Свободная Пресса в Телеграм Свободная Пресса Вконтакте Свободная Пресса в Одноклассниках Свободная Пресса в Телеграм Свободная Пресса в Дзен
Культура
26 августа 2012 11:43

Вперед — к Ваенге

Прогулки по журнальному саду с Кириллом Анкудиновым

273

С этого месяца я начинаю авторскую рубрику — «Прогулки по журнальному саду». Раз в месяц буду знакомить читателей «Свободной прессы» с новостями литературных и литературоведческих журналов, а также высказывать соображения относительно текущей литературы.

Поехали!

Описание города" Дмитрия Данилова: факир повторяется — Эффект фильма «Эммануэль» — Олег Кудрин, Одесса, Троцкий и другие — Пчёлочка с каждого цветочка — Зеркала Абрама Рейблата — Пушкин как Булгарин, Путин как Навальный — Журнал «Дружба Народов»: Быть жертвой — Рассеянный склероз — Попробуйте распять солнце.

О нашумевшем «Горизонтальном положении» Дмитрия Данилова я писал, притом довольно подробно — в красноярском журнале «День и Ночь».

Я не ожидал, что «Горизонтальное положение» вызовет такой резонанс и что разные люди — от Павла Басинского до Юрия Буйды, от Натальи Ивановой до Валерии Пустовой — начнут активно вписывать в бесхитростный даниловский эксперимент столь многие смыслы.

Впрочем, по преимуществу, всё свелось к одному-единственному гневно-укоризненному риторическому жесту: «наша эпоха — время „горизонтального положения“, се ля ви».

В старом КВНе была прелестнейшая интермедия: фильм «Эммануэль» смотрела публика в кинотеатре — чиновник, домохозяйка, рабочий, влюблённая парочка, был даже молодой священник — поначалу все плевались, затем втягивались в просмотр. Завершалось всё трогательным единением-братанием публики и патетической репликой «рабочего»: «Да это же про всех нас кино!».

Я думаю, что слава «Горизонтального положения» вызвана подобным «Эффектом „Эммануэли“».

Чем формалистичнее культурное высказывание, тем легче в него впишется расхожая интерпретация: «Да это же про всех нас, про всю нашу жизнь!». В изображении птицы можно увидеть только птицу, в рисунке дерева — только дерево, но в бесформенных чернильных пятнах возможно увидеть что угодно — и, в первую очередь, именно то, что сейчас сидит в мозгу. На этом построен психологический «тест Роршаха».

Осмысленное культурное высказывание не спровоцирует вывод «Да это же про всех нас!» - в нём имеются свои, самостоятельные, самодостаточные смыслы. Оно — о другом, и это заметит любой. Но фраза «глокая куздра штеко будланула бокра и курдячит бокрёнка», или порнолента, состоящая из непрекращающихся половых актов, или механический хронометраж каждодневных передвижений московского журналиста — всё это будет актуализировать «ментальный шум» (а в нынешней России такой шум станет всенепременно носить этико-публицистический характер).

Во внезапной славе «Горизонтального положения» нет заслуги Дмитрия Данилова. Ну, почти нет: это — заслуга офисного криэйтора, придумавшего удачный рекламный ход, но не заслуга писателя.

И вот началось то, что я предполагал: Дмитрий Данилов пошёл эксплуатировать приём, однажды принёсший ему успех. Сначала в январском номере «Дружбы народов» за с. г. появился «путевой отчёт» «146 часов» — фактически то же «Горизонтальное положение», но с некоторыми изменениями-вариациями исходных условий эксперимента. Теперь вот в шестом «Новом мире» напечатан новый «роман» Дмитрия Данилова «Описание города». Условия опыта — несколько другие, но приём — тот же, в общем. Автор ездит в некий среднероссийский город и описывает всё, что попадается ему на глаза, тщательно избегая привязок к конкретным географическим координатам — названий улиц, площадей, станций, появления имён…

«Надо будет доехать до станции <название описываемого города>-1, мимо полюбившейся станции <фамилия крупного деятеля большевизма>град. А потом погулять по Такому-то району рядом со станцией <название описываемого города>-1. Где-то в тех местах стоял когда-то дом, в котором жил выдающийся русский писатель, который потом переехал в дом 47, названный в честь одного из месяцев» (и так далее).

