DMZ, или Корейское зазеркалье

От Сеула до северокорейской границы на машине — около часа. На полпути начинаются проволочные спирали вдоль трассы и берега Хангана, военные камуфляжные посты, обложенные мешками с песком. Чем дальше — тем гуще заграждения; мелькает боец, выставивший в сторону реки ручной пулемёт. Мы едем в DMZ — демилитаризованную зону на границе Северной и Южной Корей вдоль 38-й параллели, на которой в 1950-м году началась, а в 1953-м закончилась Корейская война. В тот самый Панмунчжом, где был заключён договор о прекращении огня — и настал худой мир, который, говорят, лучше доброй ссоры.

На втором КП к флагам с «инь и ян» добавляются звёздно-полосатые, а к хрупким на вид корейским солдатам — огромные американские. Нас приглашают в особый автобус. 100% identification check, no exceptions — гласят строгие таблички, но паспорт у меня так и не проверили, зато выдали синий нарукавник с надписью «Пресса» на английском и корейском. Говорят, сюда не пускают в шортах, тапках и т. п.

248-километровая DMZ рассекает полуостров надвое, примерно поровну. Её ширина — четыре километра (по два с каждой стороны). До Сеула отсюда — с полсотни километров. До северокорейского Кэсона, где в рамках «разрядки» создан совместный индустриальный комплекс (в апреле его работа приостановлена) — всего-то 12. Приграничные поселения северян и южан разделяет 1,8 километра. Северокорейскую деревню, хорошо видимую отсюда, наш гид называет «пропагандистской»; возможно, на той стороне то же говорят о южнокорейской. И там, и тут гордо торчат флагштоки. Флаг северян — выше.

На самом деле это, конечно, очень милитаризованная зона. Сначала военные обеих сторон свободно ходили туда-сюда. В 1976-м году южане начали рубить дерево, мешавшее обзору, а северяне этому возмутились; в стычке погибли двое американских офицеров. С тех пор стороны разделены линией границы.

— Кричать что-либо северокорейским солдатам и махать им руками запрещено, — говорит гид, пока автобус приближается к этой самой линии. — Снимать можно.

Так это и выглядит: по обе стороны невидимого занавеса стоят люди и молча фотографируют друг друга.

***

Сегодня сложно представить, что цветущий Сеул и открыточный Пхеньян в начале 50-х напоминали Сталинград после битвы. Призраки войны не покинули полуостров и сегодня. В мэрии Сеула обратил внимание на толстенную металлическую дверь в стене — оказалось, это вход в бункер, куда в случае чего спрячут мэра. В промышленном Ульсане, где построен настоящий нефтехимический город в городе, представитель SK Energy спокойно заметил:

— Этот объект Северная Корея атакует в первую очередь. Поэтому нас охраняет армия.

Перенос столичных учреждений из Сеула в Осон, начатый в прошлом году, похоже, тоже связан не только с вопросами развития регионов, но и с угрозой с севера.

25 июня в центре Сеула отмечали годовщину начала Корейской войны. На стендах — «Спасибо, ООН!», «Война началась вторжением из Северной Кореи». Фотогалереи: ужасы войны и советская «тридцатьчетвёрка» с бортовым номером 215; «Северная Корея — страна тьмы и страдания»… Почему-то вспомнился музей в северокорейском Синчхоне и такие же фотогалереи — военные преступления американцев на той же войне.

То, что я бывал в КНДР, в Южной Корее вызывает удивление и даже зависть: я, русский, был, а они, корейцы, не были. В прошлый раз, помню, чиновник южнокорейской провинциальной администрации, принадлежащий к «разделённым семьям» (сейчас их встречи заморозили), долго рассматривал бумажный прямоугольник северокорейской визы в моём паспорте. Теперь подошёл юноша-сеулец и поинтересовался, по-прежнему ли в России коммунизм.

— Вы в Северной Корее видели умирающих от голода?

— Не видел, — честно ответил я.

Не хочется ни демонизировать, ни идеализировать ни одну из сторон. И там, и там рассказывают о противоположной стороне «страшилки», в отношениях которых с реальностью надо разбираться. Корейский полуостров — место, где история имеет сослагательное наклонение. Если понимать нацию как общность не кровную, а социально-культурно-политическую, то следует признать: после распада страны из одной нации стали кристаллизоваться две. Северяне и южане, стремящиеся друг к другу, в то же время расходятся всё дальше. Пропасть между Кореями куда глубже, чем, скажем, между Россией и Украиной.

…В то же время они похожи. Тут N-Tower на сопке Намсан — там Башня идей чучхе; тут пиво «Хайт» — там «Тэдонган»; тут кимчи и тэквондо — и там то же. Северная Корея — зазеркалье Южной, причём отражающей плоскостью служит культурологический экватор той самой 38-й параллели. Правда, мировых брендов вроде Samsung или Gangnam style КНДР не создала, но она и не работала на внешний мир. Пресловутые идеи чучхе — это опора на собственные силы. «Не завидуем никому на свете» — написано на северокорейской купюре. Хорошие слова.

