Эхо другого выстрела

Со мной в одном классе учился Антон. Мелкий, скуластый мальчишка c оттопыренными ушами, но очень мужественным с поволокой взглядом. Он всегда нравился девочкам, те носились с ним, как с милым таким зверьком, гладили по голове, угощали, кто чем мог. Нам, пацанам, было странно наблюдать такое его союзничество с врагом. В первом классе девочек иначе не воспринимали. Помню только, что угнетать все равно было приятно не всех разом, а особенных — тех, кого выделил сам. Но это, в общем, и так понятно.

Тем не менее, Антон был славным парнем, участвовал в любых мальчишеских затеях, не отлынивал от сбивания мелких разноцветных плиток с сахалинских панельных пятиэтажек, выплавлял свинец из аккумуляторных пластин, ездил со всеми в одиссею до рынка и обратно за жвачками «Дональд Дак» и «Турбо».

Кажется, он первый приспособил спичку с заостренным концом для выявления содержания вкладыша, бывшего основной целью совсем не дешевой покупки. Так у нас стали складываться самые крутые и разнообразные коллекции.

Бабушки кореянки, продававшие товар, смотрели за нашими действиями с явным неудовольствием, иногда пытались отогнать дерзких и увлеченных близостью сокровищ мальчишек. Мы тогда еще, кажется, не воровали. Это потом уже кому-то другому в голову пришло, не Антону.

После первого каникулярного лета мы слетелись со своих материков, пришли на линейку и обнаружили в школьном коридоре стенд с фотографией какого-то старшеклассника. Фотография была чернее, чем надо, на рамке аккуратная тонкая черная лента. Пара красных тюльпанов на тумбе. Больше, наверное, больше, чем пара. Но фото слишком притягивало, и цветы я мог не запомнить.

На фотографии был запечатлен точный двойник нашего Антона, только лет на десять старше. Никто ничего нам не сказал, малы еще. Антона на линейке не было.

Какой-то шепоток шел по рядам, кто-то уже все знал. Кто-то из девочек. Оказалось, что накануне на сбор выпускного класса брат Антона, а это был его брат, пришел с ружьем и выстрелил себе при всех в голову. Парень учился на отлично, шел на медаль. В предсмертной записке значилось, что он не видит смысла жить, не видит смысла в жизни, но маму и папу любит и просит его простить.

Собственно, оглядываясь назад, я понимаю, что именно с этого начались мои девяностые.

Антон сильно сдал в учебе, отметки его стали ниже, и, да, все-таки идея воровать горсти жвачек, лежавших на картонных ящиках в ногах у уличных торговок, принадлежала ему.

Когда уже в пятом классе я впервые оказался у Антона на дне рождения, там было много девочек. Все самые красивые — точно были. Из пацанов был лишь я один. Мне было очень неловко. Еще этот дурной одеколон, который брат оставил в родительской квартире, укатив после побывки доучиваться в свой московский университет. Я прыснул на себя из пузырька за день до праздника и не мог потом спать в удушающем благоухающем облаке. На следующий день запах еще не выветрился.

На дне рождения мне было неуютно, я пошел гулять по квартире, она показалась огромной. Взрослых дома не было. Вазы повсюду, богатые люстры, картины на стенах, и даже античная статуя, кажется. Мама Антона была директором самого крупного в Южно-Сахалинске книжного магазина. Мы часто ходили в него с моим папой, пока книги еще не исчезли с прилавков.

В более аскетичном по убранству кабинете, видимо, принадлежавшем отцу Антона, на стене висел тот самый портрет. Под портретом стоял сейф, в котором хранилось когда-то то самое ружье. Я вышел из комнаты и присоединился к празднующим. Кажется, в тот день меня первый раз рвало от ликера, который мы пили втихаря с девчонками и именинником.