«Страховочная сетка» от распада страны

Я редко туда спускаюсь. Но когда делаешь это не часто, в глаза бросаются детали, которые ранее списались бы сознанием как повседневность.

Долгий подземный переход. У него своя жизнь. В первой половине дня он один, во второй ближе к часу пик — иной. Последнее время там насыщенно, иногда весело. Торговые латки с разносортными товарами, бабушки и дедушки, продающие садово-огородные разнообразия, и живая музыка, разная, окутывающая усталых москвичей.

Мое сердце всегда ранят старики. С протянутой рукой, — они просят на жизнь. И тут же бабушка с охапкой совсем негламурных детских теплых носков, навязанных ею же. Дрожание рук, и старое пальтецо на обвисших ее плечиках. И слышится, — это шерсть? И мысль, — купи просто так, поддержи ее. В такие секунды чувствуешь холод, лютый, сквозящий. Такие моменты отрезвляют.

С другой стороны вспоминаю, как в жаркий и душный летний день спустилась в него, — прохлада была спасительной. И бабушки были в огородах, на дачах, при делах.

Сегодня Россия находится в таком же подземном переходе. И пройти его с закрытыми глазами, не учитывая вороха социальных проблем, не получится. С вопросами о том, почему не всем россиянам жить весело и как улучшить жизнь в России-матушке обратилась к Михаилу Ремизову, президенту Института национальной стратегии. Новая Госдума и ее влияние, Владимир Путин и вертикаль власти, распад России и «спасательная сетка», кадровые перестановки и преференции экономическому блоку — тезисы моих вопросов. Ответы стоит прочесть.

«СП»: — Темпы падения реальных доходов граждан достигли максимума за семь лет. Ваш прогноз на будущее.

— Кризис усиливает социальную поляризацию общества. И это общемировая тенденция. И в США, и в Европе отмечается то же самое. К России это относится в еще большей степени — у нас эта проблема носит патологический характер. По некоторым международным исследованиям, в России одному проценту населения принадлежит порядка 70% активов. Это патологический, аномальный уровень неравенства. Причем бедность становится «застойной» — она наследуется у поколений. Жители России в этом смысле становятся похожи на общество Латинской Америки, Африки.

В структуре нашей экономики уже сейчас ограниченное количество качественных рабочих мест, что обрекает общество на определённую деградацию. Понятно, что наша система образования далеко не в лучшем состоянии. Но даже она в каком-то смысле избыточна по отношению к нынешней структуре экономики и, соответственно, работает вхолостую или на утечку мозгов. Это очень тревожная тенденция. И для того, что бы её переломить, не достаточно просто достичь экономического роста. Как отмечают многие экономисты и эксперты, которые анализируют западные истории успеха, опыт «нового курса» в США, необходима целенаправленная политика выравнивания распределения общественного богатства.

«СП»: — За счёт чего? За счет налога на прибыль?

— Есть несколько способов. Один из них — это прогрессивный налог на доходы физических лиц, другой — это прогрессивный налог на наследство. Также это повышение доступности образования и медицины — для всех граждан. У нас скорее идет обратный процесс — бесплатный сектор сужается, а не расширяется. Да и «платность» не гарантирует качества.

«СП»: — Что нужно изменить помимо налоговой политики?

— Необходима более жёсткая политика деоффшоризации, потому что те законодательные решения, которые приняты, не слишком результативны. Нужны меры, которые преградят доступ ко всем высокодоходным видам деятельности в России компаниям, находящимся в иностранной юрисдикции. То есть нужно определить статус «национальной компании». И если компания хочет зарабатывать на госзакупках или на стратегических секторах с высокой доходностью, она должна работать как национальная структура. Что, кстати, сразу приведет к расширению налоговой базы. Пока эти меры не приняты.

Необходимо более равномерное распределение активов и инвестиций налоговых резидентов по регионам России. Сейчас и президент стал говорить об этом.

Как, кстати, и о том, что государственная экономическая политика должна ориентироваться не на средние доходы, а на медианные доходы. Средний доход — это средняя температура по больнице. Есть условный «Абрамович» и есть условный «слесарь Иванов». Мы суммировали их доходы, разделили пополам и получили средний доход. Ценность информации, которую мы получили, стремится к нулю. А медианный доход — это доход среднего представителя данного общества.

«СП»: — Грубо говоря, берём среднюю зарплату по Москве в 40 тысяч рублей, и 15 тысяч рублей в регионах.

— Да, и чем ближе медианный доход к среднему доходу, тем равномернее распределены доходы в обществе. Поэтому политика выравнивания — это та тема, которой есть смысл заниматься в условиях кризиса, в условиях стагнации. И это будет делать общество более здоровым и более справедливым. Это создаст лучшие предпосылки для экономического роста, потому что один из его двигателей — внутренний спрос. А более равномерное распределение общественного богатства — это более ёмкий внутренний рынок. Взаимосвязь бесспорна. Понятно, что тот один процент, которым принадлежат 70% активов — это потребители заграничных особняков, дорогих яхт, люксовых заграничных автомобилей, в общем, импорта. Конечно, вокруг них складываются целые сектора экономики и обслуживающий персонал, и рабочие места, но отечественная промышленность может развиваться только за счёт низового и среднего спроса. Поэтому, с точки зрения экономической — это тоже правильная и необходимая политика.

«СП»: — На днях начала работать новая Государственная Дума. Абсолютное большинство у Единой России. Как вы думаете, новый расклад в Думе что-то изменит? Парламент на что-то влияет у нас в стране?

