Большая приватизация Европы: Депрессия

Продолжение. Первая и вторая части.

Для американского уха слова «Великая депрессия» звучат подобно какому-то великому библейскому мифу. Один популярный американский экономист сравнивает крах фондового рынка октября 1929 г. с такими поворотными событиями человеческой истории, как убийство Юлия Цезаря, высадка Колумба на американский берег или битва при Ватерлоо. Последнее говорит все же больше о менталитете американцев, но что-то важное здесь схвачено верно.

По данным Лиги Наций, мировой кризис отбросил промышленность Франции — к 1911 г., США — к 1905−1906 гг., Англии — к 1897 г., Германии — к 1896 г. Мир в целом — примерно к 1908−1909 гг. Результатом Великой депрессии стал конец эры металлических денег, которыми человечество пользовалось до этого сотни лет. Мир изменился непоправимо. Наконец, не будь Великой депрессии, не было бы, возможно, и Второй мировой войны.

Однако те пять лет, что предшествовали финансовому краху, были полны самых радужных надежд и иллюзий.

Мир и безопасность

После принятия «Плана Дауэса», прирученную и обращенную в полуколонию Германию начинают «выводить в свет»: в 1925-м Германия подписывает договоры в Локарно, которыми подтверждает свое согласие с установленными в Версале западными границами. В следующем году ее вводят в Лигу Наций.

В эти золотые годы своего могущества англо-американцы, избавившись от главных врагов и конкурентов, вводят моду на пацифизм: «План Дауэса вывел Европу из хаоса на путь мирной реконструкции!», «Мы на пороге нового возрождения Европы!» — гремит англоязычная пресса. Действительно, к чему оружие, если все цели, которых можно было им добиться, уже и так достигнуты?

Очевидно, что «компания пацифизма» призвана была, прежде всего, «заговорить» французский милитаризм, зализывающий раны, но не растерявший затаенных амбиций.

А также — молодые националистические движения, набирающие силу по всей Европе.

Главным врагом националистов был, конечно, Коминтерн, не оставляющий попыток раздуть пожар «мировой революции» в Европе. Но для парламентской демократии, английского либерализма и международного капитала они также представляли проблему.

Трудно сказать, насколько эти «песни о главном» достигали цели, но, как замечает английский историк Джон Фулер, «К тому времени, когда Гитлер пришел к власти, британский народ был настолько загипнотизирован этой пропагандой, что, если бы какое-нибудь британское правительство предложило перевооружение, его устранили бы от власти». (Фуллер Дж.Ф.Ч., Вторая мировая война 1939−1945 гг.)

Но, замечательнее всего, что под сладкие песни о мире и безопасности между Англией и Америкой разворачивается в это время настоящая торговая и финансовая война. После того, как Франция была повержена, а Германия «приватизирована», мировым грантам предстояло выяснить отношения между собой.

В 1925 г., Англия и США «перевооружаются», возвращаясь к золотому стандарту. В это время во главе Банка Англии стоит весьма интересная личность — Монтегю Норман, друг, коллега и соратник Ялмара Шахта.

В короткой статье мы не в состоянии вникнуть даже в самые основные перипетии этой «борьбы свободных сил» за мировой господство. Скажем лишь, что у Германии, лишенной почти всех следов суверенитета, оставались некоторые возможности для маневра. Одной (и, быть может, самой значительной) из этих возможностей был Ялмар Шахт и его крепкие зарубежные связи.

Вавилон

Пять этих лет радужных мечтаний о мире под медные трубы пацифизма в истории Германии остались под именем «золотых двадцатых», пятилетия «процветания» Веймарской республики (1924−1929). Процветали, конечно, в основном, американские бизнесмены и банкиры.

Новые хозяева страны смотрели на свое приобретение как на, прежде всего, выгодное предприятие, которое должно приносить прибыль. А значит — производить товары и продавать их (желательно, где-нибудь на Востоке, поскольку на свои рынки англичане и французы пускать немецкие товары отказывались). А вырученные деньги отдавать в качестве репараций.

