Баллада о сержанте

Несколько лет назад в ворохе писем, коих всегда хватает в редакционной почте, на глаза попались эти исписанные мелким почерком листочки. Начал их читать и уже не мог остановиться. Письмо оказалось длинным, скрупулезно описывающим долгую и удивительно замысловатую судьбу. Судьбу человека, хлебнувшего столько лиха, что на многих бы хватило.

Захотелось встретиться с автором. И вот мы сидим с Александром Васильевичем Курдюмовым в редакции, пьем чай. Гость как-то очень буднично вспоминает, как первый раз шел в атаку. Между прочим, не упомянул о своих 16 боевых наградах, в числе которых орден Отечественной войны первой степени и медаль «За отвагу».

Прошло, казалось, совсем немного лет. Все эти годы я мысленно возвращался к этому эпизоду из своей журналистской жизни. Мучило сомнение, что чего-то в том дневнике я не дочитал, а, может быть, просто Александр Васильевич не обо всем мне тогда рассказал. Все собирался позвонить. Позвонил… Оказалось — опоздал. Нет больше в живых фронтовика Курдюкова. Умер в 2008 году. Откликнулся лишь его внук — Александр Курдюков-младший.

— А знаете, дед мне рассказывал, что даже побывал в плену, — вспоминает Александр Курдюков-младший. — Но долгое время это скрывал. Почему? Он так ответил: «Так ведь плен этот длился каких-то 15 минут. Повезло, потому что у одного из двух фашистов, которые нас с еще одним бойцом, уцелевшим в бою, конвоировали, вдруг жутко заболел живот. Остальное, как ты сам понимаешь, было делом техники — мы вдвоем с одним справились быстро. И вернулись к своим. Естественно, никому об этом не говорили».

Но давайте лучше вместе полистаем старые записи:

«Мать, Дарья Ивановна Горшкова, родилась в деревне Вышнее, что на 135-м километре Минского шоссе. С моим отцом Василием Ивановичем их познакомили, можно сказать, случайно. Как-то встретились два Ивана — Горшков и Курдюков. Выпили и порешили поженить своих детей — Василия и Дарью. Очевидцы потом рассказывали: привезли свататься во двор Горшковых юного парня, так какая-то бабка утирала ему нос. Когда в начале Первой мировой Василия забрали в армию, мать поехала на заработки в качестве прислуги в Москву. Потом — революция, мать вернулась в родную деревню, а вскоре возвратился сюда из венгерского плена и отец. В Гражданскую войну стали большевики мужиков забирать в Красную армию, так те попрятались в лесу. Но прибыла чрезвычайная комиссия, арестовала всех женщин и детей и заперла в сарай. Пришлось мужикам вернуться из леса…

25 мая 1939 года. Сегодня у нас, выпускников Московского техникума по оборудованию швейных фабрик, распределение. Так как запросов много — из 12 городов, тянем жребий. Мне достается Воронеж.

1 августа 1939 года. Приступаю к работе в качестве техника планового ремонта оборудования фабрики. А это швейные машины, отопление, электрохозяйство, вентиляция цехов. Цехов, кстати, пять: три пошивочных, бельевой и головных уборов. Работы по горло.

27 ноября 1939 года. Вызывают в военкомат. Получаю шинель, обмотки, ботинки, отправляют служить в Чернигов.

29 ноября 1939 года. Прибыл в Чернигов. Объявили, что зачислен в минометный взвод. Миномет — 82-го калибра, он разбирается на три части: ствол, плита опорная и двунога. Мне выпало носить ствол. Летний лагерь имени Ворошилова располагался в 35 км от города вдоль большого болота. А в нем живности всякой полно: ужи, змеи. Чтобы попасть к месту занятий на другой берег, проложили, как мы его назвали, «чертов мост». На сваи уложили где бревно, где два. Конная охрана не позволяла обойти эту переправу. Редко кто из минометчиков или пулеметчиков не заваливался в болото вместе со снаряжением, а потом с трудом взбирался обратно. Приучали нас и переносить сильные морозы. Утром — бег на полтора километра без шинелей,. Гимнастерки - без ремней. А ведь стужа минус 30. Располагаемся в лесу, в палатках. В каждой — по чугунной печке. Но занятия — на свежем воздухе. Комиссар Жебраков карту СССР вешает прямо на березу и тут же проводит с нами политинформацию. И так каждый день. И каждый день мы топаем на его лекции в башмаках, чтобы портянки не примерзали.

