Похороны нации

1.

Фриц Ланг любил рассказывать, как после запрещения национал-социалистической цензурой фильма «Завещание доктора Мабузе» (1933), его вызвал к себе рейхсминистр пропаганды Йозеф Геббельс, но, к большому изумлению Ланга, не для того, чтобы устроить режиссеру разнос, а чтобы предложить ему стать руководителем германской киноиндустрии: «Фюрер видел ваши фильмы „Нибелунги“ и „Метрополис“ и сказал: вот человек, способный создать настоящее национал-социалистическое кино!..», — будто бы сказал Геббельс.

Ланг, будучи евреем по матери, от столь лестного предложения отказался и уехал в Голливуд, где долгие годы снимал триллеры и боевики в американском духе, пользующиеся переменным успехом. Судьба не оставила мэтру немецкого экспрессионизма выбора. Она предложила ему либо стать лицом опасной и пугающей его идеологии, либо разменять свой выдающийся талант на коммерческие поделки…

Это была присказка. А вот и сказка.

В «Нибелунгах» Ланга месть королевы Брунгильды кладет начало трагическим событиям, которые приводят к гибели мира арийских героев. Большой знаток и ценитель кино, Тарантино неспроста называет подругу своего черного короля Джанго Брунхильдой, отсылая зрителя к классике немецкого кинематографа, а через нее — к изначальному мифу германской цивилизации.

Тарантиновский «Джанго» — это тоже своего рода «Песнь о Нибелунгах», песнь о гибели старого белого мира, спетая, правда (в отличие от фильма Ланга) без особого к нему сочувствия. «Джанго» — явно не трагедия, «Джанго» — символ. Символ настолько, что его можно было бы назвать «Закат Запада», например, или, скажем, «Всадники апокалипсиса»…

Но и «Джанго освобожденный» — название хорошее, звучащее почти как «освобожденный атом». Есть в нем нечто и от первозданного Хаоса и от грядущего Хама — «Но вас, кто меня уничтожит, встречаю приветственным гимном»…

2.

Тарантино — мистик. Причем мистик в истинно пуританском духе. Его традиционный герой — пилигрим, экзистенциальный одиночка, идущий сквозь всепожирающий пламень и «долину сени смертной». Эту установку мы оценили уже в «Криминальном чтиве». В «Убить Билла» талант Тарантино — художника достиг эпического размаха. Подобно Кримхильде (снова привет Лангу), героиня Тарантино шла к свершению своей миссии мести, заваливая дорогу горами вражеских трупов.

В «Бесславных ублюдках» тема мести явилась в каком-то мрачном апофеозе аффекта — под боевые барабаны идеологии и с явными коннотациями садизма. Пожалуй, это даже было похоже на нервный срыв, оставивший зрителя в глубоком недоумении.

В «Джанго» вкус, форма и чувство меры вернулись. Мастер пришел в себя. Но… уже как будто в новом лице и новом качестве. Из одинокого экзистенциального героя-пересмешника он будто обратился в носителя «общечеловеческих ценностей», эдакого маяковского голливудских «окон РОСТа».

На «плакате» нового Тарантино черный мститель, массовый убийца и «царь мира» Джанго в пурпурной мантии обращает созревшую к гибели цивилизацию в руины и, обняв свою черную королеву Брунхильду, скачет в ночь, прочь от ее обломков…

Если же хорошенько припомнить прошлую работу Тарантино, о которой мы уже говорили, эту гротескную карикатуру, с сюжетом, крутящимся вокруг парижской премьеры национал-социалистического фильма «Гордость Нации», ключ от нового творения мастера окажется у нас в кармане.

«Джанго» — явная антитеза всаднику на вздыбленном коне в белом балахоне с горящим крестом в руке — знаменитому образу фильма Гриффита «Рождение нации», до столетнего юбилея премьеры которого нам, кстати, осталось дожить совсем недолго.

3.

В 1913-м, после полувекового правления республиканцев, президентом САСШ стал Вудро Вильсон — первый южанин и демократ со времен Гражданской войны, автор многотомной «Истории американского народа». В 1915-м на экраны страны вышел фильм Гриффита «Рождение нации», снятый по роману «Человек клана» священника Томаса Диксона (и, кстати, однокашника Вильсона).

На экране горстка белых — южан и северян — отчаянно защищается от банд негритянского ополчения, вооруженных захватившими Юг аболиционистами. Последние силы на исходе, черные убийцы уже ломятся в двери… Но вот, сквозь лесной мрак, под звуки вагнеровского «Полета валькирий» на помощь попавшим в беду скачут белые всадники — ангельское воинство рыцарей Ку-клукс-клана, несущее мир и порядок на истерзанную войной землю. Так, по мнению Гриффита, рождалась американская нация.

