Кёльн с тревогой ожидает карнавала

Прозаик Алексей Козлачков живет в Кёльне, работает экскурсоводом. В 2012-м стал лауреатом премии имени Белкина — за лучшую русскую повесть года. Год назад у него вышла книга «Запах искусственной свежести». Периодически публикуются рассказы из нового цикла «Туристы под присмотром» — о русских, путешествующих по Европе. Недавние события в Кёльне, наверное, внесут коррективы в привычные экскурсы писателя Козлачкова…

«СП»: — Алексей, нынешний Новый год преподнес неприятные сюрпризы жителям и особенно жительницам Кёльна. Вы находились далеко от места нашумевших событий?

— Я живу в десяти минутах пешей ходьбы от собора. Он виден с моей террасы. В Германии Новый год, он же Святой Сильвестр, принято праздновать публично. Люди вышли к собору, рядом с которым — вокзал и большой мост. Густые толпы народу по обе стороны Рейна. За час примерно до Нового года начинается канонада, в полночь — грохот, как под Сталинградом, и потом еще полтора часа стрельбы и фейерверков. Вот обстановка, в которой все происходило. Плотная толпа, видимость 5−7 метров, даже если на этом расстоянии от тебя что-то происходит — заметить трудно. Где-то от радости орут, а где-то наоборот. Это трудно определить. Причем, наряду с сексуальными домогательствами, были и покушения на грабеж, а в Кёльнский собор бросали взрывпакеты, что носило явно религиозно-оскорбительный характер…

Полиция, конечно, была не готова: обычно же все проходит мирно. Нельзя сказать, что она совсем уж бездействовала. Поначалу задержали сотню самых злостных дебоширов, но потом их выпустили.

«СП»: — Не хватило посадочных мест?..

— Да. Это на самом деле говорит о том, что Германия — довольно спокойная страна. Полицию просто не ориентировали на подобную ситуацию. В Германии общественная безопасность поддержана крупным социальным пакетом, на который и едут мигранты. Зато законы мягкие, и в среде мигрантов, видимо, уже распространилась такая убежденность, что им ничего не угрожает.

«СП»: — А полиции и властям не сразу удалось составить картину происходящего? Или поначалу ее попросту скрывали?

— Вообще о кёльнских событиях заговорили толком дня через три и по нарастающей. Но и женщинам, подвергшимся нападению, нужно было несколько дней, чтоб прийти в себя и подать заявления в полицию. Только тогда прояснился масштаб произошедшего. Вначале в СМИ употреблялась некая странная формулировка о зачинщиках: «выходцы из Северной Африки и лица арабской внешности». Создается впечатление, что полиция, и власти хотели представить дело так, что это не беженцы последней волны, а уже прежде действовавшие арабские банды грабителей. Но затем почти всех участников нападений задерживали именно в общежитиях для беженцев, и выплыла неприятная, прежде всего, для правящей партии правда.

Арестованных немного, всего два десятка человек, в основном те, у кого нашли вещи и телефоны, полиции трудно за что-то ухватиться. А обращений женщин — уже более восьмисот. Опознать виновных в сексуальных домогательствах почти невозможно, не по отпечаткам же…

Сегодня многие комментаторы в Германии сходятся на том, что это были спонтанные, а не спланированные события. Традиционное празднование совпало с наплывом большого количества молодых бездельных людей иной культуры, иных моделей социального поведения. Они никогда не видели женщин в таком количестве и в таком виде. (Хотя не думаю, что там уж столько было женщин, одетых вызывающе. Довольно прохладно было.) А дальше сработал инстинкт толпы, анонимности и сексуального воздержания: нас много, нам все можно, никто никогда не узнает в лицо… Об этом сейчас много говорят в немецких СМИ.

«СП»: — А в Кёльне как-то рассматривалась «серьезная» версия, что все следы ведут к Путину?

— Это какой-то украинский анекдот? Кёльнцы, слава Богу, об этом не знают.