Всё, что могло принести немедленный и прочный доход (сталелитейная промышленность, машиностроение и транспортная система) было оставлено на плаву, всё же прочее мелкое и среднее производство — подвергнуто безжалостной оптимизации. В первые же месяцы после принятия «Плана Дауэса» число банкротств предприятий возросло на 450 процентов. Четверть государственных служащих оказались без работы. К 1926 году в Германии насчитывалось уже два миллиона безработных.

«Из переживаний перманентного налета Германия вгонялась в ступор стабильной безнадежной нищеты», — пишет современный исследователь. Но все же после безумия «девятого вала» гиперинфляции это была хоть какая-то стабильность. Люди были заброшены и предоставлены сами себе, но надежда найти хоть какую-то работу все же была.

В то же время, вдоль центральных улиц крупнейших городов Германии вырастают вереницы фешенебельных гостиниц и ресторанов. Новые хозяева обратили верхнюю палубу «Теплохода „Германия“» в дорогой отель для богатых туристов. Здесь, на главной палубе, царила атмосфера вальяжной неги и свободы нравов. В это время в Германию едут за тем, за чем сегодня ездят в Таиланд. За фешенебельными фасадами гостиниц и ресторанов Берлина толпы нищих немецких детей зарабатывали проституцией.

Современники называли Берлин 20-х годов самым развращенным городом мира. Тысячи кабаре служили местом мимолетных знакомств. Бесчисленные отели делали состояния, сдавая номера на час для незарегистрированных гостей.

«Берлин превратился в сущий Вавилон. Бары, увеселительные заведения и распивочные росли как грибы… — вспоминал Стефан Цвейг. — Даже Рим Светония не знал таких оргий, как берлинские балы «трансвестистов», где сотни мужчин в дамских платьях, а женщины в мужском одеянии танцевали под покровительственным надзором полиции. Это сумасшествие как результат падения всех ценностей охватило как раз буржуазные, до тех пор непоколебимо устойчивые круги. Молодые девушки похвалялись своей извращенностью: в шестнадцать лет быть заподозренной в невинности считалось тогда в каждой берлинской школе позором, каждой хотелось поведать о своих похождениях, и чем более необычных, тем лучше.

Но самым отвратительным в этой эротомании была ее ужасающая неестественность. В основе своей германская вакханалия, разразившаяся с инфляцией, была лишь слепым подражанием; по этим юным девушкам из хороших буржуазных семейств было видно, что куда охотнее они носили бы волосы просто на пробор, а не прилизанную мужскую прическу, охотнее копались бы ложечкой во взбитых сливках и ели бы пирожные, чем глотали крепкие напитки; по всему было заметно, что народу невыносима эта постоянная взвинченность, эта ежедневная беспощадная необходимость делать шпагат на канате инфляции и что вся уставшая от войны нация тоскует, собственно, лишь по порядку, покою, небольшой толике безопасности и гражданских прав. И в душе она отвергала республику не потому, что та хотя бы немного обуздала свободу, а, напротив, потому, что слишком отпускала поводья. (Стефан Цвейг. Вчерашний мир).

Распад нравов начался с самого поражения в войне и основания Веймарской республики и лишь неуклонно нарастал все послевоенное пятилетие. Но если разврат начала 20-х был каким-то отчаянным и даже экзистенциальным (подобно позднейшей философии битников 50-х: живи сегодня, ибо завтра не будет), то теперь, в уверенных американских руках, он приобрел деловитость и даже некоторую респектабельность. Германия становится центром порноиндустрии.

В то время как на прилавки немецких магазинов, в театры и мюзик-холлы хлынуло порно, в коридоры германских учреждений хлынули своры американских брокеров. Облигации, купленные на немецком рынке, расходились в Америке, как горячие хот-доги.

