«Население обращать в бегство»

22 июня 1941 года еще долго будет оставаться для многих исследователей загадкой. Так, версия о том, что начало войны застало руководство страны врасплох, вряд ли может соответствовать действительности.

По словам Василия Пронина, председателя исполкома Моссовета, еще накануне, 21 июня 1941 года, когда он уже отбыл к себе на дачу, Сталин неожиданно вызвал его и секретаря Московского комитета партии Александра Щербакова в Кремль, где объявил, что немецкие войска ночью намереваются напасть на наши границы. Произнес он это таким спокойным голосом, как будто давно уже знал, и только ждал повода, чтобы сообщить. Вождь спросил о готовности городской противовоздушной обороны и потребовал задержать на работе руководителей всех партийных и советских организаций.

Как напишет потом в своих воспоминаниях Василий Пронин, в Москве еще с 1939 года начали строить бомбоубежища и приспосабливать станции метрополитена к укрытию населения и помощи пострадавшим. Значит, руководство страны знало о неизбежности войны с Германией, и готовилось к тому, что на советскую столицу будут падать бомбы?

Судя по рассекреченным архивным документам, органы НКВД были предупреждены о начале германского нашествия гораздо раньше, чем армия и флот. Так, в Москве и области в ночь на 22 июня 1941 года всех сотрудников госбезопасности перевели на казарменное положение. Город еще спал, а по его улицам уже сновали туда-сюда машины с вооруженными чекистами. Согласно плану агентурно-оперативных мероприятий, в первый же день войны немедленному аресту в Москве подлежало 1077 человек.

В соответствии с разнарядкой только за шпионаж в пользу Германии, Италии и Японии было взято под стражу 257 человек. Все остальные были арестованы, как троцкисты и контрреволюционеры, к которым у советской власти не могло быть доверия в тяжелый час для страны. Сталин не хотел, чтобы в тылу у Красной Армии находились люди, которые могли стать основой вражеского подполья.

По адресам тех, кто стоял на оперативном учете, как антисоветские и уголовные элементы, начались обыски с целью выявления и изъятия листовок, оружия и боеприпасов. Лиц без гражданства и немецкой национальности при наличии компрометирующих материалов было приказано сразу же брать под арест.

В Москве еще только рассветало, а уже у всех мостов на шоссе, ведущих в город, была выставлена усиленная охрана для предотвращения диверсионных актов. Все эти упреждающие мероприятия проводились настолько скрытно, что некоторые иностранные дипломаты расценили воскресную тишину на московских улицах, как беспечность советского руководства и неготовность к решительным действиям.

Французский военный атташе в своей шифротелеграмме, отправленной вечером 22 июня 1941 года в Париж, не смог сдержать удивления от того спокойствия, с которым население Москвы встретило сообщение о нападении Германии на Советский Союз. Единственное, на что он обратил внимание — это длинные очереди в булочные и за керосином. Но это было уже ближе к вечеру. До полудня в советской столице размеренная мирная жизнь текла обычным чередом.

О начале войны москвичи узнали только в 12 часов дня, когда по радио выступил народный комиссар иностранных дел Вячеслав Молотов. Германию в тот же день оповестил Гитлер, Великобританию — Черчилль, Сталин же хранил молчание целых десять дней, что порождало в народе всевозможные слухи.

Позже, во времена хрущевской оттепели, вождя всех времен и народов обвинят в том, что он впал в прострацию от вероломства Гитлера и в самые тяжелые дни устранился от управления страной, уединившись на своей даче в Кунцево.

Однако по записям его дежурных секретарей видно, какой у Сталина был напряженный график: в первую неделю войны посетители покидали его кремлевский кабинет то глубокой ночью, а то и в шесть часов утра. Может, Сталин специально держал такую длинную паузу, чтобы понять, как поведут себя Великобритания США, на чью военную и экономическую помощь он рассчитывал? А может, просто ждал, что ситуация на западных границах изменится в нашу пользу?

