Бесконечная зимняя дорога

Прочитав книгу Леонида Юзефовича (за полтора дня, почти не в силах оторваться), я вдруг вспомнил один случай.

Я тогда первый раз поехал на Донбасс, и как-то присутствовал на обмене пленных.

Самых первых «сепаратистов» и «ополченцев» меняли на бойцов ВСУ.

Меня поразила визуальная разница: ополченцы — в основной массе своей обычные советские мужики за пятьдесят, рабочая интеллигенция — выглядели чуть растерянней и, я взвешивал это слово, добрее, чем молодые бойцы ВСУ — которые держали строй, ни с кем не разговаривали, не улыбались, хором прокричали «Героям слава!» — и молча зашли в свой автобус, там тоже не общаясь даже друг с другом и мрачно глядя перед собой.

Ополченцы и прочие «сепаратисты» пенсионного возраста в это время уже фотографировались и показывали синяки и шрамы — всё это в какой-то по-русскому незлобливой манере: вот, мол, что, вот ведь как.

Дочь Леонида Юзефовича — критик Галина Юзефович, тогда достаточно жёстко посетовала, что читать моих заметок больше не станет, раз у меня ополченцы выглядят добрее.

Леонид Абрамович в своей безусловно доброжелательной манере заметил, что, возможно, дочь права: так, наверное, не бывает, что одни добрее, а другие злее.

Пожав плечами, я отправил Леониду Абрамовичу ссылку на видео, которое у меня на счастье было: посмотрите сами, это слишком очевидно, чтоб не заметить разницы.

Леонид Юзефович благоразумно не стал вмешиваться в этот спор.

Однако в каком-то смысле его позиция — после прочтения «Зимней дороги» — становится и ясней, и внушительнее.

Речь в «Зимней дороге» идёт о якутском походе генерала Анатолия Пепеляева — героического офицера, участника Первой мировой и Гражданской, в 1919 году прекратившего войну, эмигрировавшего в Харбин и в 1922 году решившегося вернуться — в качестве командира подразделения — в Советскую Россию, взять Якутск, и… В общем, планы его были огромны.

Совершив героический переход в нечеловеческих условиях, Пепеляев столкнулся с отрядом бывшего анархиста, а теперь красного командира Ивана Строда.

Выдержав — тоже в чудовищных, осознанию не поддающихся условиях осаду — отряд Строда по сути сорвал планы Пепеляева.

Сколько не всматривайся, рационального смысла ни в походе Пепеляева, ни в аномальном стоицизме красноармейцев Строда не было — однако Юзефович видит в этом нечто, выходящее за пределы рационального: такую одержимость страстностью и смертью, что это само по себе предполагает цель (но на самом деле цели не имеющей).

Абсурдности всему происходящему добавляет тот факт, что и Пепеляев, и Строд были людьми «левых» убеждений.

На последней странице документального романа Юзефович признаётся, что не знает, зачем написал эту книгу. О тех причинах, говорит Юзефович, что побудили его начать над ней работать, ему вспоминать «неловко».

Быть может, предположим мы, когда-то Леонид Абрамович искренне верил, что в этой истории есть «добрые» и есть «злые», есть «носители идеи», и есть «заблуждавшиеся».

Но всякий честный человек в итоге понимает, что люди — везде, и, несмотря на очевидные симпатии к Пепеляеву, автор то здесь, то там признаёт, что (при всём идеализме Пепеляева) многие повстанцы, семёновцы, колчаковцы — все они такие же инициаторы и участники всевозможных зверств и беззаконий, как «красные».

И даже сам Анатолий Пепеляев — человек высокой чести — в конечном итоге, попав под следствие в 1937 году, признаётся в тех замыслах, которых не имел, помогает в раскрытии заговора, которого не было — и в конечном итоге губит, наверное, большее количество людей из числа бывших своих солдат и офицеров, оставшихся в СССР — чем погибло за всё время его якутского похода.

