Кефирная инициатива

Что-то определенно происходит; такие вещи за годы практики я научился чувствовать почти безошибочно. Любой разговор, хотя бы по касательной связанный с судьбами родины, срывается теперь на выяснение каких-то слишком абстрактных по нашим временам вещей. Я знакомлюсь со знаменитым человеком, и вместо того, чтобы обсуждать с ним его биографию, в которой в любом случае есть что обсудить, мы три часа спорим о том, что такое Россия — третий Рим или республика Русь. Я беру интервью у заведомого аутсайдера региональных выборов, и даже честно пытаюсь обсудить с ним его электоральные перспективы, но уже через несколько минут я спрашиваю его, как бы он сформулировал русскую национальную мечту, и мы начинаем говорить о нашей национальной идентичности. Споры о событиях на Украине почти всегда переходят в споры о том, как правильнее относиться к людям Донбасса — понятно, что они не украинцы, но кто же они тогда, русские или советские, намертво законсервированные в своем девяносто первом году? Глупый вопросник журналиста Панюшкина, что называется, взрывает интернет — все почему-то хотят ответить, что значит быть русским, и какие у русских отличительные особенности.

Почему-то сейчас, на двадцать четвертом году постсоветской России, многим (не скажу «всем», но это дело поправимое — «все» обычно подтягиваются чуть позже) оказались важными вот эти совсем не материальные вещи — как их правильно назвать, поиски национальной идентичности? До сих пор это существовало где-то на периферии, и чуть ли не один Константин Крылов за всех отдувался, а теперь каждый сам себе Крылов. Это вообще очень обнадеживающая тенденция. Как говорится, главное, чтобы люди начали думать, потому что до правды они обязательно додумаются. На наших глазах у русских заканчивается кризис национальной идентичности, и совсем скоро очень многие вещи, вызывающие сейчас ожесточенные споры, станут для всех очевидными, как в той знаменитой вырезке из словаря — олень животное, воробей птица, Россия наше отечество, смерть неизбежна.

Не претендуя на какие-то масштабные выводы относительно русской идентичности, я (как было у одного моего предшественника — найти ключевое звено и, потянув за него, вытянуть всю цепочку) хотел бы выдвинуть версию только одной из составляющей нашей русскости. Я хочу поговорить о русском национальном напитке.

Этот вопрос кажется наименее спорным из всех вопросов такого рода. По поводу русского национального напитка у всех давно сложился стереотип, что таковым может считаться, во-первых, водка, и, во-вторых, квас. Но, как часто случается со стереотипами, обе версии не выдерживают никакого критики.

Наверное, водку даже можно было бы всерьез считать русским национальным напитком, но только в том случае, если мы согласны с тем, что наша миссия в этом мире заведомо деструктивна, и что мы не претендуем ни на что, кроме беззаветного саморазрушения. Я даже не исключаю, что так оно все и есть, но если мы ищем русскую идентичность, это ведь значит, что мы не хотим умирать, правда же? Поэтому к черту водку, синька чмо, и не о чем тут говорить.

С квасом все еще проще. Да, он, конечно, стопроцентно наш, и мы его любим, и из бочек пили все детство, и окрошку до сих пор едим и все такое, но есть подозрение, что поезд с квасом ушел навсегда. Вот тот период между девяносто вторым годом, когда бочки с квасом перестали быть самым доступным и самым распространенным источником прохладительных напитков в нашей стране, и концом нулевых, когда началось массовое промышленное производство бутилированного кваса — этого периода, я думаю, хватило для того, чтобы мы растеряли привычку утолять жажду именно квасом. Привычки такого рода вообще теряются быстро, и не восстанавливаются вообще. Это неплохо видно на примере двух главных мировых гигантов этого рынка — и «Кока-кола», и «Пепси» несколько лет назад начали производить и продавать в России очень неплохой квас, и он до сих пор везде продается, но нельзя сказать, чтобы этот квас как-то подорвал популярность даже не флагманских напитков обеих компаний, их-то, допустим, уже никак не подорвешь, — а даже второстепенных брендов типа охлажденных чаев — у меня перед глазами сейчас лежит (ссылки нет, к сожалению) соответствующее маркетинговое исследование, и я вижу, что даже эти чаи, которые на самом деле не чаи, в России пьют несопоставимо больше, чем квас, который уже навсегда остался предметом потребительской экзотики. Как лапти никогда не станут актуальной обувью, так и квас никогда не станет актуальным напитком.