Вождь обратился к населению страны только 3 июля, и в своем сдержанном выступлении по радио впервые назвал советских людей «братьями и сестрами». Получая со всех фронтов неутешительные сводки, в Кремле прекрасно понимали, что победить такого сильного врага в одиночку Красная Армия уже не сможет. Спасти страну можно будет только при одном условии — если на ее защиту поднимется весь народ. По странному стечению обстоятельств, в этот же день, 3-го июля, генерал Гальдер в своем дневнике оставит запись: «Кампания против России выиграна за две недели».

Из спецсводки УНКГБ г. Москвы и Московской области,

3 июля 1941 года:

«Вождь своей речью сплотил весь народ и мобилизовал на разгром врага. Теперь каждый от мала до велика пойдет в народное ополчение и встанет на защиту Родины» (Ефимов, начальник цеха фабрики «Большевичка»).

"Все эти речи, мобилизация народа, организация тылового ополчения свидетельствуют об исключительной ненадежности положения. Видимо, в скором времени немец займет Москву и советской власти не удержаться" (Перельман, инженер).

«Поздно говорить о добровольцах, поздно обращаться к народу, когда немцы уже подходят к Москве» (служащая Козлова).

Начальник УНКГБ г. Москвы и Московской области

комиссар госбезопасности 3-го ранга Кубаткин.

Гитлеровская стратегия блицкрига была рассчитана на массовое недовольство советского населения большевистским режимом и на внутренние противоречия в в верхнем эшелоне армии, ослабленном кадровыми чистками конца 30-х годов.

По замыслу генералов вермахта Советский Союз должен был рухнуть уже после первых ударов, когда падут Минск, Смоленск и Киев. После того, как в танковые клещи под Вязьмой в октябре 1941 года было зажато сразу пять армий Западного и Резервного фронтов, в Берлине решат, что войне скоро конец. И Гитлер сразу прикажет собрать специальную команду саперов, которые должны были уничтожить Кремль.

Но случилось непредвиденное. Именно Москва — который раз в русской истории, стала главным центром сопротивления вражескому нашествию. Она сумела мобилизовать вокруг себя силы, которых, казалось бы, уже совсем не осталось. Исход всей войны, как потом признаются немецкие генералы, зависел от того, выстоит советская столица или нет.

«Сравнять Москву с землей…»

Через десять лет после второй мировой войны в США вышла книга «Роковые решения», которую по заказу Пентагона написала группа бывших генералов вермахта.

«Каждому солдату немецкой армии было ясно, — писал один из авторов — генерал Гюнтер Блюментрит, — что от исхода битвы за Москву зависит наша жизнь или смерть. Если русские нанесут нам поражение, у нас не останется больше никаких надежд. В 1812 году Наполеону удалось вернуться во Францию с остатками своей разгромленной великой армии. В 1941 году немцам оставалось или выстоять или быть уничтоженными».

Выстоять не получилось. Всю вину за поражение под Москвой немецкие генералы переложили на Гитлера, который долго колебался, выбирая добычу — брать русскую столицу или идти на Каспий? Генералы считали, что если бы фюрер в погоне за кавказской нефтью не упустил драгоценное время, то Рождество части вермахта встречали бы уже в Москве.

Еще за год до начала войны начальник генерального штаба сухопутных войск Франц Гальдер написал в своем дневнике, что «наиболее выгодным решением является нападение на Москву». Немецкое командование было убеждено — после захвата советской столицы война будет тут же закончена. Главная идея Гитлера — не брать город штурмом, а окружить плотным кольцом войск, выпустить жителей и затопить. «Непоколебимо решение фюрера сравнять Москву и Ленинград с землей…» — запишет в своем дневнике Франц Гальдер 8 июля 1941 года.

«…Всякий, кто попытается оставить город и пройти через наши позиции, должен быть обстрелян и отогнан обратно. Небольшие незакрытые проходы, предоставляющие возможность для массового ухода населения во внутреннюю Россию, можно лишь приветствовать. И для других городов должно действовать правило, что до захвата их следует громить артиллерийским обстрелом и воздушными налетами, а население обращать в бегство.