Это удивительно скучное чтение — несмотря на то, что выполнено «Описание города» чуть лучше, профессиональнее, грамотнее «Горизонтального положения». И несмотря на то, что Дмитрий Данилов талантлив — а он, кстати, очень талантлив. Бывает, что читаешь какого-либо автора и видишь, насколько он бездарен — в каждой строке, в каждом слове. Данилов — далеко не бездарен. Он умеет понимать и ощущать городские пространства, ландшафты, интерьеры. У него есть тонкое чувство юмора (это большая редкость для современной литературы).

Дмитрий Данилов талантлив, да что от этого толку?

Фокусник-факир некогда сорвал аплодисменты своим фокусом — и теперь повторяет его в третий, пятый, десятый раз. Даже если мы не знаем о секрете фокуса — всё равно неинтересно.

И «риторическую социалку» к «Описанию города» уже не присобачишь, не скажешь: «Да это же про всех нас, про нашу эпоху!». Во-первых, потому что исходные условия данного эксперимента не позволят (таковы они на сей раз). А, во-вторых, потому что стало понятно — это не более чем фокус. Ведь, когда фокусы повторяются, они тем самым заявляют о себе: мы — фокусы (а не что-то иное).

Дмитрия Данилова есть за что хвалить. Но надо отдать себе отчёт: его опыты — то, что создаётся от нечего делать (мне неудобно напоминать об этом — настолько это очевидно; я же к взрослым людям обращаюсь, а не к детям).

А в том, что создаётся от нечего делать, не может быть никаких чудес — ни философских открытий, ни социальных диагнозов, ни эстетических перспектив, ни мистических просветлений — ничего. Совсем ничего.

Юный герой ранней поэмы Леонида Мартынова сказал о «волшебном прутике» базарного шарлатана: «Когда б он видел вглубь земли, то он не стоил три рубли, а коль он стоит три рубли, то он не видит вглубь земли».

То что сотворено от безделья и действует на эксплуатации приёма — «стоит три рубли» и потому «не видит вглубь земли».

Я всегда рецензировал только литературно-художественные журналы — «Новый мир», «Знамя», «Октябрь».

Но и в литературоведческих изданиях бывает немало интересного.

Вот, например, в третьем номере журнала «Вопросы литературы» опубликована статья Олега Кудрина «Уроки одесской школы и гребни одесской волны».

Олег Кудрин известен как рьяный борец с романтизмом. Недавно он порадовал нас замечательным открытием: оказывается, романтизм — это (прото)нацистское направление и Дон Кихот — прямой предтеча нацизма, ведь Дон Кихот — это испанский аристократ, а испанские аристократы происходили от готов, а готы — это арийцы, а арийцы — это нацисты…

Не верите, что такая глупость могла быть опубликована? Поглядите в первый номер журнала «Октябрь» за предыдущий год, отыщите там объёмистую статью Кудрина «Дон Кихот Готический».

В той памятной статье была — хоть дичайшая — но идея; содержание нового кудринского опуса я передать не смогу: в нём нет содержания. Автор лихо прыгает от Бабеля к Ханне Арендт, от Катаева к Блоку, от Веры Инбер к Рихарду Вагнеру, выдумывает две волны «одесской школы» — «первую» и «нулевую», к «нулевой волне» причисляет Жаботинского, Корнея Чуковского, Сашу Чёрного и Ахматову, Троцкого обзывает «ницшеанцем», Сталина — «макиавеллистом», выстраивает на этой параллели безумную культурософию.

