Их деньги там, их дети там, их дома там

(Глава из вышедшей в Париже книги «Почему Европе нужен акт Магнитского»)

Кто был в Москве, тот видел на станции метро «Площадь революции» среди расставленных там, как в музее, советских пропагандистских скульптур тридцатых годов прошлого века большую бронзовую собаку с натертым до почти зеркального блеска носом. Это когда-то была у студентов, а потом появилась и у всех остальных такая милая традиция — потрешь этой собаке нос ладонью, и все у тебя будет хорошо.

И я тоже хожу мимо этой собаки, иногда даже трогаю ее за нос, и недавно понял вдруг, что для меня это уже много лет просто собака, доброе животное, песик, как у друзей, а вовсе не то, чем она была для скульптора Манизера, изваявшего ее 75 лет назад. Но я ведь еще помню, что это значило — очень узнаваемый образ из советского детства. Суровый пограничник с суровой собакой, надежно охраняющий запертую на замок границу. Теперь этого образа просто нет. Теперь первая ассоциация со словом «пограничник» — это симпатичная девушка в стеклянной будке в аэропорту, которой я показываю паспорт, прежде чем улететь в Нью-Йорк или Амстердам, Копенгаген или Женеву. Граница не на замке, и я уже с огромным трудом могу вспомнить свое детство в Советском Союзе, когда поездки в другие страны (даже в страны советского блока!) воспринимались примерно так же, как сегодня полеты на Марс. «Пойдем, я покажу тебе людей, которые видели людей, которые видели Бельгию!» — такое было, и такого давно нет. И я помню свой первый выезд за пределы России — президентом еще был Ельцин, а я был молодой моряк, и я гулял по незнакомым городам, прислушиваясь к речи прохожих, и если слышал русскую речь — подходил, здоровался, заранее зная, что не пожалею. Услышу интересную историю, познакомлюсь или с авантюристом, уехавшим при первой возможности лет десять назад, или наоборот, с успешным соотечественником, вместо модной машины, «как у ребят», потратившим первые серьезные деньги на отпуск в Амстердаме. С тех пор прошло пятнадцать лет. Я по-прежнему часто бываю в Европе — уже не как моряк, а как журналист или «общественный деятель», ну или даже просто как турист. Гуляю по тем же улицам, что и в юности, так же прислушиваюсь к речи прохожих, но теперь, если я слышу русскую речь, я стараюсь не подавать вида, что и я русский. Что-то изменилось, и я не одинок в этом неприятном рефлексе, и я даже читал много статей о том, что все дело в особой замкнутости моих соотечественников и в их коммуникативных проблемах, но у меня на этот счет есть своя теория.

Я просто знаю, кого именно из своих соотечественников я встречу в дорогом магазине в Милане, или в Центральном парке Нью-Йорка, или на набережной Женевского озера. Они все куда-то давно исчезли — авантюристы из девяностых, или романтически настроенные начинающие бизнесмены. Пришли совсем другие люди, новые. Даже если я встречу русского студента, это чаще всего будет не тот студент, которого я встретил бы десять лет назад.

Русский студент в Европе — это, скорее всего, сын чиновника или полицейского из Москвы (понятно, что я слегка утрирую, но вероятность очень большая). Русская покупательница в дорогом европейском магазине — это жена или дочь чиновника или полицейского из Москвы. Седой русский джентльмен в дорогом костюме за соседним столиком в ресторане — это, скорее всего, сам чиновник или полицейский из Москвы.

Вчера он командовал разгоном демонстрации в моем городе, или судил моего друга за антипутинский лозунг, или произносил проникновенную речь с трибуны — о русской духовности и о том, что русских детей нельзя усыновлять за границу, потому что там геи могут заключать браки. Или просто подписал какой-нибудь хитрый государственный контракт, по которому он выделил на новую автотрассу сто миллионов долларов и забрал себе девяносто. Слово «откат», символ современной российской экономики.

А потом он снял с себя полицейский мундир, или мантию судьи, или криво сшитый депутатский пиджак, едет в аэропорт и летит в Европу, где у него дом, где у него жена, где в университете учится сын, а на последнем каннском «Балу цветов» самой сенсационной дебютанткой была его дочь. Я не хочу думать, как в одной его голове сочетается вот это — быть подонком в Москве и респектабельным джентльменом в Европе. Впрочем, мне это не так чтобы интересно, то есть да, я мечтаю, что когда-нибудь в России установится нормальная демократия, и коррумпированных чиновников будут сажать в тюрьмы, лицемеров не будут избирать в парламент, судьи будут честными, а полицейские будут защищать граждан, а не нападать на них.

Как этого добиться — это задача для меня и для таких же, как я. Мы, я уверен, этого добьемся. Рассчитывать на постороннюю помощь в таких делах я считаю неприличным.

Неприличным, а в какой-то мере еще и бессмысленным. Потому что я, много лет пишущий о российской политике, прекрасно знаю, что сегодня в России — самый прозападный режим за, может быть, всю ее историю. Ни в советские, ни в царские годы, ни в девяностые при Ельцине не было в России власти, до такой степени ориентированной на Запад.

Причем — не в каком-то глубоком геополитическом или экономическом смысле, нет. В самом примитивном, бытовом. Они, люди того поколения, для которого простая поездка за границу была благом, хотят жить так, чтобы в России — воровать, обманывать, если надо — убивать, но жить при этом обязательно на Западе. Деньги — там, дети — там, дома — там. Все там. Меня не обманывает риторика новой «холодной войны», я знаю, что слова о разногласиях с Европой ничего не значат, пока я вижу в европейских магазинах и ресторанах тех, кого в России я вижу по телевизору в политических новостях. Мне грустно понимать, что они — вот именно такие силовики и чиновники, — нужны самой Европе, хотя бы как потребители и налогоплательщики, но я верю, что когда в России установится нормальная демократия, и коррупционеров и убийц начнут сажать в тюрьмы, кому-нибудь в Европе будет стыдно за эти годы. Когда позволяли им покупать дома, тратить украденные у России деньги, учить своих детей в европейских университетах. Когда улыбались им и пожимали им руки. Рано или поздно это, конечно, закончится, но надеюсь, европейцам будет хотя бы стыдно, что они не приняли свой акт Магнитского (если, конечно, они его не примут).

Фото РИА Новости