Совершенно безответственным было бы рисковать жизнью немецких солдат для спасения русских городов от пожаров или кормить их население за счет Германии…

Из «Приказа командования ОКХ о захвате Москвы и обращении с ее жителями, № 1571/41 от 12.10.1941 года».

Этот приказ появился осенью 41-го, когда враг уже стоял у ворот Москвы. А в начале июля советские граждане наивно полагали, что вероломного врага разобьют еще на подступах к Минску, и доблестная Красная Армия начнет оттуда свой освободительный поход по Европе и война через несколько месяцев закончится в Берлине полной и безоговорочной капитуляцией Германии. Так думали многие, в том числе и студент мехмата МГУ Гаремир Черный, мечтавший, во что бы то ни стало, попасть на фронт. Он, как и все его сверстники, после выступления Сталина по радио, пошел записываться в ополчение, опасаясь, что война закончится без его участия. Гаремир Гаремирович, ныне академик, завкафедрой аэромеханики и газовой динамики МГУ, записался тогда в Краснопресненскую дивизию народного ополчения.

— Больше всего, — вспоминает академик, — я боялся, что не успею попасть на фронт. Переживал, что война без меня кончится. Стою однажды на посту и думаю — эх, неплохо было бы побывать в Берлине и к новому учебному в университет вернуться…

Многие московские старшеклассники, осаждавшие военкоматы в первые дни войны, не подлежали мобилизации по возрасту. И шли на всякие хитрости, чтобы попасть на фронт. Шестнадцатилетний девятиклассник из Замоскворечья Спартак Родионов, когда отправился записываться в ополчение, специально забыл дома паспорт.

— Подходит моя очередь, — вспоминает Спартак Андреевич, — и меня так хитро спрашивает лейтенант — а сколько тебе лет? А я, между прочим, даже еще не брился, и возраст мой, как говорится, на лице был написан. Я ему, потупив взор, отвечаю — 18 скоро будет. Он говорит — паспорт давай! А я отвечаю, что паспорт с собой не ношу, он у меня дома. Он говорит — отправляйся за паспортом и приходи завтра в райвоенкомат. Я говорю — нет, прошу меня записать в списки ополчения! Командир тут разозлился, давай орать — уходи, не мешай нам работать! Видишь, сколько людей, желающих записаться? А я стою на своем — нет, записывай, и все!..

Лейтенант, не выдержав яростного напора мальчишки, записал его фамилию в тетрадку и девятиклассник так стал ополченцем. Но не надолго. На первом же построении обман раскрылся — Родионова узнал командир батальона Прыгунов Сергей Иванович, который был их соседом по дому.

— Я, как только его увидел, думаю — ну, все, капец мне! Начал он по списку читать, дошел до моей фамилии — Родионов? Я говорю — Я! — А ну-ка, марш домой, тебя бабушка ждет. Я говорю — я добровольно вступаю в ополчение. — Какой ты доброволец, шагом марш отсюда! Короче говоря, из строя меня вывели, и я со слезами на глазах двинулся в сторону калитки. Комбат стал читать список дальше, а я от калитки развернулся и в задние ряды — раз! Никто и не заметил. Так и остался при дивизии…

По плану добровольной мобилизации на защиту Москвы должно было встать 25 дивизий народного ополчения — так требовало Постановление Государственного Комитета Обороны. Сталин подписал его 4 июля — на следующий день после своего выступления по радио. Формирование частей шло по территориальному признаку — каждый район столицы должен был собрать одну дивизию. Сейчас в это трудно поверить, но в то время Москве понадобилось всего двое суток, чтобы поставить под ружье 270 тысяч добровольцев. В такие жесткие сроки технически это было неосуществимо, ведь люди непризывного возраста не стояли на воинском учете, и их никто не вызывал повестками на сборные пункты. Они шли туда сами.