Уровень и методологию научного мышления Олега Кудрина исчерпывающе характеризует следующее примечание:

«И влюблённый в оперу оппозиционер Лёвушка, притом одессит, никак не мог пройти мимо такой остроты, каламбура, созвучия — „Демон, Рубинштейн“ — „Демон, Бронштейн“. Тем более, что Антон Рубинштейн был его земляком — происходил из приднестровско-одесской семьи».

Стало быть, Лёвушка Бронштейн отпустил бороду клинышком, чтобы походить на рубинштейновского персонажа. «Как взгляну я на Бронштейна — так припомню Рубинштейна — тема там одна, тема Демона». Тогда почему ж Лёва взял псевдоним? Я скажу Кудрину по секрету: Троцкий завёл бороду, чтобы походить на Синюю Бороду из одноименной оперетты Оффенбаха, ведь Оффенбах тоже был евреем — вот и логика отыскалась.

Подобных пассажей в тексте Кудрина много. Чего стоит очередное кудринское открытие: оказывается, солнечный полдень показан русской классической литературой только в сцене соблазнения Ставрогиным Матрёши, а Пушкин не любил солнце, поскольку написал «Погасло дневное светило».

Открывая новый номер журнала «Вопросы литературы», я мысленно отправлялся на симпозиум серьёзных литературоведов — а попал в оперетту Оффенбаха или в одесский кафешантан. Такой степени безответственности, такой хлестаковщины в научном журнале мне не встречалось давно.

Смешнее всего вот что: Кудрин взялся за «одесскую литературную школу» (может, ему грант выделили на «одесситов»), а это — взрывоопаснейшая тема. Ну и сплясал Кудрин матчиш на всех противопехотных минах, какие попались ему под ноги.

Кудрин — антифашист, и он же — антикоммунист, а самые известные писатели «одесской школы» были убеждёнными большевиками и евреями, по преимуществу. Дилемма: то ли принять большевизм вместе с «одесской школой», то ли отвергнуть «одесскую школу» вместе с большевизмом. Ещё и Троцкий поблизости путается.

Вот Кудрин берёт Эдуарда Багрицкого (моего любимого поэта) — и едет по накатанным рельсам: коль Багрицкий — то «Февраль» и «ТВС» (со знаменитым монологом Дзержинского), а если «ТВС» — то встык мандельштамовское «мне на плечи бросается век-волкодав».

Вообще-то была большая статья, в которой подробно, построчно исследовалась данная поэтическая полемика между Багрицким и Мандельштамом. Я вовсе не настаиваю, чтобы Кудрин ссылался на ту статью — может быть, он её не читал (хотя она публиковалась в журнале «Октябрь», в котором Кудрин печатается).

Но Станислава Куняева, много писавшего и про «Февраль», и про «ТВС», Олег Кудрин читал безусловно — хотя бы потому, что вольно излагает его целыми страницами. И ни одной ссылки: Кожинова Кудрин разок упоминает, Куняева — ни-ни.

С идеологией Станислава Куняева можно спорить (и нужно спорить). Но у Станислава Куняева, по крайней мере, есть идеология — к тому ж, последовательная и логичная. А что у Олега Кудрина? Бессвязная компиляция цитат, натасканных отовсюду. «Как пчёлочка с каждого цветочка взяточку берёт».

Мог ли я представить в 1989-ом году — в разгар войны между «Огоньком» и «Нашим современником» — что через два десятилетия в передовой статье наилиберальнейших «Вопросов литературы» записной «антифашист» начнёт постранично (и без ссылок) передирать публицистику Станислава Куняева?..

Журнал «Новое литературное обозрение» — не в пример «Вопросам литературы» — ответственное издание; Олега Кудрина к «НЛО» на пушечный выстрел не подпустят.

В «Новом литературном обозрении» всегда можно найти много ценных материалов, вот и в свежем 115-ом выпуске — дневники Елены Шварц, воспоминания Александра Миронова о Елене Шварц. Правда, текущую литературу «НЛО» всегда освещает безобразно односторонне, но это можно пережить — академический журнал же.

Однако избыточный академизм — тоже крайность своего рода.

