Девушка. Три парня. Ночь

Когда меня не было

Сейчас мое дежурство. Утро — 7 часов. Каждый раз, когда моя очередь, внутри меня всегда что-то щемит. Утро — лучшее время. Потому что только утром появляется надежда, что мы выживем.

Только утром нет чувства безысходности, которое весь день пребывает с тобой, съедает тебя. Только утром ты радостно открываешь глаза и веришь, что сейчас произойдет чудо, и погода наладится, и ты, наконец, выберешься из этого снежного кокона.

И вот я лежу, и моя очередь выходить. Да, утро — лучшее время, но только до первого выхода. А потом становится еще хуже, чем было.

Мы учредили дежурство, через каждый час выходить и смотреть рассосалось ли облако или нет. Каждый выходил из палатки раз в два часа. Если хотели в туалет, обычно терпели до своей очереди или менялись. Выходить раньше времени было дурным тоном. В какой-то момент это и стало целью нашей жизни — дожить до своего победного выхода. Ночью мы ставим будильник на самую рань, и держим дежурство до заката. «Молоко» не уходит.

Обычно это так: ты лежишь, и смотришь на часы, которые висят под потолком палатки, и знаешь, что выходить через час. Лежишь, проходит час — смотришь на часы, ан нет — прошло всего 5 минут… И так все дни. Стрелка еле ползет. Время просто остановилось. Ты пытаешься что-то придумать, чтобы оно бежало быстрее, и любой задумки хватает на час, ну на 2. А потом тебя поглощает беспощадная тянучка.

И ты вспоминаешь…

Что, в общем-то, все должно было сложиться по-другому. Что это должен был быть самый обыкновенный поход в сопках Кольского полуострова — Хибинах. В подобные походы ходили сотни моих друзей.

А мы вдруг влипли. Нас было четверо, трое ребят и я.

Если кто-то из бывалых туристов, скажет, что такого не бывает — он прав. Такого не бывает. И с нами это произошло.

А ведь все начиналось так здорово. Нам очень повезло с погодой, тогда в первый день. Солнце слепило нам глаза и ярко бликовало на «горах». Мы постоянно смеялись. Наше «обмундирование» оставляло желать лучшего, поэтому все спуски с гор на лыжах (а это были ни разу ни горные лыжи) заканчивались жуткими приступами хохота, если кто-нибудь завалившись на бок с рюкзаком, долго не мог встать — снег был очень глубоким. А пытаясь встать, увязал еще глубже. Даже на стоянках в туалет приходилось тоже ходить на лыжах, иначе рискуешь оказаться по шею в сугробе. А когда сидишь — можно для удобства держаться за мыски лыж. И все конечно сопровождалось оглушительным «ржанием».

Сам снег был с настом. Ехали мы не по снегу, а по тончайшему слою льда, покрывавшему глубокие сугробы. Солнце, освещающее всю долину, делало сопки похожими на огромные блестящие леденцы. А когда едешь на лыжах, корочка под ними хрустит и ломается, словно у яблочной шарлотки. Настроение было хоть куда. Даже паршивая экипировка смешила, а не расстраивала.

Росомаха

После спусков и невероятных увязаний в снегу, мы спустились в долину. Попав в редкий лес, мы сразу увидели следы.

— Ребята, чьи это следы?

— Росомахи.

Про росомаху я знала мало. Знала, что такая просто есть. Ну, еще я так всегда называла свою подругу, за забывчивость.

— Чего это такое?

— Ну, что-то вроде маленького медведя.

Мои лыжи подкосились.

— А она хищник?

— Не переживай ты, она редко нападает.

Нет, я конечно не в первый раз в горах и лесу, видела там диких козлов, лошадей, но…

— А она нападет?

— Да ладно, сколько ходил в Хибины, ни разу не пострадали…

Тогда росомаха была для меня главной бедой. На каждой стоянке, не успев застегнуть штаны, как ошпаренная бежала к стоянке, боясь даже оглянуться. На ночь рюкзаки повесили высоко на ветки: «Чтоб росомахи не воровали еду». Я всю ночь чего-то кричала, видимо отбивалась от нападавших меня хищников. В каждом шорохе и шевелении мне виделось некое подобие рыси или медведя — как выглядела росомаха я не знала.

День второй

Следующий день был другой. Погода очень испортилась, и мы шли практически по вьюге. Ни о каких красотах не могло быть и речи. Твой взор направлен исключительно под ноги. Я маршрут помню с трудом, плелась в конце, постоянно ожидая росомах под каждым кустом. По дороге встретили группу туристов — человек восемь, возрастом за сорок. Это была категория туристов, которые даже дома едят гречку с тушенкой, и любят петь песни под гитару про дружбу, любимую тайгу, треск костерка. Обменялись приветствиями и разошлись по разным маршрутам.