«СП»: — А кого охотнее всего винят в случившемся?

— Ну, с причинами самого нападения как-то разобрались. А вот почему беженцы едут в Германию, почему Меркель так себя ведет — над этим здесь и сейчас активно кумекают. Есть несколько версий.

Первая — что Меркель, как дочь пастора, руководствуется христианскими протестантскими ценностями и последовательно шествует этим путем.

Вторая — что у нее началась мания величия; что она потеряла чувство реальности. То есть в чисто прагматическом смысле Меркель не оценила последствий. Даже сравнивают ее с Людвигом Баварским, который начал строить замки один за другим, едва не разорил Баварию и сошел с ума. У Меркель есть некое представление о собственной миссии, которое проскакивает в ее речах. Многие немцы воспринимают это с опаской, ведь последняя миссия — известно какая была… А сейчас вот — гуманитарная, гуманистическая, стало быть. Может, Меркель с этим надеется как-то войти в историю, прославиться.

Третья версия — менее убедительная: нужда немецких работодателей в дешевой рабочей силе. Но это не выдерживает критики. Общеизвестно, что у нынешних мигрантов, которые зачастую не умеют читать, нет никаких шансов на работу. Например, одна из самых простых и низкооплачиваемых работ — рано вставать и расставлять товары по полкам в магазинах. Но и здесь, как минимум, надо уметь читать по-немецки. Это обычно работа для студентов. Или, к примеру, мусорщики — тоже весьма интеллектуальная профессия, надо учиться, иметь права, обращаться с механизмами. Только третье поколение этих мигрантов может, при желании, успешно интегрироваться. А два поколения часто висят лишним грузом.

И, наконец, осторожно высказывается мысль о каком-то внешнем давлении на Меркель, со стороны США, чтоб ослабить Германию и навязать ей свои цели. Этой версии не придают здесь особого значения. В то же время, я с удивлением заметил, что она — чуть ли не основная в российских комментариях. Склонность к конспирологии и неоправданным обобщениям — это, видимо, особенность нашего сознания. Русские статьи на эту тему отличаются каким-то апокалипсическим нагнетанием и пафосом. Авторы как будто размахивают метафизической дубиной над бездной. В немецких статьях можно найти сильную озабоченность, но без выводов о том, что «белый мир кончился», «конец старой Европы наступил» и т. п.

В Германии, мне кажется, более популярна мысль, что Меркель, мягко говоря, свихнулась или зазналась на почве мании величия. Сейчас все с огромной тревогой ждут кельнского карнавала…

«СП»: — Зато гости, наверное, ждут с нетерпением?

— Кёльнский карнавал — самый большой в Европе. Обычно он — в феврале. Это весьма бурное мероприятие. Неделю Кёльн стоит на ушах. Наверное, придется общежития для беженцев заколотить гвоздями и досками. Там ведь, на карнавале, девицы в коротких юбках ходят, и вообще пьяное веселье, когда принято цепляться друг к другу, знакомиться. Но это все же в рамках европейской культуры…

«СП»: — А жительницы Кёльна не стали осмотрительнее после новогодних потрясений?

— На днях бегал в оздоровительных целях по парку нашему, на исходе светового дня. Обогнала девица, вынырнувшая с боковой аллеи прямо пред носом. На бегунье были прозрачные колготки светло-серого цвета в очень редкий цветочек. Присмотрелся — задница голая. Сначала я подумал, что показалось… Присмотрелся повнимательнее, можно ведь и ошибиться, будучи ослепленным мужским шовинизмом… На улице в Кельне минус три, она в варежках, я тоже… но задница абсолютно голая! И так не спеша впереди меня продвигается. И парк там довольно густой, из-за любого куста может выскочить арабский сексуальный террорист и схватить за все места сразу… Правда, я ни разу не видел бегающего араба. Разве что, действительно, в кустах сидят. Ничего не боятся наши кельнские девки. Некоторое время все же думал — не схватить ли и мне за задницу спортсменку для острастки… Может, она за этим так и нарядилась?