Перед премьерой в Нью-Йорке Гриффит привез свой фильм в Белый дом. Рассказывают, что Вильсон после просмотра несколько минут сидел как пораженный громом, а потом произнес: «Это похоже на увиденную при вспышке молнии историю, и вместе с тем все это абсолютно правдиво»…

«Рождение Нации» ждал феноменальный успех. Это был первый в истории Америки фильм, который показывали в драматических театрах по ценам театрального представления. Билеты раскупались за несколько недель вперед. «Люди кричали, вопили, орали и стреляли в экран, чтобы спасти Флору Каперон (героиню фильма) от черного насильника», и устраивали бешеные овации после просмотра.

Не дремали и аболиционисты (главным штабом которых традиционно стал Бостон), развернув широкий фронт борьбы против «идеологической диверсии» Гриффита. Освальд Гаррисон Виллард (внук «бостонского Иеремии» Гаррисона) обрушился на «Рождение Нации», назвав фильм попыткой «изобразить десять миллионов американских граждан как животных». В одном из городов пять тысяч негров пошли маршем к зданию Законодательного собрания штата с требованием запрета фильма. Перед зданием театра «Форрест» в Филадельфии произошла драка между пятьюстами полицейских и тремя тысячами негров. Всюду премьеры сопровождались кулачными боями и пикетированием.

Все это нагнетание ажиотажа увенчало следующее примечательное событие. Летней лунной ночью полковник Симмонс из Алабамы сидел у окна и смотрел в небо. Вдруг он увидел, как на экране неба облака выстроились в форму, напоминающую карту США, по которой медленно ехали всадники, одетые в балахоны. Упав на колени, Сименс поклялся возродить Великое Братство. И в том же году ККК, давно, казалось, канувший в лету был возрожден, очень скоро став самой массовой общественной организацией США.

К середине 20-х братство насчитывало до четырех миллионов членов. В 1925-м 50 000 клановцев (по некоторым данным — до 200 000) торжественным маршем прошли по улицам Вашингтона. Это был триумф! Но… В 1929-м грянула Великая депрессия, почти разорившая Орден. За ней пришла Вторая мировая. Затем наступили 60-е с их расовым всесмешением… За которыми пришла неолиберальная революция с ее тотальной десегрегацией и разрушением всех расовых барьеров.

В сегодняшней Америке робкие голоса противников «позитивной дискриминации» покрывает мощный хор рыцарей мультикультурализма. Да и сам термин WASP разрешено произносить разве что с саркастическо-уничижительной усмешкой… Штаб аболиционистов празднует полную победу. И было бы странно в канун столетия самого «расистского» фильма всех времен и народов не отметить ее символическим жестом. Тем более замечательно, что вбить осиновый кол в грудь поверженного рыцаря «white power» удостоился чести бывший экзистенциальный герой, самый авторский и самый американский режиссер Голливуда.

4.

Гриффит хотел снять честный фильм о войне. Он был настолько одержим подлинностью, что, например, для съемок сцены убийства Линкольна раздобыл пьесу, которую играли в тот день в театре Форда, и воспроизвел на экране ее эпизод. А для проверки фактов войны консультировался, как утверждает Роберт Эдгар Лонг в своей книге о Гриффите, с профессорами истории по крайней мере пяти университетов. Все это было совершенно неслыханным для своего времени.

История с «Джанго» — совсем иная. «Джанго» настолько преисполнен своей идеологической миссией, что его можно было бы назвать новейшим голливудским «Броненосцем Потемкиным» (со всеми естественно поправками на постмодернизм). Его задача — утверждать Миф. И, как всякий миф, к исторической реальности он имеет самое прихотливое отношение.

Настоящий Юг 1860 года вовсе не был населен одними работорговцами, убийцами негров и ку-клукс-клановцами. Вернее, ни тех, ни других там не было вовсе. Работорговля была официально запрещена еще в 1808-м, Ку-клукс-клан появится только в 1865-м. Жестокое обращение с рабами в середине 19 века на Юге было нонсенсом. И не только потому, что Юг жил романическими идеалами рыцарства с их кодексом чести и прочими пережитками Средневековья, но и потому, что рабы были просто слишком дороги. Рабов берегли, о чем свидетельствует и статистика. С 1820 по 1860 гг. чёрное население Юга выросло с 1,77 млн. до 4,44 млн. Это — показатели рождаемости, а не работорговли.

Настоящее лицо Юга середины Х1Х века смотрит на нас не с типажей «Джанго» (списанных, скорее, с обитателей Нью-Йоркского дна), а с портрета президента Конфедерации Джефферсона Дэвиса. Интеллигентное, одухотворенное лицо аристократа, гуманиста, и, конечно, плантатора. Такого же, как знаменитые виргинцы Джордж Вашингтон (7 тысяч гектаров земли, 300 рабов) и Томас Джефферсон (2 тысячи гектаров земли, несколько десятков рабов).