В этом же номере «НЛО» — статья известного литературоведа Абрама Рейблата «Пушкин как Булгарин. К вопросу о политических взглядах и журналистской деятельности В. Ф. Булгарина и А. С. Пушкина» — обстоятельная, многоплановая, чрезвычайно аккуратная. Семьдесят три ссылки, и каждая ссылка проверена-перепроверена, всё достоверно на сто процентов.

Общий смысл высказывания А. Рейблата таков: эпоха Николая Первого не была «абсолютной реакцией»; Николай Первый был (умеренным) реформатором и западником, но он не верил в «гражданское общество», он наложил запрет на любое обсуждение актуальных политических вопросов. Писатели и журналисты николаевской эпохи не могли не учитывать её рамочную повестку; они пытались вписаться в неё — более либо менее успешно. Ведущими публицистами тридцатых годов XIX века стали Александр Пушкин и Фаддей Булгарин. «…На первый план обычно выходили их личные отношения и литературные взаимовлияния и отталкивания… стоит от этих отношений абстрагироваться, сопоставив их социальные взгляды в более широком идеологическом и политическом контексте».

А если абстрагироваться, тогда выйдет, что большой разницы между взглядами Пушкина и взглядами Булгарина не было. Судите сами: Пушкин — (умеренный) западник и просветитель, высоко оценивавший реформы Петра Первого, и Булгарин — (умеренный) западник, также уважавший достижения петровской эпохи. Пушкину претят революционные крайности, мятежи и перевороты, и Булгарину тоже. Пушкин видит в российском самодержце «первого европейца», и Булгарин такоже. Пушкин не за крепостное право, но и против его немедленной отмены, и Булгарин с ним солидарен. Пушкин — адепт промышленного развития России, и Булгарин того же мнения.

«Булгарин и Пушкин хотели изменения существующего порядка (или, скажем, конфигурации власти), но при этом оба (по крайней мере, после восстания декабристов) рассчитывали не на революционный путь, а на постепенные реформы. Оба хотели войти в число доверенных лиц власти, её наставников и руководителей. Оба стремились опираться на общественное мнение, но с акцентом на разные её страты (Пушкин — на аристократию и просвещённых людей; Булгарин — на чиновничество и 3-е сословие). Оба готовы были сотрудничать с III отделением, но на разных условиях: Пушкин — в качестве независимого игрока, Булгарин — в качестве зависимого».

В таких случаях Владимир Ильич Ленин говорил: «По форме всё правильно, а по существу — издевательство».

Я вообразил аналогичную статью исследователя начала XXII века «Путин как Навальный. К вопросу о политических взглядах В. Путина и А. Навального». В самом деле, если «абстрагироваться от личных отношений» Путина с Навальным и если «сопоставить их социальные взгляды в более широком идеологическом и политическом контексте», нельзя не прийти к выводу, что разница между Путиным и Навальным минимальна. Тот и другой — «либеральные православные патриоты», тот и другой заявляли о необходимости решительной борьбы с коррупцией (и так далее)…

…На самом деле борьба Пушкина и Булгарина носила не только личный, но и идеологический характер — дело тут как раз в тех «стратах», которые Рейблат вскользь поминает.

Тот, кто знаком с публичными и приватными высказываниями Пушкина 30-х годов, знает, насколько важной, больной, сокровенной была для него тема «аристократизма» — с «самостояньем человека», с «любовью к отеческим гробам», с родословиями. Пушкина поучал патриотизму «власовец» Булгарин, реально воевавший против России в наполеоновских войсках — было от чего прийти в отчаянье. Пушкин видел антиген против этой мерзости — в возгонке социального феномена «независимого русского аристократа» (по аналогии-образцу «английского сквайра»). И погиб Пушкин не за что-либо (и уж безусловно не «за любовь»), а за «родовую честь» — как истый сквайр.

Удивительно, что — при двухвековом безоговорочном почитании Пушкина — именно эта пушкинская надежда в России провалилась напрочь.

