» и частично утратившим древние традиции.

«СП»: — Закончу тем, с чего начал. Что вам писательская интуиция говорит по поводу Новороссии? Удастся ли ей в том или ином виде укрепиться на карте? Или она окажется так же эфемерна, как государство Всевеликое Войско Донское 1918−1920 годов?

— В том виде, в каком Новороссия существовала в составе Российской империи, она едва ли возможна. 70 лет советской истории, потом еще 25 лет… Там уже все изменилось — и этнический состав, и условия жизни. Так что единая область уже не получится, нет того связующего элемента, который бы соединил все части этого громадного края. Но в самом понятии «Новороссия» нет ничего неестественного или надуманного. Да, была такая историческая область. Если она добьется какого-то особого статуса — это не будет нарушать исторической справедливости.

На снимке: Россия. Краснодар. 21 апреля 2013 года. Во время парада Кубанского казачьего войска в честь отмечаемого в Краснодарском крае Дня реабилитации кубанского казачества.

Фото ИТАР-ТАСС/ Евгений Левченко