Полярные будни

В этом году как-то тихо прошло 80-летие челюскинской эпопеи. Правда, в 2004 году памяти «Челюскина» была организована подводная археологическая экспедиция «Челюскин-70». Однако мы все дальше и дальше отдаляемся от тех героических времен, когда почти каждый школьник мечтал стать если не космонавтом, то обязательно летчиком или полярником…

Ветеран северных и южных широт Виктор Карасев не один месяц провел в полярных экспедициях на Северном и Южном Полюсах. Сегодня он рассказал «Свободной прессе» о тех необычных событиях и людях, с которыми ему пришлось столкнуться в периоды ледового заточения.

Так получилось, что мне посчастливилось познакомиться с участником этой эпопеи Эрнстом Теодоровичем Кренкелем. Произошло это после моего окончания легендарного Ленинградского Арктического училища ММФ. И знакомство это поначалу было заочным. Работая на Земле Франца-Иосифа (ЗФИ), я отправил ему в Москву радиограмму, как председателю Федерации радиоспорта СССР, с просьбой присвоить мне радиолюбительский позывной, который использовал Леонид Лабутин, работавший на этом архипелаге до меня. Получил от него добро и приглашение в Москву, а также в дальнейшем в общей сложности еще несколько писем.

Очно я встретился с ним уже в 1968 году во время 14-й сезонной Антарктической экспедиции на борту научно-исследовательского судна «Профессор Зубов», когда он был начальником экспедиции¬, а я — судовым радистом. Эрнст Теодорович при встрече упрекнул меня в том, что я так и не приехал к нему в столицу, куда он в письме звал меня по окончании моей зимовки. А что я? Был молод и недооценивал свое знакомство с этим легендарным человеком.

Пришлось работать на «лягушке»

Надо заметить, что радиопозывной Эрнста Теодоровича («RAEM») был одним из самых известных в мире коротковолновиков. Работал он на традиционном ключе (так называемой «лягушке»), на котором невозможно работать на большой скорости. Однажды он зашел ко мне и сказал: «Слушай, Виктор, ты видишь, я очень занят, поработай за меня на «лягушке». «Эрнст Теодорович, но ведь запрещено другим использовать ваш позывной! Да и почерки наши отличаются». «Ничего страшного, я разрешаю». Я же раньше работал на автоматическом ключе, но много раз слышал, как Кренкель отстукивал на простом ключе, поэтому смог перенять его почерк. Кроме того, мне хватило ума не называться его именем, и в конце каждой радиосвязи я говорил: «Здесь работает Виктор вместе с «RAEM». И вот работаю как-то вечером, он входит тихонечко, встает в дверях радиорубки и говорит: «Слушай, как же ты ловко подделал мой почерк — я просто поражен!». Я же был счастлив от его похвалы.

В период моей работы на ЗФИ Эрнст Теодорович в течение двух лет был моим QSL-менеджером, то есть занимался для меня получением и рассылкой карточек-квитанций подтверждающих проведенные радиосвязи, а таковых было около десяти тысяч. Это открытки, специально изготовленные под позывные каждым радиолюбителем мира. А поскольку я почти три года был в экспедиции, то чтобы не терять время на печатание и рассылку во все страны мира, всем этим занимался Эрнст Теодорович. Надо иметь ввиду, что на большей части таких открыток была почтовая марка. И Кренкель, как страстный коллекционер, частенько срывал марки с почты, приходящей на мое имя. Я даже был на него за это немного обижен, поскольку сам был коллекционером в то время. Но разве можно было обижаться на такого человека.

Когда мы были на «Профессоре Зубове» у берегов Антарктиды, там как раз достраивалась и открывалась чилийская полярная станция, присутствовал на этом мероприятии и президент Чили. Есть даже наш общий снимок. Когда их корабли уходили, нам передали по световому семафору торжествен¬ное послание. И вот тогда я столкнулся с несвойственными мне функциями. Меня по громкой судовой связи попросили срочно прибыть на мостик. Слегка напуганный таким вниманием, я примчался на мостик, где Кренкель попросил меня принять это световое послание и ответить на него. Я, конечно, растерялся, ведь я-то — слухач, а это световые сигналы — восприятие совершенно разное. Но благо чилийцы передавали сигналы медленно. И я, по словам Эрнста Теодоровича, прекрасно справился со своей задачей, чем до сих пор горжусь.