Американский рынок поразила новая «золотая лихорадка». Вдохновленные американской мечтой, граждане «города на холме» с невиданным проворством бросились на широко открытую дешевую распродажу купленной «за доллар» страны. Ажиотаж охватил Америку сверху донизу. Биржевые спекуляции сделалась национальным спортом. Играли банкиры и бизнесмены, пролетарии и домохозяйки. Всякое помещение, в которое можно было повесить доску, на которой можно было рисовать мелом курсы акций, обращалось в биржу (лучше всего для этого подходили, разумеется, классы общеобразовательных школ).

Колесо «трансатлантического круговорота бумаг» весело вращалось, взбивая воды финансовой стабильности. Поддерживаемый долларовой волной, «Пароход „Германия“» уверенно держался на плаву. Америка продолжала кредитовать Германию; та — выплачивать репарации союзникам; те в свою очередь — отдавать долги американским банкам; а банкиры — вновь спонсировать Германию.

Но кто же получал прибыль от всей этой карусели? Чья национальная экономика укреплялась и развивалась? Интересный вопрос. Ведь перед глазами немцев, французов, англичан и даже самого американского государства золотые доллары являлись лишь на миг, чтобы тут же уплыть дальше… Куда? Выгоду от спекулятивной игры получали, главным образом, американские банкиры. Держатели системы, владельцы этого казино и снимали весь банк. Для прочих же участников марафона (и, прежде всего, для Германии), это, взбивающее пену инфляции, колесо, обращалось, скорее, в молот, все глубже и глубже вгоняющий страну в долговую яму.

К 1929 г. практически вся германская промышленность принадлежала различным американским финансово-промышленным группам. А долг Германии иностранным банкам по краткосрочным кредитам достиг уникального для того времени уровня — 16 миллиардов рейхсмарок.

В это же время пузырь американского рынка ценных бумаг надулся до астрономических размеров. Ставки по коротким онкольным кредитам в разгоряченной безумной гонкой за прибылью Америке превысили 20%. В этот момент финансовая река, утратив интерес к Германии, изменив русло, хлынула на собственно американский рынок. Колесо «трансатлантического круговорота бумаг» остановилось…

Гром Небесный

Экономисты до сих пор спорят о том, чем был вызван фондовый крах 1929 г. и последовавшая за ним экономическая депрессия. На этот счет существует слишком много предположений и версий, чтобы даже просто их перечислить. Вероятно, большинство из них имеет целью, скорее, скрыть истину, нежели ее прояснить, что, конечно, не упрощает дела.

Исчерпывающий ответ о причинах мирового кризиса едва ли когда-нибудь будет дан.

Деньги любят тишину. Тайны, окружающие финансовую власть, надежно скрыты за молчаливыми фасадами банков. Но некоторые выводы, исходя из известных нам результатов, мы, во всяком случае, можем сделать.

К чему же привел кризис?

К 1932 г. индекс промышленного производства и национальный доход в США упал вдвое. Выплавка чугуна и стали, производство автомобилей — на 75% от докризисного. Число банкротств банков, производств и предприятий приняло обвальный характер. Безработица достигла по разным оценкам от 12 до 15 и более млн. человек.

В это время разоренные американцы вынуждены обитать в трущобных поселках из шалашей и лачуг, с мрачной иронией прозванных «гувервиллями» (в честь президента Гувера). Один из таких «гувервиллей» обосновался в Центральном парке Нью-Йорка, а некоторые из них просуществовали до конца 1940-х гг.

А в то время, когда сотни тысяч простых американцев умирали от голода, тысячи тонн мяса, молока, зерна, чтобы поддержать минимальные цены на сельхозпродукцию, сбрасывались в океан, миллионы га урожайной земли запахивалось.