На закате мы поставили лагерь перед подъемом на плато. А когда проснулись, обнаружили, что находимся в тумане. Мы были у подножия небольшой горы, а точнее плато, с которого нам потом предстоял сложный спуск с разными приспособлениями в виде обвязок, веревок и прочего. Лично я тихо обрадовалась туману — отдохнем. Поход представляет собой постоянное движение. Только ночью и во время еды ты куда-то не ломишься. Идешь, и думаешь: «А в тюрьме макароны дают. А меня росомаха сейчас порвет». Идешь, идешь, идешь, и думаешь — ну когда же, наконец, можно будет постоять?! Но руководитель очень расстроился. Он был настоящим спортсменом, и задержка даже на один день была для него просто ужасна. Когда идешь по маршруту, кажется, ну зачем ты вообще собрался в этот поход? Нормальные люди сидят дома, ну или ездят на теплые острова. Нет, я больше никогда не будут ввязываться в подобные авантюры. Но каждый раз ты просто летишь в новое место. В итоге весь день мы просидели в палатке в приподнятом настроении. Только руководитель переживал.

Обсуждали подробности интимной гигиены. Я много нового узнала о бытие мужчин в тяжелых условиях… Было весело, для нас это была лишь временная задержка в дальнейшем сложном походе. На следующее утро нам показалось, что погода начала проясняться. На самом деле это все — вранье. Ни черта она не прояснилась. Просто у всех свербило, что мы теряем время, и можем не уложиться в сроки, пройти нужное расстояние и взять нужные перевалы. Дело в том, что любой спортивный поход, заявленный на определенную сложность, должен соответствовать требованиям — определенное количество времени, нужное количество перевалов и уровень их сложности. С сидением второй день, мы могли не успеть. Поэтому мы собрались, и пошли на плато. Мы его потом гнойником прозвали.

Начало

Когда пошли на плато, уже посередине дороги началась снежная вьюга, и перестало быть что-либо видно. Мы одели обвязки, связались веревками и пошли дальше. Не разглядеть ничего — «даже лапы не видно». В какой-то момент мы были в таком молоке, что не было ясно, где верх и где низ. Невероятное ощущение — ты думаешь, что идешь вверх, делаешь шаг, а оказывается, что здесь спуск. Денис, наш руководитель, привязал к веревке ледоруб и стал бросать его перед собой — так видно было хоть наклон или есть ли обрыв. Тут все поняли, что идти дальше нельзя, и надо ставить лагерь.

Никакой растительности на плато естественно нет, и вообще оно продувалась всеми ветрами. Стали делать из снега большие «кирпичи». Таким образом, вырыли яму, и снежными блоками обложили стену вокруг палатки так, что даже макушки ее было не разглядеть. Резать «кирпичи» на морозе тоже искусство. Вьюга была такая, что залепляло все глаза.

У всех было мрачное настроение. У каждого от своего. Все начинали понимать, что поход срывается. Тогда горевали только об этом. Но даже злые, мы не залезали в спальники, и сидели просто на ковриках, и болтали. В эти первые дни сидения, мы ели как обычно, как было предусмотрено маршрутом, ну может чуть скромнее. И последующие несколько дней мы почему-то продолжали питаться нормально. От цивилизации мы были очень недалеко. С этого плато были спуски в разные долины, и один из них — не по нашему маршруту, вел к дороге, от которой по прямой можно было попасть в Кировск — ближайший населенный пункт. Ходу до него было один день на лыжах, ну может чуть меньше. Поэтому мы не беспокоились о происходящем. К тому же у нас были мобильные телефоны, а, как известно любому дураку-походнику и спасателю-эмчээсовцу, что ловят они ну просто везде в Хибинах! (Это же не дикий и высокогорный Памир или Тянь-Шань.) Ловило действительно везде. Кроме нашего гнойника. Денис предположил, что это связанно с соседством рудников по добычи апатитов, они, мол, перебивали связь.

Продолжали сидеть и рассказывать анекдоты. Но даже Лехина кавказкая папаха, которая оттеняла его абсолютно альбиносую внешность, не радовала взор. Я даже о росомахе перестала думать. От скуки, мы смастерили из снежных кирпичей небольшой лабиринт из стен — для туалета, чтобы можно было с комфортом существовать.