Декабрь 1940 года. Финская война. Теперь понятно, к чему нас готовили. Каждому выдают по белому маскхалату, на голову — белую повязку. И везут на Карельский перешеек. Мороз — до минус 44, мы в снегу сидим как в ваннах. Легкие увеличились в размерах и скрипели по ребрам, портянки примерзали к ногам. Минометов нет, для начала выдают карабины. А шюцкоровцы, прятавшиеся на соснах, прицельно бьют по нам. Те, кто выживают, перемерзли до предела. Пожалел нас комиссар и решил отправить в тыл.

Главное, что лыжи не подводили. А как шли мы, обмороженные, в тыл 30 км по шоссейной дороге до железнодорожной станции, не описать. Здесь нас погрузили в поезд и повезли снова в Чернигов. Правда, в часть все мы попали через госпиталь. Мне, например, поставили диагноз — эмфизема легких и хронический бронхит. Немного подлечили.

Ждем, когда выдадут минометы. Получаю звание сержанта. Теперь за мной числится не только крупный миномет 120-го калибра, но и бойцы появились в моем подчинении.

22 июня 1941 года. По тревоге мы вышли из лагеря в три часа ночи. Дошли до реки Десны, когда налетели самолеты с крестами. И тут нам объявили, что началась война. 26 июня нас, 12 сержантов со средним образованием, везут в город Сумы, в старейшее офицерское артучилище им. М.И. Фрунзе. Шикарные спальни, столовые, нас обслуживают официантки. Изучаем гаубицы и пушки

Конец августа 1941 года. Получаем приказ выдвигаться с орудиями навстречу колонне фашистов, идущей на Киев. Ящики набиваем снарядами, из ангаров выкатываем 36 орудий — девять батарей: пять пушечных и четыре гаубичные. Все орудия — на лошадиной тяге.

Движемся через Конотоп, Белополье, Путивль, где председателем горсовета Ковпак. Выходим на скошенное поле. Появляются «юнкерсы». Чтобы они нас не заметили, руками разгребаем стога и сеном прикрываем орудия, лошадей и себя.

А тем временем разведка докладывает: идет танковая колонна немцев, конца ей нет. Появляются танки. Когда до нас остается примерно полтора км, ударили по ним из гаубиц. К нам приходит помощь: на левом фланге развернули свои «сорокопятки» курсанты Харьковского противотанкового училища. Несколько танков начинают гореть. Остальные поворачивают назад. Подбиваю две машины. Немецкая пехота пытается овладеть нашими орудиями. Мы встаем из-за орудийных щитов и расстреливаем их из карабинов. Но тут рядом разрывается снаряд, и я получаю контузию.

Вместе с другими ранеными меня отправляют сначала в Белополье, а затем в Горловку. Без кислородного шланга и подушки я, что называется, не жилец. Дальше мой маршрут лежит в Тбилиси. Профессор мединститута по фамилии Дидебулидзе долго осматривает меня и перепоручает двум своим студенткам. При этом приговаривает: «Этот пациент — судьба ваших дипломов».

Полтора месяца юные медички ухаживают за мной, как за ребенком. Я ведь даже лежать не мог, — только сидел на подушках. Кормили меня девушки как ребенка. В ванную возили в коляске. Наконец, почувствовал облегчение. За что моим наставницам торжественно вручили дипломы врачей.

Дальше — полгода отпуска. А ехать куда? В моей родной деревне под Можайском — немцы. Хорошо, выписавшийся вместе со мной Тимофей Бредихин, родное село которого тоже оккупировано фашистами, предложил поехать вместе с ним к месту его прежней службы в Ереван. Полгода мы там вместе подрабатывали сторожами на маленькой фабрике, где делали конфеты и макароны. Затем — снова на передовую.

Теперь служим на Кавказском фронте. Гоним врага по берегу моря от Туапсе до Новороссийска. Между станицами Абинская и Крымская — высокая железнодорожная насыпь. На ней нас, осыпая пулями, догоняет «хейнкель». Но уцелели.

Идем в атаку в районе Крымской. Врываемся в станицу, а там от изб остались лишь трубы. Одна лишь цела. Забегаем туда втроем и вдруг видим старую женщину, склонившуюся над игральными картами. Пока пьем из ведра воду, она говорит: «Не спешите — погадаю». Мы ошарашено останавливаемся.

Мне она нагадала, что домой вернусь, но очень больной. Моим товарищам порекомендовала беречься. Едва выбегаем из дома — оба падают замертво, Меня же пуля снова щадит. Лишь пробивает ногу. Опять — в госпитале, теперь в Краснодаре. И снова надо мной склоняется хирург.