Своих рабов Дэвис наделил землей и обучал первым навыкам бизнеса и управления. Он не был оригиналом. Такие отношения, хотя их и можно назвать прогрессивными, были в порядке вещей.

Рабов часто освобождали. Некоторые из них становились уважаемыми членами общества. Попадались и негры-рабовладельцы. Случались, особенно на нижнем Юге, и межрасовые браки (вещь совершенно немыслимая на Севере!).

Если аболиционисты любили абстрактных негров, но в страхе шарахались от реальных, то Юг в своем вековом укладе руководствовался жизненным опытом и практичностью. Конечно, как и на Севере, негров здесь считали низшей расой, но относились к ним скорее как младшим членам семьи. Негры — считал типичный южанин, — в конце концов должны стать свободны. Однако детям следует подрасти.

В лице своих знаменитых публицистов (таких как Кэлхун и Фицхью) Юг защищал институт рабства как сложившийся патерналистский уклад, в котором вовсе не было расового антагонизма. Расистские аргументы в публицистике южан стали появляться лишь в 50-е годы ХIХ века, в ответ на экстремистские атаки аболиционистов. Настоящее же время расового антагонизма настало, как это ни парадоксально, лишь с «освобождением», когда нашествие этих «вульгарных, фанатичных, вороватых янки» — как называли северян джентльмены Юга — взорвало его традиционный уклад.

Чтобы сломить сопротивление конфедератов, фанатики-аболиционисты пошли на беспрецедентные меры. Большая часть белого населения Юга была лишена всех прав, зато правами были в полной мере наделены бывшие рабы. Черные составляли отряды милиции, заседали в судах и правительстве. Но это были избранные. Подавляющая же часть негров была жестоко обманута. Посулами земли янки обеспечили себе голоса черных на выборах, после чего уделом последних стали заброшенность и нищета. Черные стали сколачиваться в банды и грабить белое население.

Всю эту предысторию шаг за шагом и разворачивает Гриффит в своем фильме, резюмируя ее в ремарках цитатами из Вудро Вильсона-историка: «Белые люди просто действовали из инстинкта самосохранения, пока, в конце концов, не возник великий Ку-клукс-клан — истинная империя Юга, защитившая южные земли».

Сам Гриффит, радуясь успеху своего фильма, был искренне удивлен нападками на него, полагая, что в «Рождении нации» нет никакого расизма. К негритянской расе — подобно истинному южанину — он относился скорее с симпатией, говоря, что белым понадобились столетия для достижения того уровня развития, которого многие негры сумели достичь в течение нескольких десятилетий.

Главной причиной нападок на него — считал Гриффит — стала свойственная янки нетерпимость. «Думай так, как думаю я, или будь проклят!» — вот царящий здесь негласный закон, — говорил режиссер. И свой следующий фильм так и назвал — «Нетерпимость», вознамерившись показать в нем, с еще большим размахом, чем в «Нации», плоды нетерпимости в масштабах всей истории человечества.

Правда, грандиозного успеха предыдущего фильма «Нетерпимость» уже не имела. Но свое главное дело жизни Гриффит уже сделал. «Рождению Нации» суждено было совершить революцию в кино, превратив это доселе невинное развлечение в настоящую индустрию, не только приносящую огромный доход, но и имеющую невероятный потенциал влияния на умы и формирования образа мыслей целых поколений.

5.

Мы начали свою статью с описания драматической дилеммы Фрица Ланга на тему «художник и власть». В наше время художнику почти не приходиться выбирать между идеологией и коммерцией, сегодня две этих реальности мирно слились в одно. В этом смысле можно сказать, что Тарантино повезло больше. С другой стороны, даже сопровождающий «Джанго» мощнейший пиар вряд ли способен обеспечить ему славу знаменитого творения Гриффита. И дело не только в несопоставимости масштабов этих творений. Дело в том, что свадьбу и поминки и вообще справляют по-разному.

Зато «Джанго», возможно, по силам другое — стать неким всеобъемлющим символом конца эпохи традиционного кино. Кино, в котором были не только коммерция и идеология, но и чувство и смысл. И если Фон Триеру, последнему европейскому классику, удалось своей «Меланхолией» поставить точку в классической истории европейского киноискусства, то кому же обозначить этот знак конца на территории голливудской «фабрики грез», если не самому типичному и удачливому из янки?

Иллюстрация: кадр из фильма «Джанго освобожденный», 2012, реж. К. Тарантино, Columbia Pictures