Свободная Пресса в Телеграм Свободная Пресса Вконтакте Свободная Пресса в Одноклассниках Свободная Пресса на Youtube
Культура
21 декабря 2013 13:40

Прогулки по журнальному саду

Прогулка тринадцатая: лирика и грубая реальность

1675

Диптих о лирике — экспрессионист и импрессионист — на устах июня — разбуженный лунатик — грабли и вилы — глазами туриста — бальзамные стихи — полсолнца дромадера — синие и красные сдвиги — чужая среди своих — праздник на моей улице — случай из практики — Павловский против Павленского — под властью злых детей.

Ко мне пришли два сборника стихов. Сварганю-ка из них «критический диптих о лирике», а на десерт — порассуждаю о грубой реальности. О литературных премиях — о «Большой книге» и о «Букере», о премиальных итогах нынешнего сезона, о странных реакциях общественности на эти итоги и на всероссийские культурные мероприятия.

Борис Примеров как поэт доселе был малоизвестен мне. Когда-то я, будучи читающим подростком, увидал в альманахе «День поэзии-1984» длинное примеровское стихотворение «След шмеля». Оно мне не понравилось, показалось многословным и натужным. С той поры я надолго потерял интерес к этому поэту.

На днях я прочитал посмертный сборник Бориса Примерова «И нецелованным умру я. Стихи и поэмы» (Ростов-на-Дону, 2013). Теперь я изменил своё отношение к Примерову. Я понял, что некогда нарвался, увы, не на лучший его текст. Я осознал, что Борис Примеров — талант очень сильный. Но неустойчивый (и он не устоял).

Бориса Примерова часто сравнивали с Сергеем Есениным. Борис Примеров совершенно не похож на Сергея Есенина.

Есенин мог писать по-разному, но он всегда писал сбалансировано, выверено — в плане образной системы, интонации, звуковой инструментовки. В стихах Есенина всё точно, всё — «по делу» (по пасторальному делу или по имажинистскому делу — но всегда «по делу»)

Борис Примеров же — поэт-экспрессионист, писавший густо, смутно, шатко и впечатляюще. В своей основе он — «певец одной темы», пейзажный лирик. Примеров никогда не объективизирует пейзаж (как Бунин); природный мир извне для него неотделим от взвихренного состояния собственной души. Почти все примеровские стихи описывают хаотическое единство лирического героя с казачье-станичной, донской природой. Форма выражения этого вполне традиционного базиса — сугубо модернистская: образы вступают меж собой в непостижимые связи, эпитеты лихо меняются местами — и всё перекрывается мощным криком удивлённого юного преклонения пред Бытием. Примеров любил Бориса Пастернака; но ранний Пастернак экспрессивно выражал разные чувства, а у Примерова — одно и то же чувство на все стихи. Примеровская поэтика ближе не Есенину, не Пастернаку, а вожаку «СМОГа» Леониду Губанову (эти поэты итогово оказались в разных социокультурных контекстах, но исходно они очень близки).

Разве ты, любимая, не слышишь,

Как целуют небо журавли

Всеми поцелуями России,

Всеми поцелуями земли?

Это чувство не измерить меркой

От меня и до тебя. Оно,

Словно белокаменная церковь,

Разумом души возведено.

Колокол росы ударит в сердце,

И прольётся в листья сентября

Песня, не похожая на песню,

Всё и ничего не говоря.

(«Месяц к небесам неравнодушен…»).

Здесь доведена до есенинского совершенства только третья, последняя строфа из приводимого отрывка. Всё остальное — очаровательная кавалеристская небрежность, которая так восхищает меня в шалой лирике Губанова («Я беру кривоногое лето коня, как горбушку беру, только кончится вздох. Белый пруд твоих рук очень хочет меня, ну а вечер и Бог, ну а вечер и Бог?»).

Вот ещё — пожалуй, одно из лучших стихотворений Бориса Примерова…

Румянец лета, молодой июнь,

Поговори на полевом наречье,

Чтоб задохнулся запахами лун

Ещё один твой запоздалый вечер.

Ты гость у неба нынче на пиру —

Тиха вода, да омуты глубоки.

Я снова на устах твоих замру,

Товарищ мой, июнь голубоокий.

Ты посулил берёзовые дни

Из освежающей, прохладной рощи.

И вот шумят передо мной они —

Нет ничего надёжнее и проще.

Так рожь шумит, готова зацвести,

Завладевая постепенно летом,

Но ветра нет, лишь белые пути

Неосторожно догорают где-то.

