Красная черта прошла по нам

Поскольку ситуация в стране экстремальная, смена власти, ставшей на путь инквизиции, кажется единственным выходом. Нет, ну есть такие, что бросились с энтузиазмом составлять списки «врагов», только в ГУЛаг отправится весь наличный состав вымирающего населения, поскольку враги у каждого свои. Виталий Третьяков тут предложил сажать превентивно всех, приватизировавших собственность, которая прежде была государственной. Типа, с каждым собственником разобраться отдельно, а пока пусть сидят. Сколько квартир освободится, если всех собственников посадить! Эпидемия шизофрении распространяется быстро. Ничего нового, так было и во времена инквизиции, красных кхмеров, черных полковников, Франко, Гитлера, Сталина и во все подобные времена во всех странах.

Власть стала опасной тем, что занята исключительно самообороной. Законы издает не для общественного регулирования, а для собственного выживания, расценивая выживание политическое и физическое как синонимы. Потому что если что — не пощадят.

Можно ли что-то изменить к лучшему? Акции оппозиции, включая КС, кажутся мне не просто бессмысленными, а противоречащими поставленным целям. Если сто раз замахиваться и не бить, ответом будет удар, каждый раз более сильный. Если впрячь в одну колесницу лебедя, рака и щуку, это не столько «консолидирует протест», сколько популяризирует лидеров. И это пока единственный результат. Ситуация ухудшается, все идет либо к 1937 году, либо к 1917-му, вернее, сперва к первому, потом ко второму. 1937-й, собственно, уже на пороге.

Меня долгое время занимал вопрос: почему евреи в нацистской Германии не уехали все и сразу, как только им повелели носить желтые звезды? Неужели не понимали, что за этим последует? Я расспрашивала переживших Освенцим стариков, их детей, внуков, историков. Говорят, что многие не понимали: ну подумаешь, звезды, жалко, что ли, налепить нашивку? Не убивают же. — Но разве это не сигнал того, что если сегодня тебя делают мишенью, то завтра выстрелят? Я не могла представить себе такой беспечности. Из сталинского СССР деться было некуда — страна закрыта, но Германия не была закрыта! И вот второе объяснение, которое я получила: а куда бежать? Европейские страны и США постепенно отказывались принимать беженцев. Ну десять, ну сто, но не десять тысяч же! Сотня евреев добралась до Мексики, под видом мексиканцев перебрались через американскую границу в штат Нью-Мехико, там осели. Я встречалась там с их потомками. Слово «сабра» (рожденный в Израиле) — оттуда, так называется распространенный там кактус, который эти беженцы привезли в Израиль после войны.

Я не понимала: что значит, некуда? Хоть тушкой, хоть чучелом, босиком на край света — надо же спасать свою жизнь! Угроза жизни была не только для евреев — для тех, кто их укрывал, для коммунистов и просто не согласных с нацизмом. Но вот ведь как, оказывается, рассуждали многие: какая-никакая работа, обжитая квартира, друзья, привычная среда обитания… Евреи жили в Германии (и в Польше) веками, так что это была их единственная родина. Государство Израиль, напомню, возникло только в 1948 году. Даже когда евреев поместили в гетто, они не понимали, что это не гетто XV века, когда предлагался выбор: принимаешь католичество, уезжаешь или будешь интернирован в гетто. Тут собирали в загоны, чтоб везти на убой.

Еврейский вопрос у нас сейчас реанимировался прямо-таки в масштабах позднего сталинизма — в «народных настроениях», подогреваемых, как всегда, «сверху». Тогда Сталин просто не успел посадить и расстрелять (зачистить, как теперь говорят) всех евреев — помер, но списки были уже готовы. Теперь доступ в архивы КГБ закрыт намертво, а до недавнего времени с некоторыми материалами можно было ознакомиться. Открытие архивов КГБ (и всех омонимов этой организации) я лично считаю шагом номер один, который должен быть сделан. Это наша история.

