Заграничная Карелия

Попасть в Финляндию из Сортавалы проще всего с контрабандистами. Привычная для горожан такса за шоп-тур одного дня — блок сигарет. Но мы едем на неделю, и нас берут бесплатно: лишь бы на границе назвали своим и курево, и ящик пива.

Водитель, что вопреки предупреждениям финского минздрава поставляет соседям «отравляющие» вещества, сотрудничает с отечественными врачами. Например, снабдил их крючками для удаления клещей из заграничного «Агромаркета». Нам не страшен ни энцефалит, ни дорога. Ещё в подъезде бьётся под ногами забытая кем-то водочная бутылка: на счастье! Карельский посёлок (а до Сортавалы не близко) обходится без транспорта, но мы ловим двадцатиметровую фуру. На первом отрезке нашего безбилетного маршрута трясёт. «У вас тут дороги нет. Хуже этой ещё нигде не видел, честно», — признаётся дальнобойщик из Воронежа. В эти северные края он возит кукурузу на путинские фермы, а обратно — проволоку (уж не спросили, для кого). Сортавала встречает дождём, под завесой которого пересадка в набитую сигаретами машину выглядит загадочнее. Залитая дорога окончательно даёт возможность почувствовать себя как на пиратском судне. Из города буквально выплываем.

Атмосферный фронт навис по обе стороны границы. Почему бы не почувствовать себя как дома? Здешний кордон разделяет не столько Россию и Финляндию, сколько Карелию и Карелию. Ту, где победили красные, и ту, где победили белые. Впору запеть «Принимай нас, Суоми-красавица», только не с красным, а с белым флагом… Нашим пораженческим настроениям отвечают карельские хоругви, вывешенные хуторянами приграничной финской общины.

Водитель спрашивает, кого и где высадить. Попутчики разбредаются по магазинам. Они встретят там толпы соотечественников, русскоговорящих продавцов и специальные таблички на родном языке: «О всех случаях кражи мы сообщаем в полицию» (в примерочной секонд-хенда!) или «Убедительная просьба — пакеты без продавца НЕ ВСКРЫВАТЬ!». Ну а в общественных туалетах познакомятся с иной культурой: душ для подмывания, подъёмник для инвалидов, горшок и пеленальный столик для малышей.

Мы приехали в Йоэнсуу не ради шопинга. Высаживаемся у «Кареликума». При слове «музей» наш человек зевает, а здесь можно трогать экспонаты и удобно посидеть в любом зале. Если в зале первобытного общества, то на шкурах, поглаживая белок, древнюю карельскую валюту, ну а в зале карельской музыки — на лавочке с караоке. Разохотившись, думаешь, не предложат ли и в сауне попариться: но нет, остаётся фотографироваться с веником и манекеном на полке`.

Впрочем, до всего этого можно и не дойти. Мы надолго застряли сразу при входе, на игровой улице «Мукулакату».

Взрослым остаётся заглядывать в её окошки лишь снаружи. Для них это городок ушедшего детства, манящий беспечным уютом миниатюрных предметов. Другой сказочный мир воспоминаний, «Luovutettu Karjala» («Утраченная Карелия») — этажом выше. Тут же ещё один городок прошлого. На макете довоенной Сортавалы, запечатлевшем невозвратимую юность финляндской независимости — беспечный уют миниатюрных домиков. Находим то окошко, за которым проездом пили чай, чтобы сегодня отправиться в гости на Сортавальскую улицу Йоэнсуу: сетка знакомых названий в юго-восточном уголке городской карты создаёт модель Утраченной Карелии под открытым небом. Мы остановимся в таком же деревянном доме 30-х годов, какими пестрит музейный макет.

Заграничные карелы умеют ценить личное пространство, обходясь без заборов, псов на привязи и спущенных с неё. Лёгкие деревянные двери, белая мебель на траве — вид одноэтажной Финляндии вызывает сомнения в том, что здесь бывает настоящая зима. А может быть, соседние российские районы потому и приравнены к Крайнему Северу, что имеют такой суровый вид?

Открытый стиль жизни сохраняется и в многоквартирных домах. Целиком прозрачные балконы (вплоть до самых нижних, стоящих прямо на газоне) демонстрируют изящную меблировку, как кукольные домики.