***

«О воссоединении жители и Северной, и Южной Кореи говорят эмоционально. Мало кто думает о том, как объединить политические и экономические системы, — рассуждает Чон Сон Чан (Cheong Seong-Chang), старший научный сотрудник южнокорейского Института Седжон, занимающийся „стратегией воссоединения“. — У нас часто говорят, что бедность Северной Кореи вызовет экономический кризис, который, в свою очередь, приведёт к краху режима, ускорив воссоединение страны. Но в 1995−97-х годах в Северной Корее несколько миллионов людей умерло от голода, а бунта не было. Не думаю, что наши страны в ближайшем будущем смогут объединиться. Но нынешний режим в Северной Корее — не навсегда. Страна постепенно открывается. Число пользователей мобильных телефонов уже превысило 2 млн человек. Через 20−30 лет в Северной Корее возможна демократическая революция».

А если случится не революция, а война — причём со Штатами с одной стороны и Китаем с другой? Тогда Корея станет эпицентром мировой войны — звучит невероятно, но всё кажется невероятным, пока не произойдёт…

«В случае войны на Корейском полуострове не останется в живых никого, — говорит Чон. — У нас действует больше 20 АЭС. Это будет несопоставимо ни с Чернобылем, ни с Фукусимой».

Впрочем, апокалиптический вариант г-н Чон рассматривает лишь теоретически: «Возможность войны существует всегда, но я имею в виду локальные боевые действия. Большая война маловероятна. Решение о её начале может принять только руководство Северной Кореи, а оно понимает, что в случае войны больше потеряет, чем получит. Ким Чен Ын агрессивнее отца, но он положительно относится к открытию страны. Ким Чен Ир не видел капитализма и боялся его, а Ким Чен Ын учился в Швейцарии. Я бы назвал его красным капиталистом».

Днями позже, возвращаясь домой, я обращу внимание: взлетев из Инчхона, наш самолёт не взял курс напрямую на Владивосток, а полетел на запад — в Жёлтое море, потом на север, и только после этого — на восток, с большим запасом обойдя «противолодочным зигзагом» северокорейские территорию и акваторию.

…Восемь лет назад я участвовал в марше за воссоединение Кореи — шагал по шоссе в пригороде Пхеньяна в майке с надписью Korea is one. Северяне рассказывали о том, как они это видят: сначала США выведут из Кореи войска, потом по схеме «одна страна — две системы» появится конфедеративное государство Корё, затем — полноценная федерация… Кореи бросает то в жар, то в холод по отношению друг к другу, и сейчас — как раз очередная заморозка. На словах Пхеньян и Сеул — за объединение, но у каждой стороны — свои условия, и верят ли они в эту перспективу всерьёз — для меня осталось вопросом. Показательно, что, по словам того же г-на Чона, за воссоединение особенно активно выступают южнокорейцы старшего поколения, а молодёжь не понимает, зачем объединяться: там — своя жизнь, тут — своя.

Кажется, войны в Корее не будет. Но объединения — тоже не будет.

***

Чемульпо, откуда выходил навстречу гибели «Варяг», теперь известен как международный аэропорт Инчхон, в дьюти-фри которого миловидные кореянки, безошибочно опознав в тебе русского, щегольнут новым глобальным словечком — уже не sputnik’ом и даже не kalashnikov’ым, а skidk’ой. Вьетнамская Камрань, где стояли то американские, то наши военные, ныне тоже курортный международный аэропорт. Китайско-русский Дальний рядом с Порт-Артуром, где погибли адмирал Макаров и художник Верещагин, превратился в Далянь, куда мы едем развлечься.

Вроде бы это хорошо: прощай, оружие. Оккупанты нового времени — радостные туристы, «средний класс». А всё равно неприятно. То ли фантомные имперские боли, то ли внутренний эстетический бунт.

Северная Корея, этот отчаянный Давид с ядерной пращей, не пошла заодно со всеми даже после смерти её большого брата — СССР. Поэтому в DMZ, где сохранён реликтовый кусочек железного занавеса и соприкасаются антимиры, чувствуется напряжение настоящей жизни, нерва истории, а не глобального Голливуда вперемешку с Диснейлэндом. Таких мест больше нет.

Друг напротив друга стоят молчаливыми изваяниями худощавый северокореец в форме, напоминающей советскую (ещё ту — с петлицами), и дюжий американец. На расстоянии не то что выстрела — прыжка. Их лица непроницаемы. Они встречаются взглядами, и в воздухе проскакивают электрические разряды.