О как светло! Таких не будет дней

Уж никогда на сердце, как сегодня.

Заздравный кубок пенистых огней

Ты выше всех за всех сегодня поднял.

Горит кругом на травах полевых

И плещется заздравный этот кубок.

Я снова замер на устах твоих —

От жажды петь пересыхают губы.

Если расслабленно плыть по волне магически нарастающего лиризма, эти строки будут неотразимы. Но лучше не вдумываться в смысловое соотношение образов, взятых автором произвольно — на этом пути можно дойти до радуги. «Наша принцесса так невинна, что может по неопытности сказать ужасные слова».

Ранняя поэзия Бориса Примерова — хорошая поэзия. Но это — хорошая бездумная поэзия. Бывают такие поэты — очень хорошие, но бездумные, стихийные (например, Языков или Бальмонт). Слава Всевышнему, Примеров почти не пытался войти в область рациональной тематики; его «идеологические стихи» немногочисленны. И это радует.

Тем не менее, типичный для «советской почвеннической поэзии шестидесятых-семидесятых годов» культ чувства (при недоверии к уму) сыграл с Борисом Примеровым плохую шутку.

Если лунатика, идущего по крыше, разбудить, он очнётся и сорвётся вниз. С Примеровым произошло нечто подобное…

По мере взросления свежесть юных эмоций стала пропадать (как оно свойственно всякому человеку). Лунатический «безупречный вкус живого чувства» ушёл, а «вкус вкуса», «вкус ума» так и не пришёл на смену. В ранней поэзии Примерова экспрессионистские взвихренности являлись сами собою — как импульсы молодой души — и были очаровательны; позже их пришлось специально моделировать — притом без участия какого бы то ни было вкуса.

В творчестве Бориса Примерова восьмидесятых-девяностых годов неприятно удивляет сочетание сухости с бесцельно-автоматической эксцентричностью удалого пера.

Прочь домыслы!

Чёрная проза

Да здравствует! — Сверху до дна

Морозы и конские розы,

Потом — ароматы зерна (напрашивается другая рифма — К. А.).

Потом — мягче птичьего пуха,

В единственном только числе —

Как месяц на небе, краюха

Буханки ржаной на столе.

Подкармливать надобно силы,

А всё остальное — не в счёт,

Похожий на грабли и вилы,

Трудящийся день настаёт.

(«Прочь домыслы!»).

«Трудящийся день, похожий на грабли и вилы» — это может показаться по обэриутски, по-олейниковски прикольно; беда в том, что эдакие «прикольные грабли и вилы» — разбросаны чуть ли не на каждой странице «позднего Примерова» (а страниц у «позднего Примерова» немало). По сути Борис Примеров повторил судьбу старшего коллеги — Виктора Бокова, разменявшего большой певучий русский дар на безответственное строкогонство, осуществляемое с хитреньким добродушно-лукавым прищуром.

До боли жаль поэта-дончанина с живой душой, с трагической судьбой, с жуткой гибелью. Но он сам выбрал свою судьбу — во всём. И он сам выбрал свою гибель.

Полагаю, что в грядущие антологии несомненно войдёт пронзительная «Молитва» Примерова («Боже, помилуй нас в смутные дни, Боже, Советскую власть нам верни»).

Но и это стихотворение свидетельствует лишь о горячем сердце поэта. А не о его уме.

Второй сборник стихов, прочитанный мной — «Неспящая бухта» москвича Евгения Чигрина (М.: «Время», 2014).

Евгений Чигрин близок Борису Примерову тем, что он — тоже «певец одной темы» и пейзажный лирик, пропускающий внешний мир через собственное сознание.

Но Примеров был «деревенским поэтом» и домоседом, а Чигрин — «странствующий горожанин». Если он пишет не городские пейзажи, это значит, что он — на отдыхе (и даже если он пишет городские пейзажи, это тоже почти всегда значит, что он — на отдыхе).

(Не стану воскрешать конфликты советской социокультуры семидесятых годов — между «селянами» и «горожанами-отдыхающими»; эти конфликты были вызваны проблемами советского общества и вдобавок нарочно стимулировались властью).

Ещё различие между Примеровым и Чигриным: Чигрин — не экспрессионист, а импрессионист. У него побольше красок в палитре, но приёмы его письма — гораздо традиционнее. По генезису Чигрин — правоверный (нео)акмеист из железного гнезда Н. Гумилёва — Г. Шенгели-Арк. Штейнберга — Арс. Тарковского — Евг. Рейна- М. И. Синельникова (а ведь у Примерова в родне — не только «почвенники-деревенщики», но и некоторые футуристы — эта братия помодерновее акмеистов).