Чтобы понять, как живёт народ, надо увидеть не только дома, но и домовины. И действительно, местные кладбища — это те же газоны, но с ровными рядами надгробий. Даже на православном участке нет гнетущего духа погостов с наползающими одна на другую оградками, вениками пластмассовых цветов, навязчивым глазением фотографий. Нет столов и остатков с них, подъедаемых животными и допиваемых окрестными бомжами. Кое-где горят свечи в фонариках, у резервуаров с водой висят общественные лейки, меж лютеранскими, православными и свастическими крестами снуют зайцы — довольные, как и мы, отсутствию в городе собак.

Свастика (hakaristi) остаётся символом вооружённых сил Финляндии с 1918 года. Она примелькалась на изображениях Креста Свободы, обязательных для воинских мемориалов. Лаконичные квадраты гранитных плит называют место рождения и смерти. Случается, что оба городка теперь наши: «Импилахти, 1916 — Питкяранта, 1940». Выше — имя и звание. Например: «капрал Павел Миронов» (korpr. Paavo Mironoff). Крестом Свободы, только реальным, с бантом, встречает нас и православный храм неподалёку. Массивная рама прижимает награду к грамоте за подписью верховного главнокомандующего Маннергейма. Крест здесь с войны, один на всех прихожанок, потерявших мужей и сыновей.

Начинающаяся от храма Церковная улица (Kirkkokatu) другим концом упирается в лютеранскую кирху. Церкви того же архитектора сохранились и на российской стороне. Вот только, скажем, в Мельниково, где кирху обратили в Дом культуры, процветает культура сельских дискотек. Ночью светомузыка и грохот, днём убожество самодеятельности. А если здание дышит трубами орга́на, оно не кажется пустым даже в тишине. Можно, вопреки Тютчеву, не любить лютеранское богослужение, но за величественным молчанием услышать вечность. (Как раз на службе женщины-священника дух времени ещё и зафонит в нетолерантных ушах).

…Женские голоса под электрогитару мы услышали в саду своих финских друзей. Яркко и Тиина уже привыкли, что с соседского чердака доносится до их яблонь тяжёлая музыка, а мы спешим знакомиться. Пока невестка занята репетицией, открывает свекровь. Она видит через застеклённую веранду гостей, а мы — редкую осанку и настоящую пантомиму, приглашающую войти. Перед нами Хейди Ваарна, актриса, потерявшая голос. Она совершенно нема, но мы услышим её на неожиданно подаренном диске: «Vysotskin lauluja» («Песни Высоцкого»).

Поднимаемся на чердачок: оказывается, столько шума производят две хрупкие девушки! Узнав, что мы из России, панки первым делом вспоминают про «Pussy Riot». Барабанщица переходит на русский, учительницей которого готовится стать после университета, а невестка-вокалистка отбивает охоту замахнуться на финский одним названием группы: «Verkkosukkahousu» (какие-то чулки). Муж Сьюзан — более известный рокер, и у него не чулки, а «Сумасшедшие шапки» («Hullut Hattuset»). Рок в Финляндии слушают с пелёнок, и «шапки» нашли свою нишу среди детсадовцев и младших школьников. У самой 27-летней «Sussu Pussy» Lehenberg трое по лавкам. Такой вот панк-феминизм.

Тем временем у столика под яблонями, где тоже снуют трое детей, нас принимают за фанатов панк-рока, и зовут этим же вечером на «Парафест». Знаменитый «Илосаарирок», которому даже посвящён зал в «Кареликуме», уже прошёл, а это — одно из камерных мероприятий Йоэнсуу. Сегодня люди пришли сюда на «Именины Пертти Курика» («Pertti Kurikan nimipäivät»).

Без знания языка кажется, что группа наяривает одну и ту же песню. Поэтому нам интереснее посмотреть на слушателей. Похоже, панк перерос здесь масштабы субкультуры — публика не отличается от обычных прохожих. Но кто бы мог подумать, что милая старушка, которую вы встретили днём, к ночи будет подпевать грубиянам Пертти! Повеселившись, карелы мирно разъехались: кто на велосипеде, кто на инвалидной коляске. Кстати, «именинники» тоже имеют проблемы со здоровьем. Все они дауны. Хорошо, что мы узнали об этом уже после концерта, и не чувствовали себя сильнее и умнее «слабоумных».

Фото автора