Но потом просто обогнал, испугался… А вдруг это была какая-то секретная операция кельнской полиции — на живца? Тогда хорошо, что не повелся, а то бы меня, как арабского террориста… Расплатился тогда бы за все новогодние бесчинства. (Смеется.)

«СП»: — Алексей, вы не раз в своей прозе упоминали способность (приобретенную в ВДВ) разбивать кирпич об голову. Плюс навыки рукопашного боя. Вам, стало быть, не страшно в Кёльне?

— В России, мне кажется, уличная ситуация более опасна, чем обычно в Кёльне. Я десять лет живу с семьей в Германии и только после недавних событий задумался о газовом баллончике для жены. До сих пор, бывая на родине, в Москве или Жуковском, я из дому без подручных средств не выходил. В последние годы, конечно, на родных улицах стало поспокойней… Ну, кирпичи… (смеется) это просто древняя десантная шутка.

«СП»: — В вашей повести «Война в помещении и на свежем воздухе» герой (он же автор) во время эпической драки пускает в ход даже банный тазик… А часто приходилось применять подручные средства?

— На родине — конечно. Помните, как было в 90-е? Вылезаешь из машины — и с магнитолой идешь в магазин, чтоб не сперли. У меня бурное прошлое, не только в афганские времена. Все-таки я был активно действующим журналистом. Когда я издавал такую фрондирующую газету в Жуковском («Жуковский городовой»), там всякое случалось. Это было в нулевые годы. И газету громили, и сотрудникам угрожали. Учредителю вообще проломили голову. Так что он от учредительства отказался, а другие учредители испугались и сбежали. Так я стал владельцем газеты. Ну, или просто, помню, была сильная драка, когда вступился за женщину. Основательно помяли. Средства защиты у меня в России всегда при себе, а когда уезжаю в Германию — раздариваю их товарищам. Или просят меня привезти из Германии телескопическую дубинку. А здесь, в Кёльне, она не нужна. Иногда даже хочется увидеть германскую драку, но не получается. Здесь серьезная ответственность за физическое оскорбление. Как правило, здесь дерутся не местные.

«СП»: — Но трудно представить, что этого будет избегать человек, который в русской бане способен был огреть обидчика подвернувшейся под руку шайкой… Или вы бережете эти истории для прозы?

— Вы упорно ждете от меня подобных откровений. Да, по моим наблюдениям, русские охотнее применяют методы физического воздействия. А главное — они очень редко прибегают к посредничеству полиции в конфликтах, как это делают немцы. Бывали и здесь, по работе на экскурсионном автобусе, серьезные ситуации, вплоть до рукопашной.

«СП»: — В цикле «Туристы под присмотром» вы лишь однажды, в рассказе «Ночной разбойник», пишете о встрече с представителем «другой цивилизации», негром из Вероны.

— Да, был такой случай. Парень был довольно бесцеремонный, поначалу пытался ограбить, а потом даже помогал тащить мою сумку. По работе я сталкиваюсь иногда с турецкими водителями. Конфликты бывают, но они носят исключительно рабочий характер. И второе место встречи — в «качалках». Там довольно много турок: у них культ силы, крепости тела. Вполне нормально общались с этими «качками». Турецкая эмиграция вполне освоилась, вторым и третьим поколением вписались в немецкую жизнь. Но ситуация с нынешними беженцами — другая. Она что-то должна изменить в привычных устоях немцев.

«СП»: — В повести «Французский парашютист» автор и другой русский мигрант, десантники разных поколений, в страсбургском кабаке поют известный марш ВДВ «Падать придется нам долго», приводя в восторг европейскую публику. Это реальный случай?