Лавина

Через несколько дней стояния на этом плато, я услышала что-то жуткое. Мы сидели все вместе в палатке, и вдруг пошел страшный гул — сошла лавина. Я не сразу сообразила, что мы наверху плато, сначала меня обуял такой животный ужас, который наверное можно испытать только встретив лицом к лицу медведя. Внутри меня что-то оборвалось. Сообразив, что это сходит вообще с соседнего плато, стало легче, но не сильно. С этого момента, я поняла, что что-то не так. Все это время наша палатка находилась в молоке. Уходить от нее можно было не больше, чем на два метра, иначе не видно ничего. Мы уже лежали все время в спальниках, и не вылезали — держали тепло. На четвертый день сидения, а точнее уже лежания, мы поняли, что это черт знает сколько может продолжаться, и надо уменьшить рацион. И мы стали экономить еду. Все, что у нас было, мы растянули на максимально возможное время. Туман плотно сел на нас. Но мы все равно ждали, что вот-вот он уйдет. И мы спустимся в долину, и поедем домой. Но потом мы начали понимать, что облако не проходит, время идет, газа ограниченное количество (готовили на нем), и еды уже очень мало. А ничего не происходит.

Когда я слышала подобные истории, я не могла понять, а почему нельзя медленно и потихоньку спустится? А вот нельзя! Обвязки, ледорубы, кошки (приспособления на обувь для хождения по льду) — все есть, что еще надо? Мы даже знаем, где находимся. Но нельзя! Ибо погрешность хотя бы в 10 метров гибельна — с одной стороны мы спустим лавину (постоянно идет снег), или просто попадем на снежный козырек (когда на вершине он образовывается, как на бейсболке, из снега), с которого можно сорваться. А с другой стороны — скалы. Поэтому мы ждем. Уже очень долго. Хотя время здесь идет иначе… Даже счет дней потерялся.

Про еду

Когда стала пропадать надежда, мы перешли на совсем сухой паек — так мы питались уже неделю, а может и намного больше — не помню: кипяток, в который добавлялся кусочек масла, одна пачка сухариков «4 корочки» на четверых, т.е. каждому по корочке, как Буратино, которые погружались в воду с маслом, и делали ее похожим на бульон. Для нас это самый настоящий суп. А на десерт — раньше по два кубика (теперь уже по одному) сахара. Никогда в жизни не думала, что можно вот так просто есть сахар! На самом деле это был деликатес! Это мечта. Еда три раза в день, и «суп», точнее самый плотный прием, только на обед (самый долгожданный и сытный) и… сахар… На завтрак иногда просто только сахар. Без излишеств. Ты его кладешь за щеку, а он медленно тает, и начинает стекать по горлу, сначала разлагаясь на языке. Ты стараешься задержать его, но он неуклонно растворяется и исчезает в тебе. Сказать, что мы голодаем и хотим есть, это ничего не сказать. Тема еды с одной стороны табуирована, с другой стороны самая обсуждаемой. Поскольку у нас сложный поход, с огромными тяжестями, развлечений с собой никаких. Вообще. Мы все время лежим. Лежим в спальниках. Раньше играли в словесные игры. Но уже на пятые сутки мы назвали все города, которые только знаем, все слова и перебрали все игры. Тогда мы начинали молчать. Молчание могло быть долгим. Например, спустя часа два кто-то неожиданно мог вспомнить какой-нибудь город! Когда играли в слова, все слова, связанные с едой называть было нельзя. При слове «булки», человека, нарушившего табу подвергали «остракизму». С другой стороны, самая любимая тема — разговор кто что купит на «большой земле».

Миша: я подойду к палатке, и куплю большой сникерс! Нет, два!!!

Леша: а я куплю батон, белый батон, пусть он будет даже жестким, я его весь съем…

Миша: я тоже куплю батон, а еще сыр «волна». Я его знаешь, возьму и положу между половинами батона…

Я: а я бы съела с нашим бульоном - доширака. Вермишель, вкусная такая… Хотя тоже куплю батон, и маслом его…

Каждый представляет, как мы победно спустимся в Кировск и будем есть батон, простой батон — белый, нарезной.

У нас правда отложена еда на последний рывок, чтобы были силы дойти до Кировска, если вдруг когда-нибудь в мире что-то изменится… Но надежда, как и газ, пропадает.

Надежда ушла

Я не знаю как ребята, но я даже помню когда потеряла надежду. Это случилось в тот день, когда по идее мы должны были сесть в поезд и поехать домой после похода. Хотя нет, я вру. Это случилось в тот день, когда мама должна была встретить меня на Ленинградском вокзале в Москве. Я ее не предупредила, и она не знает, что я еще жива. Ведь телефоны ловятся везде в Хибинах. Хуже, наверное, в мире ничего не может быть. Я лежала в спальнике, и периодически сползала вниз, чтоб никто не видел, и плакала. Плакала горько. Мне было очень плохо. Плохо за маму, которая меня хоронила. Было стыдно перед ней. Мы включали телефоны, но они не работали. Я все время думала о маме.