Гаремир Черный, которого, как студента мехмата, записали в артполк Краснопресненской дивизии народного ополчения, стал наводчиком пушки… сколоченной из разбитых топчанов.

— Мы с приятелем Игорем Степановым, стали наводчиками орудия, которого еще не было. А занятия ведь какие-то проводить с нами надо? И вот старшина батареи, воевавший еще в русско-японскую, стал обучать нас артиллерийской науке, сколотив некое подобие орудия из топчанов. И по царскому еще уставу называл нас бомбардирами.

Размещать ополченцев в городе было негде, и через несколько дней после формирования добровольческих частей их повели на запад. Вместе с рабочими Трехгорной мануфактуры, сахарного завода и вчерашними школьниками на войну ушла почти вся столичная интеллигенция — композиторы, профессоры, студенты. Поэтов и писателей было столько, что из них сформировали целое подразделение, которое потом так и называли — «писательская рота». Преподаватели и студенты консерватории из Краснопресненской дивизии своему батальону дали имя Чайковского. Он потом почти весь останется лежать под Вязьмой…

— Десятого июля нас построили и, не сказав, куда, повели по Можайскому шоссе, — вспоминает Гаремир Черный. — Километрах в двадцати от Москвы свернули в лес, там выдали обмундирование и личное оружие. Обмундирование почему-то было темно-серого цвета с зелеными петлицами, как у железнодорожников. Винтовки — в заводской упаковке, обмазанные солидолом. Мы стали их очищать — кто листьями, кто травой — бумаги не было специальной. Раздали обувь, но не выдали портянок…

Гаремир Гаремирович, углубившись в воспоминания, качает головой. Он это еще никому не рассказывал. Академик говорит, что из-за отсутствия транспорта дивизия училась совершать марши пешком. После первого же стокилометрового марша до Можайска всему краснопресненскому ополчению пришлось снять ботинки — из-за отсутствия носков и портянок ноги у всех были сбиты в кровь. Так, босиком, они и осваивали нехитрую солдатскую науку ходить строем и заряжать винтовку.

Правда, стрелять и колоть штыком вчерашнюю интеллигенцию учили недолго. В основном ополченцы рыли окопы на Можайском направлении. Любопытно, что когда дивизия уходила на передовую, ее тем же днем списали со всех видов довольствия — у тыловиков не было никаких сомнений, что обратно кто-то вернется. Даже пушки, которые поначалу выдали ополченцам, были времен обороны Порт-Артура — на лафетах с деревянными колесами и железными ободами. Они больше годились для музея, чем для войны. Когда выяснилось, что для этой допотопной артиллерии еще где-то надо искать снаряды, студентов отправили в Москву за другими орудиями. В те дни на советскую столицу уже стали падать бомбы.

Главная мишень люфтваффе

— Мы стояли недалеко от Можайска и видели, как через нас на Москву летят самолеты немецкие, — вспоминает Гаремир Черный. — В тот день, когда массированный налет случился, нас отрядили на артиллерийский склад рядом с Останкино. Мы получили 100-мм гаубицы чешского производства, загрузили машины под завязку снарядами и только собрались выезжать, как началась бомбардировка. Самолеты воют, зенитки молотят, осколки сыплются. Мы, недолго думая, под машину, набитую снарядами. Всю жизнь потом вспоминал — а если бы они сдетонировали тогда? Слава Богу, обошлось.

А когда поехали обратно, увидели кругом пожары. И на Садовом Кольце, и по Ярославскому шоссе — везде! Дома стояли с обрушенными стенами, и в памяти навсегда отпечаталось: кровати с подушками, картины в рамах, сервант с посудой, дымящаяся груда кирпичей и на ней — кукла. А людей нет…

Первый воздушный налет на Москву состоялся 22 июля — ровно через месяц после начала войны. Бомбить советскую столицу немцы прилетали ночью, но по мере приближения фронта бомбежки случались и днем. Репродуктор в каждой квартире перед налетом вражеской авиации спокойным, даже несколько равнодушным голосом трижды произносил фразу: «Граждане, воздушная тревога!»