Кураторы из КГБ

Несмотря на строгий контроль, когда все было зажато, нам все же разрешалось вести переговоры с зарубежными радиолюбителями. Кренкель, например, когда был в Бухте Тихой, связался с американской антарктической станцией и полчаса работал на ключе с их радистом. Правда, все это проходило через Первый отдел — в свое время меня тоже вызывали туда на беседу, когда я вылетал на СП-22: «А зачем вам это надо?». «Так ведь это же популяризация нашей страны, наших арктических станций», — отвечаю. «Но вы передаете координаты станции». А я и говорю: «Мы и так каждое утро в Москву и Ленинград передаем диспетчерскую телеграмму с указанием координат и погоды… Люди на той стороне знают даже мою фамилию и фамилию моей жены, так же, как и всех остальных». Недоверие со стороны компетентных органов, безусловно, существовало и напрягало. Но у меня была хорошая «крыша» в лице Эрнста Кренкеля. То, что моя жизнь на коротком отрезке была связана с этим легендарным человеком, скромным, порядочным, юморным и очень добрым, — незабываемый подарок в моей судьбе.

Успех зимовок зависит от подбора людей для работы в изолированных условиях на целый год. Начальник станции и повар — вот два человека, определяющих психологический климат в экспедициях.

Особая категория людей на станции — повара. Работа у них трудная, они устают, но стараются угодить нам. Продуктов всегда хватает, но их разнообразие не всегда балует. Вот и приходится им придумывать разные вкусности. Повар СП-28 Гуричев, например, делал рыбные салатики, селедку под шубой, рисовый пудинг, домашнее печение, картошку во всех видах, в том числе и жареную… А это не так просто на станции. В Антарктиде же с этим чуть попроще, там мы выращивали на станции все: помидоры, огурцы, перец сладкий, горький, арбузы, дыни прямо на подоконниках. Там станции-то были стационарные, не то что СП на ледовых островах, где все подвешено и ограничено в размерах. А в Антарктике — электрический подогрев, широкие окна, дома, печка, на которой лежать можно. Опыляли растительность вручную — щеточками. А на удобрения брали пингвиний помет. Разбавляли его, чтобы не сжигал рассаду, пр¬чем на каждую культуру требовалась своя концентрация этого удобрения.

СП же — словно космический корабль с его замкнутым пространством, где малейшие трения вызывают конфликты: один курит, а другой нет, кто-то храпит, второй этого не переносит, у товарища носки пахнут, а соседу это не нравится. К примеру, на СП-25 я после работы проводил любительские радиосеансы, а Леше Турчину, который был со мной в одной службе (вдвоем в домике), хотелось отдохнуть. Тогда я не вполне понимал этих вещей и очень ему благодарен за то, что он меня терпел: одно дело работа «на ключе», которого не слышно, но иногда я же и с микрофоном работал. Кто-то из ребят неряха, а у другого, как, скажем, у меня, чрезмерная чистоплотность. На СП-28 механика, например, даже пришлось отправить на материк, так как он весьма некорректно вел себя с начальником станции. А увещевания и уговоры не помогли. Но это, как правило, единичные случаи. Так же, как и ситуация с поваром в одной из Антарктических экспедиций. Его пригласили по чьей-то рекомендации из хорошего Ленинградского ресторана. Он же оказался возмутительно неряшлив и нечистоплотен: мог грязными руками резать и подавать хлеб и другие продукты. Никому не нравился, но куда его с Антарктиды-то отправишь, приходилось воспитывать. Очень редко, но попадали в экспедиции даже психически неуравновешенные люди. Но ведь в душу к таким на материке не заглянешь…

Фото из личного архива Виктора Карасева.