Сейчас можно увидеть публикуемые в сети списки состава ЧК и НКВД, где еврейских фамилий — большинство: и Ленин, и Сталин до «дела врачей», напротив, активно привлекали евреев к сотрудничеству. Тут все просто: главная «национальная особенность» — гиперактивность, выработавшаяся за многовековое выживание в разных странах в качестве отдельного этноса. Дело не в этносе как таковом, а в религии: до атеистического XX века большинство евреев, живших в христианских странах, придерживались иудаизма. Но атеистический век, постепенно отменивший и национальности, заменив их гражданством, принес евреям Холокост, Катастрофу. Принес он ее, правда, не только евреям, но и всем народам, жившим на территории СССР — русским, прежде всего, по наибольшей численности населения. Русская же «национальная особенность» ровно противоположна еврейской — гипоактивность. «Не был, не состоял, не участвовал» — поскольку всякая политическая активность либо жестоко подавлялась властью (митрополит Филипп, Пугачев, Разин, декабристы), либо оказывалась постыдной, сразу или апостериори. Сотрудничал с неудобоваримой властью или, напротив, пошел против нее с бомбой, стал террористом. Скромность — качество, считающееся у русских похвальным из века в век. «Не лезть», «не лезть из кожи вон», «не лезть поперек батьки в пекло». Еврейская же гиперактивность приносит плоды по сей день, Билл Гейтс и Марк Цукерберг тому подтверждение. Русские сильны там, где не надо ничего «организовывать», где достаточен личный гений: Менделеев, Циолковский, Чехов, Толстой…

Впрочем, национальные черты чем дальше, тем больше, стираются: русский образованный горожанин и русский алкаш из вымирающей деревни не идентифицируют друг друга как «свои». Московский дагестанец гораздо дальше от «стреляющей свадьбы», чем от русского, еврейского или какого угодно москвича. «Еврейский» — тоже условность, атавизм: для большинства нет никакого иудаизма, иврита, черных шляп, кто хотел «репатриироваться», уже это сделал. Хотя в экстремальной ситуации формальная возможность эмигрировать может иметь значение: русских евреев примут в Израиле, русских греков в Греции, русских болгар в Болгарии, а у русских русских «прародина» та же, что и родина, репатриироваться некуда. Потому они поддержат тот тренд, который будет складываться: и революцию, если дело пойдет в эту сторону, и инквизицию. И то, и другое приведет к распаду России. Революция мне представляется рядом национально-региональных восстаний с последующим обособлением и охотой на «чужих». Идентификация проходит по параметру «свой», и когда я говорю «национальное» — это в том смысле, как есть «американская нация» или французская: признаваемая идентичность. Одним свои — монархисты, другим — демократы. Групп «своих» в России великое множество. Революция, как и инквизиция, свела бы великое множество к малому, в зависимости от того, где прошли бы «линии разлома». Сейчас во всем мире, мне кажется, всевозможные сложившиеся общности распадаются, а новые еще не сложились. Кроме одной, по имени джихад.

В последнее время часто употребляется понятие «красная черта». Перейдена она или нет избиениями, пытками, похищениями, угрозами жизни, убийствами, заказными судами, новыми законами об измене родине, оскорблении чувств, «черными списками»? Это те же «желтые звезды», превращение в потенциальные мишени. В 1989−91-м миллионы выходили на улицы, поскольку «освобождение» казалось легким, нестрашным. Ненавистной советской власти противостояли «заслуженные люди», академики и, что важно — управленцы из недр самой же этой власти. Готовилась не кровавая революция, а смена «плохих» «хорошими». С предвкушением жизни «как на Западе», представлявшимся раем. Или возможностью переселиться в этот рай, когда откроют границу.

Москва стала так же изобильна, как Нью-Йорк или Париж, но гэбизм, бандитизм, алчность, высокомерие, сознание, что «все повязаны», отравили конфетки рога изобилия. Месседж фильма Абуладзе «Покаяние», произведшего фурор в конце 80-х, так и не был реализован. Покаяния не произошло. Архивы остались под грифом «совершенно секретно», власть не захотела «ветвиться», став колом, в истории не были расставлены флажки с надписями «добро» и «зло», оттого и сегодня одному зло то, что другому — добро. Нации не родилось.

Сейчас совсем иная ситуация, чем в 1991-м. Все варианты развития событий кажутся злом. В истории не на что опереться. Никому нет доверия. У «Конституционного Совета» есть поклонники, но у фашистов одни, у коммунистов другие, у либералов третьи, а за всех вместе — за «единство противоположностей» — никто не пойдет.

«Не был, не состоял, не участвовал» традиционно кажется единственно моральной позицией по отношению к «плохой» ситуации. Ждать, пока дозреют все плоды? Пока не переполнится зал ожидания, пока красная черта не станет видна всем так же отчетливо, как линия горизонта?