Радистка Кэт и дети

Недавно Егор Просвирнин, главный редактор известного ресурса «Спутник и Погром», подверг на своей Фейсбук-странице оглушительной критике интервью режиссера Эдуарда Боякова журналу «Фома». Особо досталось симпатиям заслуженного театрального деятеля к общинности и коллективизму. Тот факт, что для Егора индивидуализм, причем в его самых радикальных формах, является главным фетишем наряду с атеизмом и трансгуманизмом, известен давно. Не совсем, правда, понятно, как эта индивидуалистическая одержимость сочетается с вечными его огорчениями относительно разобщенности русского народа, чьи молодые представители даже не могут дать в армии отпор сплоченным инородцам. Задал Егору вопрос по поводу данного парадокса, но ответа ожидаемо не получил. Легче и соблазнительнее всего списать вопиющее противоречие не мировоззренческую шизофрению, однако я привык верить в людей и надеюсь, что диалектическое снятие где-то имеется.

Как по мне, так в русской жизни частное с общим прекрасно уживаются и без особой нужды в диалектике. Не раз уже писал об этом. Взять, допустим, такое явление, как массовый героизм — очень к месту здесь будет цитата из прекрасной книги Федора Нестерова «Связь времен»: «Героизм в его классическом понимании всегда есть исключение из правила. Герой совершает непосильные простым смертным деяния. Он возвышается над толпой, которая служит пьедесталом для его неповторимой личности. Но такая компания вряд ли подходит скромному Ивану Рябову (простолюдину-герою Северной войны — С.С.), и на пьедестале он должен чувствовать себя не слишком удобно. Со времен Петра понятие героизма все же вошло в обиход русской мысли, но при этом оно обрусело, потеряло первоначальную исключительность. Антитеза между героем и толпой как-то незаметно стерлась, и на ее месте появилось маловразумительное для европейца словосочетание „массовый героизм“, то есть что-то вроде исключения, которое одновременно является и правилом. Это всего лишь один из примеров того, как в одни и те же слова люди Запада и русские люди вкладывают весьма различное содержание». Или обратный пример. В Великую Отечественную войну было много и летчиков, совершивших таран вражеской техники и живой массы, и солдат, закрывавших телом вражескую огневую точку, да и летчиков-ампутантов в итоге набралось несколько. Но в историю в первую очередь вошли конкретные Гастелло, Матросов и Маресьев, ставшие персонификацией, олицетворением определенных подвигов.

Кстати, споры об индивидуализме и коллективизме русского народа в последнее время вообще нередки в фейсбучно-публицистической среде. Целый сериал из обменов критическими, но все же дипломатичными репликами случился, например, у Андрея Бабицкого и Дмитрия Ольшанского, которые перенесли проблему в политическую систему координат. Ольшанский утверждал, что надо было два года назад занять всю Новороссию, а остальная Украина — гори синим пламенем. Бабицкий возражал, что подобный национал-эгоизм чужд русской душе, что нам нужно отвоевать, преимущественно «мягкой силой», всю Украину и — шире — весь мир, ведь мы, люди Библии и Достоевского, в ответе не только за себя, но и за человечество. Схожую дискуссию, без откровенной резкости, но с повышением тона, я наблюдал и 3 августа на воронежской конференции объединения «Юг России». Спорили о том же: нужно ли бороться за умы жителей Украины вне Донбасса и Новороссии, либо же это безнадежно пропащие территории с таким же населением. Мне в обоих случаях было слегка досадно. Умные и патриотичные люди хотят достичь отнюдь не противоречащих друг другу целей, но не понимают этой непротиворечивости и досадуют друг на друга.

Помните песню: «С боем взяли город Брянск, город весь прошли, и последней улицы название прочли, а название такое, право, слово боевое — Минская улица по городу идёт, значит нам туда дорога…» и так далее. На очередной Отечественной войне русского народа, начавшейся в 2014 году, ситуация схожая. Сначала надо освободить свое. Затем, возможно — не то чтобы полноценно в случае с Украиной чужое, но от области к области все более и более не свое. Да, ставшее таковым относительно недавно и, следует верить, не до конца, но сейчас объективно менее свое, чем Донбасс. Очищение же ментальное наиболее эффективно происходит, когда дополняет, а не опережает военно-политические меры. Это жителей Белоруссии в 1944 году не нужно было агитировать против немцев и за Советскую армию. А вот в Польше все было уже не так однозначно, и там, кстати, уважаемые западные партнеры очень хотели, чтобы мы перескочили через несколько этапов и сходу, ценой гигантских потерь, освободили Варшаву, где подняли восстание откровенно недружественные нам силы. В самой же Германии, несмотря на радиопропаганду коммунистов-эмигрантов, деятельность Национального комитета «Свободная Германия» и нарастающую череду поражений, даже весной 1945 очень и очень многие верили, что фюрер, как многократно бывало ранее, почувствует озарение и Рейх одержит победу.