После этого раздавался вой сирены и паровозных гудков. Москвичи должны были прятаться в ближайшем бомбоубежище, обязательно прихватив с собой документы. Приходилось таскать с собой и чемодан с самым дорогим имуществом — запасом белья и продуктовыми карточками. Потому что, убегая из дома, вернуться можешь к его дымящимся руинам.

Маргарита Борзенко, которой тогда было 14 лет, говорит, что к бомбежкам привыкаешь быстро, но самой ужасной для нее была все-таки первая воздушная тревога.

— Мы жили тогда возле театра Образцова, который тогда только строился. Мама схватила на руки моего маленького братика, я — сестру, и мы вниз по Садовому кольцу, к переходу подземному. Люди бегут, кто-то упал, кто-то навалился на него, все спотыкаются, крики стояли жуткие. Я говорю: «Мама, давай ближе к стене, по стенке будем идти…» Хотели обратно повернуть, но толпа помешала. А когда вернулись, от соседнего дома только половина осталась…

Бомбоубежища в подвалах домов от прямого попадания не спасали. Уже после первого воздушного налета некоторые подвалы стали «братскими могилами» для тех, кто пытался там укрыться. Наталью Адлер, студентку исторического факультета МГУ, спасла от такой гибели любовь к пирожным.

— Мы с подружкой вместе на истфаке учились, у нас была самая красивая такая Валя Алексеева, которая жила возле Краснохолмского моста. И мы как то купили пирожные и приехали к ней чай пить, а тут, как назло, объявили тревогу. Нас дежурный выгонял во двор, чтобы мы укрылись в подвале, но нам так было жалко этих пирожных, что мы остались. И в это время бомба-пятисотка пробила насквозь дом и попала в то убежище, где мы должы были спрятаться. А нас только взрывной волной подбросило.

Главной мишенью бомбардировщиков Люфтваффе была кремлевская резиденция Сталина. Небо над ней защищали 12 зенитных батарей. Их орудия стояли по периметру на крышах всех прилегающих к Кремлю зданий: Библиотеке Ленина, Дворца Советов — здание нынешней Государственной Думы, гостиницы «Москва», на крыше дома 3 по улице Кирова — и дома 24 на Болотной площади.

Сам Кремль был тщательно замаскирован: рубиновые звезды зачехлены, золоченые купола выкрашены темной краской. Мавзолей обшит фанерой, тело Ленина было тайно эвакуировано в Тюмень. Однако по излучине Москвы-реки и по ожесточенным вспышкам наших зениток немецкие летчики все-таки понимали — куда им в первую очередь надо сбрасывать бомбы. Но зачастую их мишенями становились объекты, не представлявшие, мягко говоря, никакой угрозы Вермахту. Так, например, в роддом им. Грауэрмана на Арбате бомбы попадали аж четыре раза, и только чудом от них никто не пострадал. Часто атаковали с воздуха и Кремль, но информация об этом в отчеты ПВО не поступала.

Самая первая бомба упала на территорию Кремля 12 августа 41-го года. Она угодила в здание Арсенала, под обломками которого оказалось 30 человек из состава 11-й роты полка специального назначения. Всего за время войны немцы сбросили на Кремль 15 фугасных и зажигательных бомб, от которых погибло 165 воинов-кремлевцев. Многие из них остались бы в живых, но им запрещалось уходить с поста во время воздушной тревоги.

Но больше всех рисковали защитники московского неба, особенно летчики и зенитчики. У немецких самолетов, летевших первым эшелоном, стояла задача давить огневые точки зенитной артиллерии, чтобы расчистить проход основной группе бомбардировщиков. В ночь на второе декабря 41-го года от прямого попадания бомбы погибнет батарея 862-го зенитно-артиллерийского полка, чья позиция находилась на Болотной площади и здорово мешала врагу вести прицельное бомбометание по кремлевской резиденции Сталина.

