Война против Донбасса

Я сначала подумал, что это так нарочно подстроено, чтобы смотрелось эффектнее. Человек с камерой идет вдоль шеренги пленных, пленные представляются по имени и говорят, откуда они:

— Львовская область.

— Тернопольская область.

— Ровенская.

— Львовская.

— Сумская.

— Львовская.

— Львовская.

— Львовская.

Ни одного донецкого, ни одного луганского. Украинцы мне объяснили, что это логично — пленные из мобилизованных, а в Донецке и Луганске мобилизации не было.

— Львовская.

— Тернопольская.

— Львовская.

— Львовская.

Почему-то нет даже ни одного харьковского и ни одного днепропетровского — может, их действительно как-то отфильтровывают?

— Львовская.

— Львовская.

Я был во Львове и был в довоенном Донецке. Львов — город-сказка, старинный австрийский город. Брусчатка, черепичные крыши, фонари, шпили католических церквей и монастырей, ратуша, над которой желто-синий флаг впервые подняли за два, что ли, года до провозглашения украинской независимости. Площадь Рынок, статуи античных богов, вкуснейший кофе в уютнейших кофейнях. Украинская речь на улицах, которой хочется подпевать голосом Святослава Вакарчука. Украина!

Не то Донецк. Широкие проспекты, по которым гуляет ветер, мрачная советская застройка вперемешку с постсоветской «точечной» — уродливые ахметовские и януковичевские небоскребы, на которые просто не хочется смотреть. Памятник Бубке, памятник Кобзону. Самое красивое здание — сталинская травматологическая клиника, увеличенная копия московского Склифа. Когда я там был, в городе почему-то активно рекламировали майонез, на улицах стояли тумбы в виде огромных майонезных банок. Марка майонеза называлась «Норма», сорокинское название и, в общем, сорокинский продукт. Европеец во Львове пьет кофе. Постсоветский человек в Донецке жрет майонез. Это не два разных города, это две разные планеты, и теперь люди с той планеты, на которой кофе, сдаются в плен на руинах донецкого аэропорта.

— Львовская область.

— Львовская.

Российские СМИ любят ополченца Гиви — и понятно, почему. Гиви местный, из Иловайска. До войны работал промышленным альпинистом, привинчивал рекламу к небоскребам. Теперь его показывают по «Лайфньюс» — орет на пленных: «Ты зачем к нам пришел?»

Предположим, что этот Гиви — единственный местный. Предположим, что кроме него донецких там нет вообще. Гиви в кадре, за кадром — только российская армия. Алтайские танкисты, псковские десантники, калининградские морпехи. Предположим.

Вот эти танкисты, морпехи и десантники разгромили сейчас киборгов, кого-то убили, кого-то взяли в плен.

— Львовская область.

— Тернопольская.

— Ровенская.

— Львовская.

— Львовская.

Как это выглядит? На несчастной донецкой земле дерутся насмерть между собой две пришельческие армии, одна с Карпат, другая из России. Одна — из тех кофейных краев, где шпили, брусчатка, Вакарчук и украинский язык. Другая — из таких же, как Донецк, майонезных краев. Солдаты из Пскова, из Бийска, из Балтийска. Две чужие армии воюют за чужую землю.

Когда-нибудь им это надоест, войн без конца не бывает. Мертвых солдат похоронят, живые вернутся домой — одни к своему Вакарчуку во львовских кофейнях, другие к своему майонезу в бийских пятиэтажках. Все останутся при своем, и Донбасс тоже. Чужая для всех земля; есть много фильмов ужасов про брошенные шахтерские края — простая американская семья едет транзитом через глухую степь, а там… У холмов есть глаза! Шахтеры-мутанты, до которых слишком долго никому не было дело. Сейчас они всех убьют и съедят.

В этом никто и никогда не признается вслух, но и Киеву, и Москве с самого начала было плевать на людей, которые там живут. И в мифологии молодой европейской демократии, противостоящей кровожадному Мордору, и в мифологии империи, воссоздающей свой русский мир, нет места людям Донецка, Луганска и окружающих их Горловок с Макеевками. Никто не придумал даже завлекательного обещания по поводу того, что ждет их в светлом послепобедном будущем, никто не сказал им, что после победы они станут великим народом и полетят к звездам — никуда они не полетят, не будет ничего. Будет черная дыра между Россией и Украиной, и единственная возможность претендовать хотя бы на минимальное счастье — это выбраться из этой дыры. За что воевали? А ни за что.

В маленьких восточноевропейских странах распространено такое отношение ко Второй мировой войне, что свободолюбивые народы этих стран одинаково безуспешно, хотя иногда и героически противостояли сначала гитлеровскому тоталитаризму, а потом не менее ужасному сталинскому. В России такой взгляд на историю многих раздражает, но, кажется, эту формулу можно применить и к донецкой войне: да, мы увидели, как это выглядит, когда два государства ведут войну против несчастной маленькой страны. Война России и Украины против Донбасса — наверное, к этому надо относиться именно так, это точнее всего.

Фото: Николай Муравьев/ТАСС