Последовательность и гармония действий вполне в состоянии примирить национальные интересы русского народа, начиная с особенно сейчас актуального для Донбасса банального физического выживания, и русскую же всечеловечность. Мне близка мысль бывшего генерал-лейтенанта КГБ, доктора исторических наук Николая Леонова:

«Как-то в 1997 году меня пригласили на телепередачу, в ходе которой около десятка журналистов вели перекрестный опрос меня по самым разным вопросам. Задумка состояла в том, чтобы публично расклевать меня как личность, символизирующую прошлый период и связанную со многими революциями позднейшего времени. Среди прочих мне был задан вопрос: «Скажите, а вам не кажется странным, что вы, вчерашний яростный защитник интернационализма, превратились сейчас в столь яростного националиста?».

Я, не смутившись, ответил, что наши взгляды — это не окостеневшие «идеи фикс» душевнобольных людей, а категории, меняющиеся в соответствии с изменениями в мире и стране.

Я был интернационалистом, когда мой народ — русские, признанный и уважаемый в качестве старшего брата другими народами, составлявшими СССР, вёл борьбу за торжество своих идей во всём мире. Мы были великой державой, мы не замыкались в своём национально ограниченном пространстве и были готовы взять ответственность за устройство всего мира. Тогда, при тех целях и задачах, было естественно быть интернационалистом.

Теперь же, когда русский народ отчаянно борется за выживание, когда по безумию своих руководителей он оказался расчленённым, разорённым, деморализованным, когда он подвергается нашествию иноплеменных мигрантов со всех сторон, я не могу не быть русским националистом.

Но русский национализм тем и характерен, что он не построен на ущемлении прав и свобод других народов. Он терпим и дружелюбен к другим этносам и верованиям. Наш национализм оборонителен и не агрессивен. Мы всегда готовы жить в добром соседстве, дружбе и согласии со всеми, кто принимает эти условия общежития, тем более когда речь идёт о наших собственных землях, о нашей России".

Русский человек наднационалист/сверхинтернационалист в наступательной фазе, когда реально готов дать миру новый Проект, и просто националист — в стадии обороны, строительства эшелонов. Позднесоветское руководство нашей страны сделало ошибку — уйдя в холодной войне, по сути, в оборону, согласившись на паритет с Западом, оно продолжило использовать матрицу, годную для наступающего, расширяющего свои просторы общества. Принцип гармонии слов и действий оказался нарушен.

Проиллюстрирую мысль примером из кинематографа. Помните «Семнадцать мгновений весны»? Добрый солдат Гельмут спасет радистку Кэт и её малыша, затем забирает собственную дочку-малютку из детсада, после чего вся честная компания ударяется в бега. Внезапно Гельмут встречает на улице машину с гестаповцами и зачем-то — реальной опасности ситуация не таила — разряжает в неё полную обойму из пистолета. Убивает пару-тройку гансов, сам закономерно получает пулю в лоб и заставляет радистку пережить массу непередаваемых ощущений — не каждый день доводится прятаться в подвале, затыкая рты двум ревущим младенцам и наслаждаясь хрустом кирпичных осколков под ногами находящихся в каком-то полуметре от тебя врагов.

Гельмут, к слову, был контужен на фронте, и это, как говорится, многое объясняет. Его поступок — прекрасная визуализация такого явления, как интернационализм самоподрывного толка. Ааа, американцы на Гренаду вторглись, а французы в Алжир, проклятый империализм, поедем в Гренаду воевать, чтоб землю крестьянам отдать. А пупок не развяжется, стесняюсь спросить? Ну, убьешь ты трех гестаповцев, лично, вероятно, довольно скверных ребят, заслуживших свои порции свинцовых конфет. Вот только за ними сто тысяч соратников, которые моментально превратят тебя в мокрое место, а за тобой — только баба с двумя дитятями, одно из которых твоё. Герой ты? Не уверен.

А Кэт в подвале — воплощение национального государства с первоочередной задачей заботиться о ближних. Не в том, конечно, смысле, что оное должно молчать в тряпочку само и затыкать рты своим чадам. Кэт, допустим, эти бравые парни в полуметре от неё тоже не очень нравятся. Она, по идее, может выскочить из укрытия и уложить одного-двух супостатов меткими ударами кирпичом по головам. А толку-то? Нет, думает простая и оттого умная русская баба, ходите, голубчики, ходите. Месяца через полтора мы будем представителями многомиллионной победоносной армии, прущей по этим же улицам, а вы, напротив, тварями дрожащими, права не имеющими.

Написал — и увидел, что написанное чем-то похоже на разные «хитрые планы», «стоять и смотреть» и «мы возьмем Мариуполь когда рухнут США», хотя по сути совершенно им противоположно, уже одним тем, что я и «хитропланщики» по-разному понимаем круг ближних и «чад на руках», для меня они не заканчиваются на границе РФ. Поэтому завершу предельно ясно и недвусмысленно. Да, мы, русские, всечеловечный народ. Землю крестьянам Гренады обязательно отдадим, не сомневайтесь, нам не жалко. Но для начала давайте спасем Донбасс, вместо того, чтобы усиленно зажимать ему рот и тем более облегченно бросать из укрытия под ноги гестаповцам. Гестаповцы подобную «щедрость» все равно не оценят.