— Конечно. С героем повести, русским десантником, долгое время прослужившим во Французском легионе, мы действительно познакомились в бане, в Баден-Бадене, — при обстоятельствах, описанных в повести. Мы из парилки увидели, что в предбаннике стало плохо пожилому человеку. И при выносе бессознательного тела выяснилось, что все три человека, бросившиеся помогать европейцу, утомленному паром, — русские. Действительно, получилась смешная ситуация. Когда дед потерял сознание, по известному слову, вырвавшемуся у «французского парашютиста», и по реакции остальных определилось, что все трое — соотечественники. А человек, которому стало плохо, был француз. Если бы он был немцем, то, наверное, не выжил бы, чтоб проиллюстрировать известное: «Что русскому хорошо, то немцу смерть». Что касается десантной песни, исполненной нами в ресторане Страсбурга… Мы смущались сами. Пели негромко, но низкими голосами. А громко мы стали петь, когда нас уже попросили. Европейцы как раз отнеслись к этому довольно терпимо.

«СП»: — Толерантные европейцы все же прислушиваются не к пропаганде, а к русской десантной песне?

— У нас почему-то вошло в моду в России — слово «толерантность» произносить в каком-то отрицательно-уничижительном смысле. Но вообще-то терпимость — прекрасное качество. Европейская толерантность стала каким-то пугалом. Дескать, это что-то ужасное, что погубит Европу. Есть к этому слову какое-то предубеждение, как ко многому, что пришло из западной политической культуры. Вполне возможно, что это — в отместку за политику, которая происходит в отношении России. Отсюда и недоверие к каким-то понятиям, которые пришли с Запада. И это понятно. Здесь же, в Европе — тоже пропаганда еще та. Если почитать немецкие газеты, то большинство из них Россию воспринимают крайне недружелюбно. Даже непонятно, что им не дает покоя. Упоминание России в негативном ключе — это доминанта немецкой журналистики, и телевизионной, и печатной. Это началось еще до Крыма — например, со всей мощью обрушились на Олимпиаду… Вполне возможно, что повышенный интерес русских к нынешним внутренним проблемам Германии и Европы — это такой азартно-компенсационный ответ.

«СП»: — В повести «Французский парашютист» два эмигранта сходятся на том, что, если понадобится, вспомнят навыки и будут воевать за родину. Вы не чувствуете себя эмигрантом?

— Меня нельзя назвать эмигрантом, потому что я почти не связан с немецкой жизнью. Я прописан в Жуковском, в той же квартире, где родился. Плачу русские налоги. Работаю я в русской фирме, живу русскими интересами, пишу русскую прозу. Но так случилась, что семья моя здесь. При этом мы с женой прожили лет семь в России. Она славистка, очень хорошо говорит по-русски. Но она итальянка все-таки, холодно ей было у нас. И в какой-то момент «хлопнулась» моя газета. Последняя моя редакция была вообще в каком-то сарае с крысами. И меня приехало снимать итальянское телевидение (был фильм про Афган, и там несколько сюжетов, где я выступаю). Они когда увидели, в какой обстановке работают русские журналисты, — им это уже затмило Афганистан. А когда включили софиты, замерли, собрались снимать, — выбежала здоровенная крыса. Она тоже офигела от этих софитов, пробежала… Итальянцы начали орать. А наши девки невозмутимо смотрели, потому что уже привыкли.

Когда закрылась газета, я переехал. Где писать по-русски — в известном смысле всё равно. А вот семейству моему удобней пока здесь. Вполне возможно, что когда-нибудь я перееду на место прописки. Пока же нам напоминает о родине растительность в саду. Там есть итальянская олива (моя жена — неаполитанка). А есть русская береза для персональной тоски. Береза досталась мне по наследству от хозяина квартиры, португальца.

А всё что я пишу, связано, так или иначе, с Россией. Даже в книге «Туристы под присмотром» все персонажи русские, но путешествующие по загранице. Последние двадцать пять лет — это время, когда русские активно поездили по миру. Они впитывают чужую культуру и грузят человечество своей. Это дает какие-то необыкновенные человеческие характеры и ситуации.