Удалось ли им сбить хотя бы один вражеский самолет, в отчетах столичной ПВО данных нет, но зато хорошо известно, что за все время налетов над Москвой и на подступах к ней зенитчики сбили 350 немецких самолетов. Многие бомбардировщики не могли прорваться к столице, вокруг которой с помощью аэростатов заграждения вырастала завеса из металлических тросов. Преодолевая ее, самолеты противника забирались на большую высоту, что существенно влияло на точность бомбометания.

Аэростат представлял из себя довольно простое, хотя и громоздкое каплеобразное сооружение, обтянутое прорезиненной тканью и заполненное водородом. Что само по себе уже было опасно. При столкновении самолета с тросом, тот получал повреждения, как говорится, несовместимые с жизнью. Первый немецкий бомбардировщик был перехвачен таким образом над Москвой в августе 1941 года, а всего за время войны было зафиксировано более 120 столкновений самолетов с тросами, 35 самолетов разрушилось в воздухе. С июля 1941-го по апрель 1942-го силами Московской зоны ПВО было сбито почти полторы тысячи неприятельских самолетов, из них 17 — после столкновения с тросами аэростатов.

Однако наиболее эффективным способом борьбы с бомбардировщиками противника была наша истребительная авиация. Она хоть и уступала немцам по тактико-техническим параметрам, но превосходила их морально. Многие летчики Московской зоны ПВО, пилотируя маломощные и низкоскоростные самолеты, готовы были пожертвовать собой, но не пропустить врага к столице.

Тогда о воздушном таране мало кому было известно, хотя уже в первый день войны наши летчики над западными границами СССР семь раз таранили вражеские бомбардировщики. После чего Герман Геринг, заявивший о том, что немецкая авиация захватила над Россией господство в воздухе, вынужден был буквально через неделю после начала войны подписать циркуляр, запрещающий немецким летчикам приближаться к русским самолетам ближе, чем на 100 метров.

Для справки: за первые пять месяцев войны, то есть до конца ноября 1941 года, на Москву было совершено 90 воздушных налетов, уничтожено 402 жилых дома и 858 домов повреждено, в городе возникло более полутора тысяч пожаров, погибли 1327 человек и около двух тысяч человек были тяжело ранены. С июля 1941-го по апрель 1942-го ПВО города сбили около 1,5 тысячи неприятельских самолетов, из них 17 были сбиты после столкновения с тросами аэростатов, при этом 7 самолетов разрушилось полностью.

Самым известным героем битвы за московское небо стал Виктор Талалихин. Ночью 6-го августа 41-го года на высоте 4800 метров он атаковал немецкий бомбардировщик, но тот открыл ответный огонь и ранил нашего летчика в руку. Когда у Талалихина кончились боеприпасы, он принял решение идти на таран. Подойдя вплотную к хвосту «хейнкеля», он винтом нанес по нему удар и бомбардировщик, потеряв управление, камнем рухнул вниз.

В тот же день радио по всей стране разнесло весть о подвиге Талалихина. Газеты опубликовали его портрет и Указ Президиума ВС СССР о присвоении отважному летчику звания Героя Советского Союза. Всего в небе над советской столицей было совершено 20 таранов. Героями стали все, кроме одного человека, который совершил ночной таран на неделю раньше Талалихина. Это был летчик Петр Еремеев, который вообще не получил никакой награды, хотя хвост сбитого им бомбардировщика был даже выставлен на Манежной площади возле Кремля.

— Можете представить, сколько было радости у измученных бомбежками москвичей в тот день, когда увидели на Манежной площади поверженный вражеский самолет! — говорит Людмила Жукова, автор книги «Выбираю таран». — И поверженный не пулеметными очередями, а тараном! Причем летчик остался жив! Все ждали — Еремеев должен быть награжден. Нет. Никто из командования даже не дернулся.