Строд, впрочем, попавший в тот же маховик, ни в чём не признаётся.

Но и Строд — пьяница, с пьяных глаз ужасные вещи говоривший — тоже в конечном итоге оказывается всего лишь человеком, и даже пародией на себя, когда «гастролируя» уже второе десятилетие по СССР, пересказывает в сотый или пятисотый раз историю своих оглушительных побед. Лектор-Одиссей…

Истории нет смысла ставить оценки, вот простая мысль, которую можно вывести из текста Юзефовича.

У всякой истории, у самых нечеловеческих, у самых удивительных и восхитительных человеческих поступков — всегда какой-то не просто печальный, но и банальный финал.

Словно всё это — не имело смысла.

И действительно, вроде бы, не имело.

Но что тогда имело смысл? Кто тут скажет?

В итоге остаётся осмысленно простой, нарочито лишённый украшений, и вместе с тем безупречный текст Леонида Юзефовича, где замечательной глубины откровения рядовым образом присутствуют то здесь, то там, никак не выделенные (поставленные в начало главы, или в её финал, или умело поданные, они бы имели больший вес — но Леонид Абрамович чуждается любой нарочитости; нам всем ещё придётся этому учиться).

Несколько цитат из его книги я выписал.

Юзефович размышляет о том, как во время Гражданской войны — чудовищной по количеству бессудных убийств и зверств — вдруг в тылу Белой гвардии устраивается общественный суд над героем рассказа Леонида Андреева, студентом, изнасиловавшим свою подругу. И благородная публика, в том числе Анатолий Пепеляев выносят свой, человеколюбивый вердикт этому студенту. По этому поводу Юзефович пишет: «Дух времени сильнее личного опыта».

Это очень точно, и относится к любым временам, в том числе к нашим.

Время, его шум, его самоуверенные голоса, уверенность масс в той или иной «правде» затмевает от нас даже лично пережитое: мы верим во что-то, что противоречит нашей собственной памяти, нашему личному здравому смыслу.

Или ещё:

«В минуту душевного подъёма человеку свойственно прибегать к выражениям, чья эмоциональная наполненность важнее их смысла».

Да.

«Легенды о мнимых страстях возникают не раньше, чем остывают страсти подлинные».

«Когда сильные чувства пережиты вместе с множеством других людей, лишь банальности могут выразить их сколько-нибудь верно».

Очень точно!

Или, о книге Строда, посвящённой героической обороне красноармейцев, попавших в окружение пепеляевцев:

«Идейная правота (красноармейцев в этой книге — прим. З.П.) воспринималась (читателями — прим. З.П.), как производное от мужества, а не наоборот».

Пожалуй, это одно из самых оригинальных замечаний по поводу очевидных минусов и не столь частых плюсов советской массовой беллетристики.

Внешняя неброскость человеческой мудрости, попытка найти правду не в целом, а в деталях и в самых малых поступках, спокойное отсутствие старания угодить читателю — вот за что я так люблю прозу Леонида Юзефовича.

Ответы же на самые трудные вопросы, возникшие в тот день, пока я читал «Зимнюю дорогу», нашлись уже за пределами книги. В интервью Юзефовича.

«Вот по Гегелю, что такое трагедия? — спрашивает он, и рассказывает, -Трагедия — это не история с плохим концом, а история борьбы, которую ведут две силы, каждая из которых обладает частью правды, но принимает эту часть за целое».

Вопрос только в том, где это целое.

Целое есть только в истории.

Здесь его нет. По крайней мере, если ты чем-то занят, большим, чем ты сам.

Здесь его не может быть. Разве что в книге.
Я к тому, что и ополченцы, и бойцы ВСУ — живые люди, чувствуют боль, плачут, любят свою землю.
Но я видел добрых ополченцев. Это и есть моё «целое» на сегодня.
Пусть в меня бросит что-нибудь тот, кто уже сегодня видит всё «целое» сразу.