Происходящее, будто в некоем зеркальном отображении, напоминало Германию периода гиперинфляции. Там на рынок вбрасывались все новые и новые порции бумажных денег, ценность которых стремилась к нулю, и за эти ничего не стоящие бумажки (обеспеченные, тем не менее, неколебимым доверием немцев!) на корню скупалась земля, недвижимость и производственные мощности страны.

Здесь же на рынок вбрасывались акции, которые росли и росли в цене, пока пузырь, наконец, не лопнул. Акции стремительно обесценились. А вместе с ними — капиталы граждан, предприятия, производства и т. д.

Замечательно похожими оказались и главные результаты. Более половины американских банков в ходе кризиса было полностью разорено. 50% банковских активов страны оказались сосредоточены в руках сотни ведущих банкиров (25% активов — в руках 14-и крупнейших). Не будет, пожалуй, преувеличением сказать, что в эти годы американская финансовая система оказалась куплена банкирами ФРС так же, как до того ими была куплена Германия.

Среди тех, кто заработал на кризисе, встречаются интересные имена. Например, Бернард Барух, Джозеф Кеннеди (отец будущего президента), Генри Моргентау (будущий министр экономики в кабинете Рузвельта, автор небезызвестного «плана Моргентау» — экономического уничтожения Германии после Второй мировой войны).

Был ли финансовый кризис спецоперацией ФРС? Результатом финансовой войны Англии и США? Стихийным бедствием, или же побочным эффектом ограбления Германии? (В годы депрессии Ялмар Шахт даже ездил с лекциями по миру, желая убедить американцев, французов и англичан, что именно германские репарации явились причиной общемировой депрессии и призывая их отказаться от германских долгов).

Так или иначе, итоги кризиса оказались катастрофичны и для Америки, и для Европы. В момент, когда долларовый поток «круговорота бумаг» иссяк, «Пароход „Германия“» оказался на мели. А с ним вместе и прочие участники марафона.

Какое-то время Германии удалось продержаться при помощи профессиональных манипуляций Шахта. Но к концу 1931 г. стало ясно, что страна не в состоянии выплачивать не то что репарации, но даже проценты по своим астрономическим долгам. Заявление Германии о своем банкротстве повлекло за собой волну отказа от долгов, по сути — суверенный дефолт многих стран.

Осенью 1931-го года рухнет английский фунт. Следом посыплются английские доминионы. К концу 1931 г. «цунами девальваций» накроет более двух десятков валют по всему миру.

Обесценивание валюты вынудит Англию отказаться от золотого стандарта. Более трех десятков стран последуют ее примеру. В 1933 г. от золотого стандарта откажется и США. Девальвация доллара ознаменует окончательный крах системы металлических денег. Отныне деньги — только бумага.

К концу 1933 г. объем мировой торговли сократится от докризисного в три раза.

Но наиболее сильный удар кризиса вновь примет на себя Германия. С самым его началом тучные американские бизнесмены, успевшие приятно расслабится на комфортабельной палубе «Парохода „Германия“», начинают спешно сворачивать пожитки и валить с тонущего борта. Вновь начинается ничем не контролируемый вывоз собственности. Вновь спекулятивные торговые компании начинают лихорадочно наращивать обороты, а бесконечные вереницы эшелонов — вывозить нажитое добро. Словно в страну вернулся 1923 год…

К 1933-му году производство в Германии падает до половины от докризисного. Почти половина наемных рабочих остается полностью без работы, еще четверть заняты лишь частично. Почти 9 миллионов безработных прозябало на немецких улицах зимой 1932−1933 годов. Кульминационной точки достигла смертность. В стране вновь воцарились нищета и безысходное отчаяние.

А вместе с ними в доведенную до предела страну вернулся человек, которого 10 лет назад вызвала из безвестности французская оккупация Рура: лидер некогда крошечной национал-социалистической рабочей партии Германии, а ныне фюрер германского народа Адольф Гитлер. Круг замкнулся.

Продолжение следует.