Мы — не рабы, рабы — не мы!

Избитый тезис о том, что СССР был самой читающей страной. Его тысячекратно опровергали, над ним смеются, его троллят. Его пытались объяснить замкнутостью страны. Тем, что СМИ были наглухо запечатаны от любого проявления правды, вот книга и становилась единственной отдушиной, куда контрабандой можно было что-то протащить — луч света в темном царстве. Но больше всего, конечно же, недоумевали в связи с этим тезисом, уж каким-то аномальным он всегда воспринимался. Однако гордились им наравне с покорением космоса. Может, все дело в сексе, этакая сублимация, раз секса в той стране не было?.. Но шутки шутками.

Как-то в интервью Павел Басинский сказал, что человек, не читающий книги — низшая каста. Вот в том-то и дело, что в советские годы это кастовое деление было преодолено. Среди обывателей, конечно же, были люди, после школы в руках не держащие книг, но такая позиция была маргинальной. Сейчас же вполне достаточно сослаться на занятость или вообще ни на что не ссылаться и просто парировать: «Зачем?» И это положение зафиксировано не просто по факту того, что люди стали равнодушными к чтению. Наоборот, людям подспудно внушалось это равнодушие, чтобы зафиксировать их в положении низшей касты.

В последнее время много предлагается версий, объясняющих оскудение интереса к чтению, предлагаются многочисленные рецепты, как его подстегнуть, вот и Год литературы для этого объявили. Но при этом, на мой взгляд, совершенно не проговаривается главное. Все-таки интерес к чтению — это не ситуативное любопытство, которое можно подстегнуть, устроив тот или иной информационный повод. Это традиция, это привычка — плод длительной работы и стратегии. Это определенный символ веры нации.

Можно говорить, что в Союзе не было других альтернатив в виде Интернета, телевидение с двумя каналами, идеологизированная пресса, минимум развлечений, до «секс, наркотики, рок-н-ролл» рукой не подать. Ну а после, когда все-таки дотянулись до вожделенного, наступило тотальное одичание, когда уже не до книг. Да и книги не давали ответы на вопросы по поводу нахлынувшей новой реальности. И многие авторы попрятались по своим норам или были полностью дезориентированы вместе с народом.

Так сложилась практика, что тезис о самой читающей стране принято либо опровергать, как мираж советской пропаганды, либо объяснять сторонними факторами, тем, что, по большому счету, у человека не было выбора, поэтому приходилось выбирать то, что давали. Раздаются голоса: «А так ли хорош был этот литературоцентризм?» Писатель Денис Гуцко считает, что он рождал в «большинстве своем потребителей готовых мнений и целых мировоззрений — тех, кто принимал вычитанное и выученное за некую выстраданную истину». По его мнению, это было своего рода «мировоззренческое потребительство». Дали этому потребительству другое направление, и лицературоцентризм легко и непринужденно почил в Бозе.

В целом эта ситуация стала трактоваться аномальной. Такой ее, к примеру, назвал Захар Прилепин в одном из своих интервью: «Ситуация, которая была в Советском Союзе, она аномальная, ее не было вообще никогда в мировой истории, и более того — она никогда не повторится, надо отдавать себе в этом отчет».

Не спешите вы нас хоронить…

Во всех рассуждениях мало берется в расчет, что аномальность ситуации была, мягко говоря, условна. Что еще с принятием христианства Русь практически в мгновение ока стала одной из самых просвещенных стран Европы, которая через славянскую азбуку, дарованную святыми Кириллом и Мефодием, стала жадно впитывать, в частности, византийское наследие, воспринимая его через перевод своим достоянием. Что на Руси возник культ книги, которая имела сакральную ценность. Количество книг было колоссальным. Сейчас сложно оценить это в полной мере, но в качестве показателя можно привести то, что во время ордынского нашествия горели храмы, битком забитые книгами. Многократно от огня страдала не только деревянная, но и книжная Русь.

Теперь о том, что часто выскальзывает из всех разговоров на эту тему. Сейчас массы выпадают из культурного делания, из среды. В их отношении не проводится культурная экспансия, и считается, что им достаточного низкосортного телевизионного развлекательного контента.

Отправка масс на культурную периферию — это не какие-то случайные побочные эффекты новых реалий, которые сформировались в стране после 1991 года. Это сознательная культурная стратегия, по которой массы не должны быть причастными к высокой культуре.