16 августа 1941 года Алексей Толстой, потрясенный преемственностью подвигов русских летчиков в Первую Мировую и в Великую Отечественную, напишет в «Красной звезде» статью «Таран», где вспомнит о первом таране Нестерова, о таране Еремеева и Талалихина. Однако, ни статья Толстого, ни другие выступления в центральных газетах не смогли убедить командование, что летчик должен быть награжден. Наоборот, его даже хотели наказать за разбитую матчасть.

Когда, наконец, командир корпуса представил Еремеева к ордену Ленина, в вышестоящем штабе потребовали доказательство — документы и оружие со сбитого им бомбардировщика. Но к этому времени Петра Васильевича уже не будет в живых.

Звание Героя отважному комэску присвоят лишь в 1995 году. Посмертно. Он, также, как и Талалихин, погибнет в неравном бою. Только на три недели раньше — 2 октября 41-го года. За несколько дней до начала операции «Тайфун», когда придет время уже других героев…

Там, в октябре 41-го, под Спас-Деменском, шестнадцатилетний ополченец из Замоскворечья Спартак Родионов в первом же своем бою подорвет гранатой вражеский танк. А потом, раненый в руку, сбежит из медсанбата на передовую. Он дойдет до Берлина, но расписаться на рейхстаге не успеет. 1 мая 1945 года в подвале рейхсканцелярии ему в спину 16-летний мальчик из гитлерюгенда выпустит автоматную очередь, навсегда сделав Родионова инвалидом.

Бывший студент мехмата МГУ Гаремир Черный под Ельней вместо сбежавшего от страха командира возьмет командование батареей на себя и до последнего снаряда будет бить из своей пушки по гитлеровской колонне, а потом выходить из окружения вместе с небольшой горсткой оставшихся в живых ополченцев.

В районе села Стремилова санинструктор Наталья Адлер вытащит на плащ-палатке из боя 24 раненых солдата, за что приказом Георгия Жукова будет награждена медалью «За отвагу».

А 14-летняя Рита Борзенко осенью 41-го пойдет работать на 6-ю швейную фабрику, где будет штопать дырки от пуль на шинелях защитников Москвы и отправлять их снова на фронт.

Враг стоял у ворот столицы, но никто из ее защитников даже не сомневался, что он будет разбит и отброшен от стен Москвы, а эта тяжелая и кровавая война закончится победой нашего народа.

Комментарий военного историка, участника Великой отечественной войны, Бориса Невзорова:

— После того, как Жуков доложил Сталину, что все пути на Москву открыты, он стал стягивать сюда силы, откуда только можно, причем, по воспоминаниям бывшего наркома путей сообщений Ковалева, следил за движением каждого эшелона, чтобы они шли к Москве со скоростью курьерских поездов. Если для переброски одной дивизии требуется 40 железнодорожных эшелонов — а это 25 дивизий, за которыми Верховный следил все время! Так что это его великая заслуга, что он сумел в кратчайшие сроки перебросить под Москву значительное количество войск. И то, что с Ленинградского фронта был отозван Георгий Константинович Жуков, при всем его таланте полководца, вряд ли он что сумел бы сделать без тех дивизий, которыми его обеспечил верховный главнокомандующий.

Когда Жукова обвиняют в том, что он завалил все поля телами наших солдат, как-то не думают, что было бы, если бы твердость в управлении войсками, не героизм наших солдат, идущих на самопожертвование. Вы знаете, что каждый четвертый защитник отдал свою жизнь за Москву? Примерно миллион 690 тысяч человек лежат в земле, чтобы столица всегда стояла. А в городе этом, между прочим, до сих пор нет памятника защитникам Москвы! Посмотрите на мемориал Вечного огня, где перечислены города-герои — там есть и Ленинград, и Сталинград, а Москвы вы там не обнаружите. Вот такое пренебрежение к памяти тех, кто грудью своей спас страну, и всю мировую цивилизацию!