После госпиталя вновь в окопах. На это раз — в 6-й гвардейской бригаде армии Гречко. Между Новороссийском и Темрюком во время атаки новое ранение — пуля пробивает левую ступню. Забинтовав ногу, ползу к реке Кубань, где меня подбирают санитары. Оттаскивают в госпиталь, где вводят противостолбнячную сыворотку.

Загипсовывают ногу и везут в Хосту. Положение мое настолько серьезно, что главврач советует: «Если есть хоть какая-то зацепка за Москву, надо ехать туда. В Москве все-таки больше необходимых медикаментов. Иначе — гангрена».

Дают для сопровождения медсестру, и я отбываю в столицу. В Москве останавливаюсь у родной сестры матери — тети Фроси. Являюсь к ней, в ее 14-метровую комнатку в коммуналке, где она живет вместе с двумя детьми. Вид у меня совершенно дикий: в руках посох, одна нога в сапоге, другая в ботинке.

Решаюсь просить содействия сначала в ближайшем Бауманском, затем в горвоенкомате. Если в первом просто отказали, то во втором военком еще и упрекнул, заявив, что его дело посылать на передовую, а не возиться с каждым в тылу. Тут мои нервы, ослабленные контузией, что называется, вылезают наружу. И я врезаю военкому посохом. Меня скручивают и отправляют в сырую камеру пересыльной тюрьмы.

Хорошо, зеки, войдя в положение, потеснились, уступив место у самой параши. Неделя как в кошмаре. Вдруг вызывают к замначальника тюрьмы. Спросил, что умею делать. Узнав, что на фабрике работал механиком, отправил в Краснопресненский военкомат. Оттуда — на Трехгорку, учеником автослесаря.

Но надо же где-то жить? С пропиской опять канитель. Написал, что уехал бы в родную деревню под Можайском, так ведь она оккупирована врагом. Как выяснилось позже, к тому же там фашисты зверски расправились с моими родителями. Мать убили ударом приклада по голове, а отца повесили. Очевидцы рассказали, что всех мужиков деревни выстроили в четыре шеренги, из которых выбирали по одному, чтобы повесить. Выпало на отца…

Опять из отдела кадров направляют в горотдел на Якиманку. Там прорываюсь в комиссию. Прочитали мое заявление, и какой-то большой начальник наискосок поставил резолюцию «Прописать!».

Стал трудиться в автомастерской, но раны дают о себе знать. Во ВТЭКе установили инвалидность, а значит, теперь у меня будет пенсия 120р. Вернулся в мастерскую окрыленный.

А тут еще предложили выпускать стенгазету — почерк мой понравился. Но опять, видно, переусердствовал. Над входом в мастерскую висел пожелтевший и обветшавший плакат «Наша цель — коммунизм». Решил забрать его в общежитие, чтобы обновить. На проходной меня останавливают и обвиняют в воровстве. Дают год, и я отрабатываю его в уже знакомой мне пересыльной тюрьме.

Через полгода переводят в «Матросскую тишину». Ремонтирую автомобили, которые прибывают с Огарева и с Лубянки.

Отбыв срок, перешел в управление механизации № 14, где отработал до самой пенсии 32 года. Была и интересная трехгодичная командировка в Улан-Батор. Это после того, как меня полгода проверяли, не враг ли. Даже сведения о том, где похоронены родители, устанавливали.

Конечно, за три года в Монголии кое-чего с женой скопили. Но и трудностей там хватало — «доставали» песчаные бури, дефицит фруктов и овощей. Ну да ладно, и не такое терпели".

Такая судьба у ветерана войны. В чем-то схожая с миллионами других, а в чем-то своя, особенная. Сказать, что удалась — язык не поворачивается. Но, по свидетельству внука, судьбу старый солдат не корил и злобы на власть не имел. С партийным билетом не расставался до самой смерти. Как верный ленинец, зорко следил, чтобы сын и два внука, не дай бог, не вздумали креститься.

Конечно, войны о себе все время напоминали. Финская «подарила» хроническую бронхиальную астму, Великая Отечественная — сдвиг второго позвонка после боя под Нальчиком и хромоту. Четыре же дырки в теле, просверленные пулями в прочих сражениях, шутил он, давно заросли.

Подпись под фронтовым фото: Июль 1941, артучилище им. М.В. Фрунзе, г. Сумы