Поэзию Чигрина хвалят Евгений Рейн, Бахыт Кенжеев, Юрий Кублановский, Андрей Битов. Похвалы — заслуженные: Евгений Чигрин — прекрасный поэт, наделённый уникальным, потрясающим чувством слова, чувством пейзажа, чувством цвета, света и фактуры увиденного. Лиловато-маслянистое Причерноморье, зелено-влажная Украина, жемчужно-серый Париж, сиреневая Бретань, сумрачно-бурая Фландрия, бронзово-сизая Польша, бело-золотистая Аравия, охристая Индия, яшмово-жёлтый Китай, малиновый Цейлон, пёстрая Океания, коньячный Ереван, медная и снежная Москва… Все географические пространства, все локусы уловлены и отображены удивительно точно.

Между Примеровым и Чигриным есть ещё сходство: у Чигрина тоже — одно-единственное чувство на все стихи. Однако это чувство — не примеровское бешеное упоение Бытием; оно — поспокойнее. Определю его так: сдержанное приятие Бытия, совмещённое с грустью и ностальгией; как правило, оно проявляется на фоне лёгкого опьянения (экзотические алкогольные напитки — всенепременные атрибуты чигринской лирики). Иногда Чигрин для мужественного снижения интонации вмонтирует в свои строки «грубые словечки» — такие, как «вмандаринишь» или «дружбандель»; их немного, и они — тоже алкоголь своего рода. Также у него встречаются отдельные лексические, ритмические и интонационные «бродскизмы», впрочем, поверхностные — природа лиризмов Бродского и Чигрина несовместима. Чигрин отличается от Бродского в той мере, в какой турист отличается от изгоя; в одних и тех же местностях взгляд туриста и взгляд изгоя — не совместятся ни в чём. Некогда Бродский в Стамбуле — взбесился от азиатства; а Чигрину Туретчина приемлема…

Припоминай, бывала жизнь порой совсем неслабой: кубовое море

В Туретчине, в Кемере… Золотой закат там возникал, как поневоле…

(«Кемер: 10 лет спустя»).

Вот оно слово: турист. Лирический герой Евгения Чигрина — турист. Ни в коей мере не «мужик» (как у Примерова); он, этот герой — респектабельный уверенный «мэн» в шортах и с фотиком, однако — не весёлый дикарь-развлекатель, а турист воспитанный, утонченный, элегический. Он неспешно смакует свои путешествия — по городам и странам, по музыке (классической или джазовой), по живописи, по заграничным кинофильмам, по «книжным страницам детства», по воспоминаниям и ассоциациям — наслаждаясь пряными красками и звуками. Поэзия Чигрина иногда бывает очень печальной, но она никогда не может стать трагичной — даже если поэт повествует о трагических вещах. Она всегда комфортная и отстранённая.

Я не рекомендую читать стихи Чигрина в больших количествах. Вообще в больших дозах не стоит читать ни одного поэта (даже Пушкина). Но Чигрина нельзя усваивать в больших дозах — безусловно.

Поэзию разных авторов можно сравнить с разными напитками. Поэзия Бориса Примерова — хмельная самогонная настойка на донских травах, а поэзия Евгения Чигрина — это бальзам. Густой, целебный, благоуханный и нездешний по вкусу. Бальзам подобает принимать по каплям (в крайнем случае — по рюмочке).

Вот — изумрудная «рюмочка Запада».

Заем изумрудный абсент на улочке старого Арля,

Как будто привычный клиент, в накате хмельного удара.

Когда-нибудь, в старом кафе в обнимку с огромным везеньем,

Провансом, с которым в родстве, с безоблачным стихотвореньем.

(«Абсентовое»).

А вот — ало-золотая «капелька Востока».

Там пальмовый Габес впадает в лёд, там всадник фиолетовое сбросил,

В рубцах и язвах солонеет шотт, в снегах и листьях маленькая осень…

Взгляни: встаёт на медленных ногах гранатовым закатом подсознанье,

Полнеба перекраивая, как повозки на зашарпанном экране

В потерянном «когда-то»… Полумрак? Скорее бедуинская химера

Погонщика, отставшего на шаг, впитавшего полсолнца дромадера.

(«Сахара»).