Мы не только не ведём речь о «русском сквайрстве»; мы даже не способны воспринять Пушкина «русским сквайром», мы видим его как угодно — только не так, как сам Пушкин хотел бы видеть себя.

И в этом ловкач Фаддей Булгарин, боюсь, вышел победителем…

Когда редакцию журнала «Дружба народов» союзписательские крысы выселяли из редакционного помещения, я всецело был на стороне «дружбинцев». Негоже писателям гнать писателей. Тем более что этот журнал — единственный на сегодня инструмент, интегрирующий литературное пространство СНГ («Русская премия», будучи более мощным механизмом, ныне по ряду причин не способна исполнять эту функцию). А также худо-бедно отражающий литературное пространство федеративной многонациональной России.

Но к этому чувству примешивалось другое, не столь сильное. Однако ощутимое.

Считаю должным рассказать о нём.

…Вот я открываю третий номер «Дружбы народов» и вижу там короткий рассказ Марии Ботевой «О любви, любви». Этот же текст был опубликован в третьем номере журнала «Октябрь».

Что, впрямь в лице Ботевой «новый Гоголь явился» и сей рассказ — шедевр, за который журналам впору конкурировать-драться?

Не-а. Текстик довольно проходной, случайный, очень вторичный и претенциозный. Десятая производная от Ренаты Литвиновой.

Марию Ботеву, по крайней мере, можно читать без смеха. А вот — выдержки из публикации следующего, четвёртого номера «Дружбы народов» — из подборки стихов киевской поэтессы Натальи Бельченко «Междустрочное руно».

Ласкает лес идущего, как залежь

Упавших звёзд за многие года:

Ты их взахлёб собою собираешь

Пока внутри шевелится звезда.

(«Всеобщий лес…»).

А тело движется на запах,

Без фонаря к нему идёт,

Кто был давно и прочно заперт,

Но вдохом обнаружил вход.

(«А тело движется на запах…»).

И как мне добыть из себя тебя?

Твой дождик в моей крови

Не выпить. Слетела внутри резьба —

Не вытащить, как ни рви.

(«И как мне добыть…»).

Наталья Бельченко печаталась в «Октябре», в «Новом мире», ещё много где, и везде её вирши были так же кошмарны (лишь в «Новом мире», благодаря профессионализму новомирской редакции Бельченко выглядела не ужасно, а среднеплохо). Теперь вот и «Дружба народов» приобщилась к роднику бельченковского творчества.

Как, по какой квоте, по какой логике это получило ход во все литжурналы — притом что те же журналы в упор не видят достойнейших поэтов — даже москвичей.

Ответ очевиден: по номенклатурной логике.

По такой логике жил поздний СССР: начальничек, разок попавший в управленческую обойму, крутился в ней до скончания жизни, нередко разваливая всё, за что брался, а прочим простецам категорически воспрещалось лезть во властные пространства. И литература тогда также строилась по номенклатурным законам; но если советская хозяйственная номенклатура кое в чём выиграла, то советская номенклатурная литература — проиграла вчистую. Для современного читателя есть Солженицын, есть Бродский, есть Довлатов, есть Высоцкий, есть Пикуль с Асадовым, есть даже Юрий Трифонов с Юрием Казаковым (не слишком-то вписавшиеся в номенклатурные рамки). А где Закруткин с Шундиком, где Шестинский с Преловским? Ау-у!

Отмечу разницу: тогда, в Советском Союзе, литровое социокультурное содержание пытались упихать в поллитровую номенклатурную банку (разумеется, тщетно), теперь же его загоняют в интеллигентско-номенклатурный напёрсток.

…Все феномены культуры, все высказывания культурного характера — включая самые примитивные, самые неумелые, самые странные, самые одиозные и самые массовые — составляют единое культурное поле — огромное, дышащее, изменчивое. Средства массовой информации — специальные, искусственные каналы культурного поля. Литературный журнал — (особое) средство массовой информации. Открывая литературный журнал, я хочу увидеть, каков мой современник, понять, чем он живёт, как ощущает настоящее и прошлое, у каких мифов в плену. А вижу — всё тот же хоровод-круговорот литературной номенклатуры (старой и молодой).

