Москва в дыму

Думаю, все помнят московское лето 2010 года; я тоже помню. Тем летом горели леса вокруг Москвы, и весь город был в дыму. В моем старом телефоне, если он еще не умер от старости, должны храниться фотографии того лета: с Большого каменного моста я фотографировал Кремль, и Кремля не было видно, с «Красного октября» фотографировал Храм Христа Спасителя, и не было видно храма, ну и какие еще в Москве есть открыточные виды — тем летом они были открыточными по-особенному, было ясно, что такое бывает раз во много лет и даже, может быть, вообще раз в жизни, и все хотелось запомнить навсегда. Или даже не хотелось, а вот есть такая вещь — «надо», «положено». Вот тем летом было понятно, что это надо запомнить, потому что такие вещи положено запоминать.

Тут надо оговориться, что я знаю людей, у которых аллергия, и которым было по-настоящему плохо. Знаю людей с детьми, которые садились в машину и ехали на север, неважно куда, просто чтобы там не было дыма. Ну и вообще у меня нет никаких сомнений по поводу того, что лесные пожары это плохо. Но при этом лично у меня о том лете воспоминания самые веселые и теплые, потому что мне тот дым, и я прекрасно это понимал, ничем не грозил, а все приключения, которые он нес, были заведомо неопасными и интересными. В конце концов, Москва-то точно не сгорит, и даже о своих легких я не переживал, потому что курил тогда по три пачки в день и больше, вот уж не проблема. Зато с моста не видно Кремля. Зато можно ходить по улице в каком-то исподнем — все тебя поймут. Зато потом можно будет рассказывать тем, кто пропустил, чему свидетели мы были. Наверное, так устроен человек, или русский человек, или персонально я.

Похожее воспоминание из того года, весной террористы взорвали метро, и из подземного перехода на Лубянскую площадь выносили тела погибших. На площади было много журналистов, и я тоже был. Площадь вся была оцеплена и перекрыта, машины по ней не ездили. А в обычные дни на Лубянской площади непрерывное и интенсивное движение, и клумба в ее центре, там, где раньше был памятник Дзержинскому — к ней просто нельзя подойти, это такое недоступное место, оно не предназначено для пешеходов. И, оказавшись первый и, может быть, единственный раз на закрытой для автомобилей Лубянской площади, я, конечно, не удержался и встал в центр той клумбы, в то место, где когда-то стоял Дзержинский. Вокруг было много фотографов, я попросил кого-то из них сфотографировать меня, и теперь у меня есть уникальный, как тогда уже говорили, лук в уникальном месте. Я, конечно, был доволен, что я там сфотографировался. В нескольких метрах от меня спасатели грузили пассажиров взорванного вагона в труповозку. Очевидно, мое фотографирование в такой обстановке было очень безнравственным. Будем считать, что я о нем сожалею.

Есть такое слово — «зеваки», которое часто звучит именно в тех ситуациях, когда происходит что-то страшное. Хрестоматийный пример — зеваки на Новоарбатском мосту 4 октября 1993 года, люди с детскими колясками, фотографирующиеся на фоне горящего Дома советов и танков, которые по нему в тот день били. Детям, которые сидели в тех детских колясках, теперь уже по двадцать с чем-то лет, и они, может быть, уже своим детям показывают свои младенческие фотографии на фоне горящего парламента. Быть зевакой — это очень безнравственно, но если бы человек мог выбирать, кем ему быть — жертвой, палачом, или зевакой, — то какой выбор стоит считать правильным?

Я не стал бы сравнивать новую волну запретительных мер российского государства (импортная еда, интернет без паспорта и прочее, что там они еще запретят) со стрельбой по Дому советов, масштаб все-таки не тот, — а вот с дымами 2010 года сравнил бы. Нечто неприятное, невероятное и не смертельное.

На этот дым каждый реагирует в соответствии со своим здоровьем, привычками и темпераментом. Кто-то пьет таблетки от аллергии, кто-то едет в бездымный Питер, кто-то фотографирует Каменный мост, с которого не видно Кремля, кто-то готовит к осеннему сезону футболку «Я пережил это лето». Кто-то, конечно, герой и едет волонтером в лес тушить пожары, но к лету 2014 года героев в России не осталось, поэтому чего о них сейчас говорить; вот Алексей Гаскаров герой, но он сейчас сидит в тюрьме (собственно, он и летом 2010 года сидел в тюрьме по, как тогда казалось, самому ужасному политическому делу). Москва сейчас снова в дыму, теперь в дыму запретительных инициатив, такого еще никогда не было и, может быть, никогда не будет, но все обязательно закончится, и об этом будет интересно вспоминать.

Дым всегда рассеивается, это неизбежно. Так было в 2010 году. Я очень хорошо помню 2010 год. Пожары закончились, дым рассеялся, наступила осень, и той осенью мне проломили голову арматурой.

Фото: ИТАР-ТАСС/ Станислав Красильников.