Отдельного респекта заслуживает словарный запас Евгения Чигрина. Он огромен, он почти неисчерпаем. Иногда мне кажется, что он — слишком большой.

А теперь поговорю о грубой реальности, то бишь о «Большой книге» и о «Букере».

Заявлю заранее: я не читал водолазкинский «Лавр» — этот роман не публиковался в литературных журналах, он не добрался до майкопских книжных магазинов, и в Интернете я его не сыскал; оттого не скажу ничего о «Лавре». Те же тексты из шорт-листа «Большой книги», которые я читал, уже рецензированы мной — притом на этом сайте.

Прокомментирую странную реакцию (и странное отсутствие реакции) литературной общественности на некоторые из этих текстов. Я условно определил всё это в астрофизической терминологии — как «синий сдвиг» и «красный сдвиг».

«Тексты синего сдвига» — оценены общественностью ниже своего реального значения; «тексты красного сдвига» — наоборот, перехвалены.

Тексты синего сдвига" - «Тётя Мотя» Майи Кучерской и — в определённой мере — «Красный свет» Максима Кантора (прошу прощенья за невольный каламбур). Но Кантора общественность бодро обглодала полгода назад — и забыла о нём. На Кучерскую же все набросились только сейчас…

Так заведено: есть литераторы свои для общественности — и есть чужие. Чижова — своя (хотя Чижову читать невозможно); Колядина — до крика чужая (ибо явилась из тёмных глубин российского унгрунда). Дмитриев — свой, Кантор — чужой. Улицкая — бесспорно своя. Я полагал, что Кучерская — почти Улицкая, и потому она своя. Я ошибся. Как выяснилось, Кучерская оказалась чужой.

Собственно говоря, «Тётя Мотя» Кучерской — обыкновенная «массовая литература», «женский роман» о любовном треугольнике. Как «женский роман» «Тётя Мотя» написана хорошо; если текст Кучерской портит что-либо — так это претензии на «нечто большее», чем «просто массолит». «Тётя Мотя» заслуженно получила приз читательских симпатий «Большой книги»: массы, как им свойственно, голосуют за «массовую литературу».

Может быть, для общественности чужой — тот писатель, который пишет «массовую литературу»? Тогда для неё должен быть чужим Акунин, однако он — свой. А может, дело — в конкретном жанре «женского романа»? Или в сопряжении «женского романа» с православной тематикой? Но Улицкая…

Нет, я не просекаю правила игры, в которую играет литературная общественность…

«Тексты красного сдвига» же — это — в некоторой степени — «Вор, шпион и убийца» Юрия Буйды и особенно «Описание города» Дмитрия Данилова.

С Буйдой — сложный случай: я не только уважаю Юрия Васильевича Буйду, но и лично признателен ему (был повод). Но меня давно беспокоит, что (уважаемый мной) Юрий Васильевич Буйда увлечён нездоровыми (на мой взгляд) вещами, а литобщественность это не волнует. Вот и «Вор, шпион и убийца» словно бы посменно писан двумя разными авторами; один автор — адекватный, умный, глубокий и проницательный собеседник, но его напарник… нездоров, скажем так.

Ну а даниловское «Описание города», как я неоднократно говорил — лишь фокус — незлой, безобидный; но отчего ж фокус (лишь фокус) привлёк такое всеобщее внимание?!

Обращусь к «Букеру-2013».

"Букер-2013″ - праздник на моей улице: после трёх кряду неудачных «Букеров» наконец-то премии удостоилась качественная проза. Могу сказать, что «Возвращение в Панджруд» Андрея Волоса по уровню профессионализма и по увлекательности не уступает советским эталонам историко-ориентального жанра — книгам Мориса Симашко или Василия Яна.

Но — удивительное дело — «Возвращение в Панджруд» не в «синем сдвиге» и ни в «красном сдвиге» («отклонение — ноль»). Эту книгу наша общественность просто не заметила — ни в журнале «Октябрь», ни в шорт-листе «Большой книги» — и почти не замечает даже после «Букера» (минимум откликов). Это меня тревожит.

Конечно, Андрей Волос — прозаик-хорошист. Но игнорировать хорошистов резонно только там, где есть отличники. Где наши отличники? Кто отличник — неужто Акунин, искренне полагающий Даждьбога «богом дождя»? Кого общественность предпочла Андрею Волосу? Дмитрия Данилова? Владимира Сорокина? Двух фокусников — доброго фокусника и недоброго фокусника.