В советское время культурное поле страны было единым, но (отчасти) оно оказалось шире господствовавшей идеологии. Сейчас российское поле распалось, расползлось — на тысячи клочков-лоскутков; интеллигенты сидят на своих личных лоскутках и смертельно боятся всего прочего (боятся живой жизни); они хватают друг друга за локти, устраивая «круговую поруку высшей интеллигентности». Больше всего интеллигенты страшатся быть обвинёнными в причастности к «массовой культуре» (между прочим, подпитываясь от той же «массовой культуры» — автономных «источников энергии» у них нет; чем Ботева отличается от Ренаты Литвиновой, а Пьецух — от Задорнова? — только тем, что Задорнов иногда может быть остроумен, а Пьецух — никогда не бывает остроумен).

На кафедре, где я работаю, я порой нахожу литжурналы десятилетней-пятнадцатилетней давности — и удивляюсь, насколько за это время упал журнальный уровень — в прозе, в поэзии, в критике — во всём. «Круговая порука интеллигентского страха» дала ход «отрицательному отбору», всегда покровительствующему всему посредственному (в том числе, посредственной бездарности, ведь бездарность может быть индивидуально-яркой и может быть посредственной). Номенклатурное ориентирование на имена привело к тому, что журнальная литситуация стала непрекращающимся разговором об одних и тех же авторских персонах — сначала о персонах действительно талантливых (однако не самых больших), потом о фигурах небесталанных, но квёлых, а затем — о совсем уж отстое. От симпатичного Льва Лосева к Салимону и Строчкову, а от тех — к Олегу Дозморову — такова траектория деградации; ныне вялого Салимона объявляют «лучшим современным поэтом». И действительно, на фоне беспомощного Дозморова он выглядят Монбланом. И даже вторичнейший Борис Херсонский стал казаться «шокирующим оригиналом», даже он — непростительно крупен в окружении дозморовых и бельченок.

Литжурнальная жизнь (как и вся жизнь в нынешней России) заболела «рассеянным склерозом: культурные импульсы не проходят между нейронами, ибо каждый нейрон замкнут на себе. Литературные журналы окуклились в номенклатурном оцепенении, они стали чужды живой жизни, и живая жизнь гонит их отовсюду (а союзписательские молодчики — не более чем слепые орудия жизни). Журналы — жертвы. И нигде нет осознания, что быть жертвой нехорошо, некрасиво, стыдно.

Если у журналов нет силы опознать, выявить в клубящемся мраке окружающего культурного поля «нового Бродского» или «новую Елену Шварц» — тогда пусть они обратятся к тому, что без того на виду у всех — напечатают Елену Ваенгу или Сергея Кургиняна. Ваенга — судя по текстам её песен — очень сильный поэт; Кургинян размышляет не только о политике, но и о Бахтине. Если Ваенга с Кургиняном не покатят (ведь они типа «столпы режима»), если потребен оппозиционер, можно взять Константина Крылова (он плюс ко всему прочему небезынтересный литературовед-эссеист) или даже Лимонова; а коли всенепременно необходима персона, приемлемая для либералов, тогда публикуйте Верочку Полозкову (она супротив либерального дискурса, кажется, не нагрешила ничем). Верочка — не героиня моего романа, но пишет-то Верочка на десять порядков лучше Бельченко.

У Кургиняна во владении огромный «Кургинян-центр»; и кто Кургиняна из него выгонит, какой Союз Писателей?

В.В. Розанов однажды сказал: «Попробуйте распять солнце, и вы увидите — который Бог».

Последние новости
Цитаты
Станислав Тарасов

Политолог, востоковед

Михаил Делягин

Доктор экономических наук, член РАЕН, публицист, политик

Ян Бурляй

Дипломат, заслуженный профессор Московского государственного лингвистического университета

Фоторепортаж дня
Новости Жэньминь Жибао
В эфире СП-ТВ
Фото
Цифры дня