Если бы кто-нибудь об этом спрашивал меня, я бы назвал русским национальным напитком кефир. То есть сначала бы я послушал обязательные в таких случаях визги знатоков, которые сказали бы, что кефир пришел в Россию с Кавказа и что к русским он поэтому не имеет никакого отношения; знатоки даже могут быть правы, только никакого значения это не имеет. Любая «седая древность», как правило, вполне виртуальна и при ближайшем рассмотрении оказывается изобретена (обычно в таких случаях говорят — «обнаружена», «вновь открыта», «раскопана») в девятнадцатом или даже двадцатом веке, здесь никакой проблемы нет. Весомее любой легенды всегда будет непрерывная потребительская традиция, а она у нас есть — и наше поколение, и поколение наших родителей, и поколение их родителей пили кефир. Запах молочного магазина из детства, трогательные белые усы после выпитого стакана, песня группы «Чайф» про бутылку кефира и полбатона, космические пираты из «Гостьи из будущего», пьющие, причмокивая, свой кефир. В отличие от молока, кефир сочетается с чем угодно — с овощами, с рыбой, с мясом, с устрицами, с гамбургером; кефиром вообще можно запивать все на свете, кроме табачного дыма, ну так и дым ведь теперь запретили, этой проблемы нет. Если я сижу в ресторане и не хочу пить ничего алкогольного — что я попрошу принести? Лимонада или минеральной воды. Но если бы в меню был кефир, я бы заказал кефира. Живя больше года в положении русского за границей (а это идеальная ситуация как раз для того, чтобы разобраться со своей идентичностью), я давно понял, что именно кефира мне больше всего не хватает в моей заграничной повседневности; он бывает, конечно, в так называемых эмигрантских магазинах, в которых продаются латвийские шпроты, польские соленые огурцы и тульские пряники — кефир там, как правило, немецкий, его делают специально для выходцев из бывшего СССР и продают под какими-то чудовищными марками типа «Бабушкино лукошко». Потому что рынок знает, что такое русская еда, а Россия почему-то не знает, не думает об этом.

Люблю читать теоретиков русской кухни, изобретателей каких-то адских щей в новом прочтении, энтузиастов русской печи и торговцев фермерскими гусями по десять тысяч рублей за тушку — сейчас таких людей уже много, и у каждого есть идея возрождения национальной кухни, срисованная, как правило, со скандинавских или еще каких-то образцов. На практике это всегда оборачивается тем, что такой теоретик открывает один ресторан, в пределах которого и существует эта выдуманная русская кухня, а потом в меню добавляется кальян и суши, ну и все, и до следующего раза. Это похоже на вечную историю про «национальный поисковик» — чиновники при живом «Яндексе» годами говорили, что России нужен свой поисковик, просто не замечая, что русский поисковик и так давно существует безо всякого участия государственных инноваторов.

Итак, что я предлагаю. В России есть сотни производителей молочной продукции, каждый из которых производит и кефир. В России также есть сколько-то тысяч кафе, ресторанов и прочих точек вплоть до самых маргинальных забегаловок с шаурмой. Кефир должен появиться в русском общепите. Как только эту инициативу подхватит хотя бы десяток хотя бы московских заведений, за ними последуют и все остальные. Все просто: русский бар — это тот, в котором наливают кефир, русский ресторан — это тот, в котором наливают кефир, русский завтрак — это завтрак, который запивается кефиром. Никаких лозунгов и никаких теорий, просто кефир и все. А остальная национальная идентичность подтянется сама собой. Главное начать.

Фото ИТАР-ТАСС/ Валерий Матыцин