Я считаю, что не исчерпаны возможности и перспективы профессиональной прозы — с выписанными персонажами, с конфликтом идей, с неожиданными поворотами сюжета, с грамотным и точным языком, с доскональным владением темой повествования. Ещё я считаю, что также не исчерпаны перспективы профессиональной поэзии и профессиональной драматургии («ладно скроенных пьес»). Но «ладно скроенные пьесы» сейчас у нас не пишут; поэтический профессионализм — дело тонкое, доказать и показать, в чём он проявляется, я уже не в силах никому. Проза в этом отношении выгодно отличается от поэзии: профессиональную прозу видно сразу.

Но профессиональная проза неинтересна общественности.

Некогда я повсеместно хвалил (и даже номинировал на «Национальный бестселлер») прекрасно написанный роман Олега Дримановича «Солнцедар». Прошло время — «Солнцедар» канул в Лету при всеобщем равнодушии; и многие десятки других произведений профессиональной прозы канули в Лету, и «Возвращение в Панджруд» канет в Лету (хоть и награждено «Букером»).

…Вспоминаю случай из практики. В моём университете проходил конкурс вузовских газет южного региона — в формате «народного голосования»: посетители выставки должны были карточками проголосовать за наиболее понравившуюся газету. На выставке были представлены издания высокопрофессиональные — в плане концепции, вёрстки, языка и стиля публикаций, содержательного контента (и т. д.). И была одна газетка — оставлявшая желать лучшего — в плане концепции, вёрстки, языка и стиля публикаций, содержательного контента (и т. д.) — но необыкновенно яркая, такая, что её краски было видать с противоположного конца зала. И эта броская газетка собрала все посетительские карточки, а на высокий профессионализм лучших изданий — на концепцию, вёрстку, язык и стиль публикаций, содержательный контент (и т. д.) никто внимания так и не обратил.

В условиях, когда невозможно определить правила игры, выявить, где свои, а где чужие — остаётся опираться только на объективные критерии. Профессионализм — объективный критерий. Грамотность верифицируема (в отличие от прочих категорий).

Однако в «фельетонную эпоху» профессионалы не интересны публике; ей любы лишь фокусники да ярмарочные зазывалы. Честный художник-станковист может бесконечно оттачивать своё мастерство (хоть традиционалистское, хоть модернистское) — всё равно он не продвинется дальше блошиного рынка: всё «изобразительное и пластическое искусство» выродилось в глобальный КВН. Кавээнщикам-актуальщикам — все выставочные залы и все рецензии арт-критиков, а художнику-станковисту — берет, вино, базар, комиссионка и безвестье. В поле «политических высказываний толпа заметит и отметит — не профессионала Павловского, а Павленского. Что проще — приколоти собственные тестикулы гвоздями к брусчатке — и вот ты и борец, и интеллектуал.

Ну, пущай публика обсуждает Сорокина и Данилова. А я — буду хвалить Андрея Волоса за то, что он — профессионал во всём, не допускает ошибок в построении предложений и отличает Аббасидов от Омейядов, а исмаилитов от шиитов.

Прошло Литературное собрание с участием В. В. Путина. Как я предполагал заранее, оно породило лишь несколько незначительных коллизий и недоразумений, то есть закончилось ничем.

Меня заинтересовали отдельные реакции на это событие — к примеру, реакция Станислава Львовского.

Я поймал себя на том, что вдруг понял: Станислав Львовский стесняет мою свободу сильнее, чем её мог бы стеснить В. В. Путин.

Я не был на Литературном собрании: я живу далеко от Москвы, меня на Литературное собрание не приглашали. Если бы я жил в Москве и если б меня пригласили на Литературное собрание, я бы мог пойти, а мог бы не пойти — в зависимости от моего настроения. Я не могу сказать, что Путин заставляет меня приходить на Литературное собрание, но я могу сказать, что Станислав Львовский заставляет меня (в совокупности всех литераторов) не приходить на Литературное собрание — именно заставляет — во всеоружии «нравственного воздействия».

Вот так начитаешься Львовских — и вспомнишь слова Николая Гумилёва: «Уж лучше быть под царской властью, чем быть под властью злых детей».

Последние новости
Цитаты
Игорь Юшков

Ведущий эксперт Фонда национальной энергетической безопасности

Владимир Букарский

Исполнительный директор молдавского филиала «Изборского клуба», политолог

Евгений Минченко

Директор Международного института политической экспертизы

Фоторепортаж дня
Новости Жэньминь Жибао
В эфире СП-ТВ
Фото
Цифры дня