Вот, по мнению литературного критика Натальи Ивановой, массовым спросом пользуется антилиберальный проект. У масс повышенный спрос на «антидемократизм, моральную извращенность, ксенофобию», «фашизированную литературу». Другой литкритик — Алла Латынина в свое время сформулировала эту культурную политику «каждый сверчок, знай свой шесток» еще четче, в русле противопоставления аристократов и демоса: «Либеральные свободы ведут начало от аристократических привилегий, завоеванных Великой хартией вольности, а не от мощного напора демоса, который временами у нас возникал». Все эти высказывания можно найти в книге 2005 года «Либерализм: взгляд из литературы». Так проводится четкая линия размежевания. Таким образом, самозваная культурная элита очерчивала свою территорию, устанавливала свое культурное приватизационное право.

В массах сидит внутренний зверь, «красный человек», согласно Светлане Алексиевич, поэтому они легко клюют на приманки радикализма, от которого проистекает по списку все самое отвратительное от антидемократизма и ксенофобии. Общество, соответственно, становится «фашизированным». И чтобы этот его радикализм не развился, необходимо отправить его в культурную резервацию, где он будет довольствоваться блестяшками, да развеселыми бубенцами.

Утверждается, что в советские годы страна стала литературоцентричной за счет причастности к советской литературе или ее полной монополии, как некоторые утверждают. Соответственно, вся эта центричность была иллюзией, ведь все последние десятилетия нам настойчиво доказывают, что эта литература ничего собой не представляет, лишь конъюнктурщина и обслуживание властной идеологии. Это, якобы, были не подельники эпохи, а подельники преступного режима. Ну, как всем известно, Шолохов не писал «Тихий Дон». Это должно быть известно всем приличным людям, ну, а с неприличными и разговора нет…

Через это легко было доказать тезис, что в Советском Союзе не было литературы, да и книг как таковых не было. В итоге литературоцентризм по праву собственности переходит к узкой прослойке посвященных, проговаривается исключительно как их монопольное достояние. Все остальное — это имитация, подделки, а то и совершенно опасные явления, которые напитывают темные массы излишним радикализмом. Поэтому: «Раздавите гадину!»

А ведь не надо забывать, что именно в Союзе широкие народные массы были на самом деле включены в процесс культурного делания. Они выступали в качестве субъекта и объекта культуры, литературы. Возникал примат культурного равенства, хоть и не без цензуры, но куда без нее…

Через ликбез население страны массово обучалось грамоте. Уже в конце 1919 года вышел декрет о ликвидации безграмотности, по которому обязано было пройти обучение грамоте все население от 8 до 50 лет. Обучение грамоте шло в первых букварях с фразы: «Мы — не рабы, рабы — не мы». Это к вопросу о так называемой рабской психологии «совка», которой жонглируют многие прогрессивные деятели. К началу Великой Войны с безграмотностью было практически покончено. А ведь прошло всего двадцать лет с момента первого декрета. Сбылась мечта Николая Некрасова, и мужик с базара понес Белинского и Гоголя.

Сейчас либеральные реформаторы системы образования считают, что народ в своей массе должен быть частично образованным. Ему достаточно и милорда глупого.

С другой стороны, относительно государства стала доминировать точка зрения, что от него нужна только денежная поддержка. Государство обязано раскошеливаться на культуру, а дальше не его дело. Исключительно в деньгах должна заключаться государственная политика в области культуры, а засим — всё. Для определенной части интеллигенции эта безидеологическая традиция до сих пор воспринимается формой культурной контрибуции. «Мы уничтожили Советский Союз, платите, а то мы покажем, на что способны! Мы преграда на пути возвращения ужасного советского — платите!» — логика примерно такова. Поэтому совершенно предсказуемо было, что определенная часть деятелей культуры ополчилась на министра Мединского, когда он заявил, что не собирается давать деньги на «рашку-говняшку». Это было непозволительной наглостью. Наиболее прогрессивные узрели в этом проявление госцензуры и возвращение примата идеологии.

С государством — только денежные отношения, при которых ничего ему не должны, ну а низшая каста на то и низшая, что она обойдется и без серьезных книг. Как-то так наши деятели хотят существовать и дальше, за стеной, в своей среде мистагогов.

Поэтому, на мой взгляд, при всех разговорах о литературоцентризме и самой читающей стране следует твердо помнить и понимать, что это была вовсе не аномалия, а культурная, просвещенческая, образовательная практика, подкрепленная национальной традицией страстного тяготения к слову. Практика, входившая в жизнь с лозунгом: «Мы — не рабы, рабы — не мы», преодолевавшая любую кастовость и культурный монополизм. Сейчас же мы все по привычке констатируем «низшая каста» и радуемся, что взяв книгу в руки, мы к ней не принадлежим. Книга в руках еще ничего не значит, ведь мы сами допускаем это размежевание, эту кастовость, свыкаемся с подобным порядком вещей.