А еще я думаю, что человек такой маленький и одинокий в этом мире. Мы стоим не так уж далеко от цивилизации, и ничего не можем сделать. Нам могла помочь только погода, и она этого не делала. Хибины считаются одним из самых популярных маршрутов среди туристов. И самых исхоженных.

Мы стоим в снегу и ничего не можем. Это, наверное, самое страшное в этой ситуации. От тебя ну просто ничего не зависит. Тебе надо ждать. Это невыносимо, ты находишься в постоянной борьбе с собой. Когда лежишь в палатке, кажется, что вот именно сейчас может расчиститься что-то. Но ты не выходишь. Ты ждешь положенного часа, и после, возвращаясь в палатку, тебя никто не спрашивает «как?». Все и так знают «как»!

Наверное, я никогда так много не думала о жизни, о сути и происходящем. О ее смысле, о себе. Я вдруг поняла, как много мы о себе мним, и как мало мы значим. Это борьба за жизнь. Наверное, самая сложная для меня. Ведь когда ты еще можешь идти, бороться, что-то делать, это легче принять, чем когда ты не можешь сделать НИЧЕГО. И это ничего начинает заполнять тебя и все пространство.

Страшно ли умереть? Да. Не буду врать. Особенно после утра, когда ты понимаешь, что ничего не изменилось. Кажется, что ты в этом замкнутом пространстве, затерянном в снегах где-то далеко на нашей планете, так и замерзнешь. Мысль, что этого не произойдет, кажется еще более нереальной. В мире нет ничего, и все кажется чем-то нереальным, кроме нашей палатки. «Существовать значит быть воспринимаемым» — так и есть. Мира не видно, значит, его и нет. Неужели когда-нибудь я буду стоять на остановке и видеть машины, проносящиеся мимо меня? Неужели в мире есть телефоны, теплые батареи и компьютеры? Может мира-то и нет, все иллюзия и порождение моей фантазии, и все вымысел, обман моего сознания. Есть только вечно идущий снег, холод и ветер. Вот что подлинно и истинно существует.

Нас четверо, но каждый в себе. Мы стараемся не падать духом, но каждый уходит в себя. Каждый ищет надежды, что-то придумать, чтобы не думать о происходящем. Не знаю, может ребята тоже плачут, но виду никто пока не подавал. Мы просто долго и размеренно ждем. И это сводит с ума.

Бессмысленная попытка

И вот, Мишка ворвался в палатку с криками: «Там проблески!» — мы вывалились на улицу. Погода не сильно наладилась, но не шел снег, зато дул очень сильный ветер, который разрывал облака, и стала видна противоположная гряда. На самом деле идти нельзя. Подобная погода уже была, и длилась она всего часа 2−3, и мы тогда не пошли — это было в самом начале нашего сидения. Мы долго жалели, думая, что упустили шанс. Денис, да и все мы сейчас тоже понимаем, что идти нельзя — очень рискованно. Но мы уже не можем, мы начинаем сходить с ума, от голода и бездействия. Мы истощены и морально и физически, и да, возможно, что другого шанса не будет, и нам придется сидеть еще несколько недель, а это конец. Мы начали быстро сворачивать лагерь. Мы были на грани паники.

Леша порвал кошкой тент, Мишкина лыжная палка улетела в неизвестном направлении. Когда я одела свои ботинки, они были ледяными. Руки тряслись не столько от холода, сколько от ужаса происходящего.

Мы собрались и понеслись вниз. Когда подошли к перевалу, там был лед, уже начиналась вьюга. Мы надели обвязки, кошки, и все равно пошли вниз. Я шла предпоследней в связке. Впереди шел Мишка, он мне стал делать знаки, чтобы я остановилась. Встав, я увидела впереди под небольшой горочкой верхние части лыж Дениса (они были привязаны по бокам рюкзака). Лыжи поднимались и опускались, поднимались и опускались. Я не могла понять, что происходит, а потом по звуку сообразила — из-под Дениса вышла небольшая лавина. Все это время ветер просто рвал по склону. Мне приходится наклоняться, казалось, что просто унесет и сорвет. После этого мы поняли, что мы не спустимся. Облако опять плотно облепило плато, и разразилась вьюга.

