Прощание с капитаном

Я не хочу писать некролог. Я просто хочу вспомнить капитана Коломенского.

Уже прямо перед защитой диплома в деканате сказали, что в моей зачетке нет отметки о прохождении плавательной практики на «Крузенштерне» — не озаботился в свое время, не поставил. Надо было идти к руководителю практики — неприятному молодому преподавателю, который, конечно, поставил бы мне эту отметку, но перед этим изнасиловал бы меня ментально и по поводу моих заметок в местной прессе (а они были примерно как сейчас, только хуже), и по поводу моего внешнего вида, и по всем другим возможным поводам, а потом еще развел бы меня на коньяк — в общем, ничего хорошего. И вот шагаю я такой грустный по коридору, и тут навстречу такой же грустный капитан с какой-то справкой, жалуется — сказали в отдел кадров зайти отметку поставить, а в отделе кадров просят справку с места жительства, черт знает что. Я ему говорю — понимаю, мол, сам в такой же ситуации. «Что, — говорит, — не верят тебе, что на „Крузенштерне“ ходил? Погоди, я ведь капитан все-таки», — взял мою зачетку и написал в ней, что подтверждает практику. Даты проставил по памяти — разумеется, точно, день в день, хотя три года к тому времени прошло.

В 2001 году ему дали квартиру в новом доме, построенном на спортплощадке нашего вуза хитрым застройщиком в обмен на несколько квартир для сотрудников. Коломенскому тогда исполнилось шестьдесят, то есть квартира — это был такой подарок от работодателя, хороший подарок. Вскоре после новоселья я по какой-то надобности заходил к нему домой, и капитан — на протяжении двадцати лет капитан крупнейшего в мире парусного судна, обладатель всех существующих в этом бизнесе титулов, победитель всех, какие только есть в мире, парусных регат, заслуженный мастер спорта, заслуженный работник рыбного хозяйства и даже, кажется, кандидат педагогических наук, — он водил меня по этой однокомнатной квартире, показывал — смотри, мол, раздельный санузел, а вот кухня какая, и вид из окна. Я предположил, что до этого он жил в коммуналке, спросил осторожно, он ответил, что до этого тридцать лет жил на «Крузенштерне» в каюте. Тридцать из шестидесяти. «Если пропущу какой-то рейс — или у знакомых живу, или снимаю комнату где-нибудь, а так — в каюте круглый год».

Крупнейший в мире парусник, национальное сокровище. Сейчас он часто мелькает в новостях — зашел в Сочи на Олимпиаду, зашел в Севастополь на День Победы. Новый капитан «Крузенштерна», в мое время — один из трех старпомов, — снимается теперь в рекламе крупного государственного банка; капитаны — надежные люди, и «Крузенштерн» в рекламе символизирует надежность. Пятнадцать лет назад, трогая руками заклепки борта, мы уважительно повторяли — «крупповская сталь». Да, «Крузенштерн» — трофей, у немцев его звали «Падуя», и когда кто-нибудь в очередном порту приводил на судно случайную местную женщину, какой-нибудь эрудированный матрос обязательно вспоминал, что город Падуя — это родина Джакомо Казановы. И была еще легенда, что когда в Потсдаме союзники делили трофейный флот, названия самых ценных кораблей написали на бумажках и сложили в фуражку Сталину. Тянули по очереди, Сталин сначала вытащил «Коммодора Джонсона» (теперь это «Седов»), потом «Падую» и потом «Горх Фок» («Товарищ», о нем чуть ниже, там поучительная история) — три из трех главных немецких парусников достались Советскому Союзу, который не очень понимал, что с ним делать, «Падую» первые годы использовали как несамоходную баржу, потом как плавучее общежитие, уже в шестидесятые отдали ученым, и бард Городницкий, у которого есть песня о «Крузенштерне» («Расправлены вымпелы гордо»), ходил на нем в научные экспедиции. Потом в мире стало модно использовать старые парусники для учебы молодых моряков, «Крузенштерн» передали Минрыбхозу, тот приписал его к Таллину.

Перед передачей судна рыбному ведомству его ремонтировали на заводе в Кронштадте. Экипаж, который работал на судне до этого, состоял из военных моряков, его расформировали, всех перевели на другие корабли. Капитан первого ранга Павел Власов, чтобы остаться на «Крузенштерне», вышел в отставку и устроился в рыбное ведомство. Пошел искать новых матросов в кронштадтский яхт-клуб и встретил там слесаря-дизелиста, с которым уже успел познакомиться во время ремонта. «О, так ты еще и яхтсмен? Давай к нам матросом». Слесарь-яхтсмен согласился. Это был Коломенский.

В моих записях о нем есть история про первый визит «Крузенштерна» в Америку в 1976 году, когда судно участвовало в параде по случаю 200-летия США, и экипаж, двести человек, шел колонной под красным знаменем по Пятой авеню — американцы сказали Коломенскому, что это был первый такой случай в истории, черт его знает. Еще, увидев меня пьяным, он сказал, что все в порядке, и он боится тех, кто вообще не пьет, потому что это, как правило, какие-то подонки. Еще выражение «беременные тараканы» — единственное ругательство, которое он себе позволял, и которое я от него слышал только один раз во время парусного аврала, когда мы, натурально, как в песне, порвали парус (было страшно — и из-за паруса, и из-за «тараканов»).

В августе 1991 года «Крузенштерн» вернулся в Таллин из очередного рейса. Через две недели Госсовет СССР признал независимость Литвы, Латвии и Эстонии. Все имущество, принадлежавшее союзным невоенным структурам, фактически дарилось новым независимым государствам. Все — кроме двух учебных парусных судов Минрыбхоза. Просто представьте, осень 1991 года, Москва, все рушится, и советские чиновники либо просто страдают — «Ах, все пропало», либо лихорадочно списывают с баланса служебную «Волгу», чтобы забрать ее себе, и в одном только Минрыбхозе неизвестный (мне говорили его фамилию, но я ее забыл) и далеко не самый главный чиновник абсолютно безо всякой личной мотивации, руководствуясь только патриотизмом, в последнюю секунду переводит «Крузенштерн» и «Седов» из Таллина и Риги в Калининград и Мурманск. 6 сентября, в день признания Москвой независимости Эстонии, капитан Коломенский привел «Крузенштерн» под советским флагом в Калининград.

Для контраста — история «Товарища» — «Горх Фока», принадлежавшего другому министерству, Минморфлоту СССР, в котором не нашлось такого же чиновника, как в Минрыбхозе. Судно было приписано к Херсону и при разделе советского имущества досталось, конечно, Украине. Чтобы лишний раз не ругаться на украинскую тему, скажу осторожно, что на новой родине «Товарищ» быстро впал в ничтожество, был продан за долги, и сейчас он снова называется «Горх Фок», над ним снова немецкий флаг, но он больше не бороздит морей, потому что единственное, на что хватило украинцев — двигатель они разобрать успели. Я видел «Товарища» еще «Товарищем», но уже без двигателя и с рекламными банерами вместо парусов в немецком порту Вильгельмсхафене в 2000 году. Нас водили на него на экскурсию. Коломенский идти отказался.