Нам пришлось ставить лагерь. Только сейчас мы были голодные, изнемогали от усталости. Этот подрыв нам многого стоил. У Дениса на коже рук — в месте между курткой и перчатками вздулись пузыри от обморожений. Я отморозила себе пальцы ног, я их совершенно не чувствую. Все время массирую, а они, как чужие… Оледеневшими, обессилившими руками мы резали «кирпичи»: найти старую стоянку было невозможно. Кое-как мы поставили палатку, но тент был порван, поэтому рюкзаки пришлось закинуть внутрь самой палатки. Это привело к тому, что места там совсем не оставалось. В итоге мы спали вчетвером в 2-ух состегнутых вместе спальниках, и исключительно на боку.

«По счету ты три, все переворачиваемся» — приблизительно так каждые 2 часа мы меняли положение. Посреди ночи случилось ужасное — я проснулась от того, что ужасно хочу в туалет. Я попыталась расстегнуть палатку, но это оказалось просто невозможным — молния намертво заледенела. Мишка предложил нагревать ложку зажигалкой и прикладывать к застежке, тем самым отогревая оледенение. Промучившись минут десять, я молнию приоткрыла не намного. Тогда ребята предложили самое страшное — чтоб я справила нужду в палатке в спецкастрюле (в народе она называлась Клава), из которой мы ели. Это было ужасно, но выбора просто не было. Потом нашу Клаву заполнили и остальные. Худшего можно было и не представить. Холодные, отморозившиеся, голодные и усталые мы погрузились в беспокойный сон, наполненный жутким свистом ветра.

Этот день

И вот, когда утром мы проснулись, мы все знали, что ЭТОТ день настал. Всем стало ясно, что на улице сияет солнце, и что гнойник прорвало. В происходящее верилось с трудом. Мы были словно в пьяном угаре и не осознавали происходящего, ни вчерашнего безумия, ни многодневного сумасшествия.

Даже шоколадка, спрятанная для последнего рывка - не вызвала ажиотажа. Сколько мы думали о ней, и тут она потеряла свою значимость.

Так и закончилась наша история.

Точнее нет, у нее было продолжение. Когда мы спустились в долину, то встретили спасателей, которые искали нашу группу.

— Почему вы не удосужились позвонить своим родителям, и вообще сообщить, что «задерживаетесь»?

— почти с презрением спросили спасатели. Объяснять, что мы пережили, было бессмысленно. К тому же мы, а точнее наш руководитель был виноват перед всеми окружающими — перед родителями, которые пережили худшие мгновения в жизни. Виноват в том, что мы не зарегистрировали наш маршрут у спасателей на месте перед выходом, как это всегда обычно делают. В итоге о нашем существовании в горах, МЧС узнало только после того, как наши родители с ними связались. Начать сразу поисковые работы они не могли — погода не позволяла. Нас доставили в местный спасательный пункт, где на нас смотрели как на идиотов, которые развлекались все это время, и просто ленились сообщить родителям, что поход задерживается. С ними говорил уже Денис и Мишка, я лишь пыталась связаться с мамой, чтобы сказать, что жива… Меня больше ничего не волновало в этой жизни. Даже батон куда-то потерялся в памяти. Я так много представляла, как буду подходить к старому покосившемуся ларьку на станции, из которого будет выглядывать грудастая, с ярко накрашенными губами матрона. Я, грязная и усталая, вокруг растаявший снег и слякоть, люди бегут на работу, буду протягивать мелочь и громогласно объявлять — «батон!». В своих мечтах я продумывала каждую мелочь. А в реальности было не до этого.

А когда я приехала домой, мне позвонила подруга. Я, потирая свои обмороженные, но к счастью, не ампутированные пальцы ног, слушала:

— Привет! Как дела?

— Привет.

— Мама говорила, ты только из похода вернулась?

— Да.

— Пока ты там шлялась, у меня тут столько всего ужасного и интересного произошло!!!

И поведала мне захватывающую историю ссоры с молодым человеком.

24/03/20. NEWSRU.com: «В Мурманской области обнаружены четверо пропавших туристов из Москвы. В поиске было задействовано около 40 спасателей.

Как рассказали туристы, они, учитывая хорошую погоду, решили задержаться в Хибинах и погулять по горам. Они располагали достаточным количеством денег и могли в любое время спуститься в город и приобрести все необходимое.

Предупреждать кого-либо о своем решении туристы не посчитали нужным, на звонки от родных и спасателей по единственному имеющемуся у них мобильному телефону они просто не отвечали.

В поисковой операции было задействовано около 40 спасателей и сотрудников милиции. Готовился к вылету вертолет Ми-2″.