— Влияние парламента — это системная проблема. Причем объём конституционных полномочий, который есть у парламента, выбирается далеко не полностью. Что мы слышали о парламентских расследованиях?! Была пара попыток, мало чем закончившихся.

Ещё в 2011 году, когда спикером парламента стал тяжеловес Нарышкин, говорилось, что хорошо бы не просто штамповать законы, поступающие из администрации президента и правительства, а проводить их социальную апробацию. То есть выстраивать диалог с теми группами людей, интересы которых затронуты соответствующими законопроектами. Это повысит качество законодательной деятельности. Но этого скорее не произошло, по крайней мере, сам парламент не стал местом такого диалога. Сейчас у нас снова есть надежда, что новый спикер парламента Вячеслав Володин как опытный политический менеджер сможет придать Госдуме функцию модератора общественных интересов в части законодательной деятельности. Это было бы полезно и важно.

«СП»: — Слабый парламент выгоден администрации президента?

— В конце 90-х в России сложилась модель власти с администрацией президента в качестве чрезвычайного, параллельного центра власти. Причем этот центр очень эффективный и всех переигрывает. Но сложилось это не от хорошей жизни, а как компенсация определённой слабости президента Ельцина. Он был не популярен, не поддерживался значительной частью элиты. Тогда было активное противоборство между центром и регионами, президентом и Госдумой, правительством и Госдумой. Сейчас всего этого нет. Конечно, есть разные интересы, но президент очень силён. И у него есть достаточное количество рычагов воздействия на всех основных участников процесса. И в этой ситуации сохранять модель конца 90-х годов просто не эффективно. Это означает — превращать официальные институты в пустые фасады, а вместо них держать дублирующий личный аппарат. Не лучше ли попытаться их выстроить так, чтобы они работали по назначению, брали на себя свою часть нагрузки?

«СП»: — Вас услышат?

— Я не знаю, но какие-то изменения в эту сторону уже происходят. В части губернаторов движение есть. Раньше губернаторов боялись уволить, они сидели на своих местах десятилетиями, но из центра пытались сократить их свободу маневра. Сейчас, когда федеральный центр в отношении с подавляющим большинством регионов чувствует себя достаточно уверенно, можно давать губернатору и власть, и ответственность. Справился — молодец! Такой управленец будет в кадровом резерве федерального правительства, на позиции в другие перспективные регионы. Не справился — уходи!

«СП»: — Вы считаете, что Владимир Путин достаточно сильная фигура. Но, согласитесь, что в кадровой политике ему позволено не все. Он периодически делает кадровые перестановки: сменил министра образования, омбудсмена. Но людей финансово-экономического блока, которые довели страну до реального кризиса, он сместить не может. Почему некоторые фигуры не выбрасываются?

— Приверженность Путина либерально-финансово-экономическому блоку не является элементом внешней для него системой ограничений. Это его выбор. По крайней мере, я склонен так думать.

Выбор связан с несколькими соображениями. Во-первых, личный опыт работы с Кудриным и Грефом. Экономическое мышление Путина формировалось под влиянием этих людей. Во-вторых, как администратор Путин помнит Петербург 90-х годов и ситуацию государства, у которого нет финансового манёвра, нет свободных средств. И его стремление иметь финансовую «подушку безопасности» совпадает с установками на накопление резервных фондов за счет ограничения инвестиций. То есть этот психологический испуг все еще есть.

Третья причина — российский финансовый и сырьевой крупный бизнес. Финансовая, монетарная политика, которая проводится и которая осталась со времен 90-х, отвечает интересам сырьевого сектора и финансовых олигархов. И эти компании компенсируют неблагоприятные макроэкономические условия, например, недоступные кредиты, нехватку оборотных средств, за счёт особых отношений с государством или доступа к дешевым деньгам за рубежом. Определенные банки у нас всегда будут докапитализированы, «Роснефть» и подобные компании получают деньги на хороших условиях. Нынешняя экономическая модель — это союз монетаризма и фаворитизма. Т.е. либеральных чиновников, околоправительственных экспертов с сырьевыми и финансовыми олигархами. Они могут спорить друг с другом по отдельным моментам, но абсолютно едины в защите основ проводимого экономического курса.

«СП»: — Путин активно ездит по всему миру и видит, что в Европе, США, Китае, Японии предприятия кредитуют под низкие проценты. Видит меры протекционизма, поддержки экспорта со стороны государства. Вы думаете, он не понимает, что этот положительный и результативный опыт можно перенять и в России?

— Что-то в этом направлении делается. Но масштаб стимулирующей промышленной политики очень невелик. Думаю, она упирается в два барьера. Один — кадровый. Способность государства осуществлять стратегическое планирование или создавать эмиссионный доход (т.е. превращать деньги напечатанные в деньги заработанные) требует более квалифицированных кадров и более высокого качества управления, чем то, которое мы имеем. В этом отношении либерализм часто выступает как алиби безответственности: «у нас же рынок — значит, система сама найдет оптимальное равновесие». Другой барьер — финансовый. Мы не можем дать участникам рынка более дешевые и длинные деньги, если не закрыть каналы утечки капитала. Но президент из раза в раз повторяет, что государство не применяет и не будет накладывать никаких ограничений на движение капитала через границу. Это ключевая догма «вашингтонского консенсуса», за которую держатся все основные группы интересов. Но без ее пересмотра мы вряд ли чего-то достигнем.

«СП»: — 2016 год подходит к концу: девальвация или жесткое урезание социальных расходов? Ваш взгляд.

— Наверное, и то, и другое в каких-то пропорциях. И скорее будут резать даже не социальные, а инвестиционные расходы. И это очень плохо.

Социальные обязательства сейчас просто «усыхают», т.е. остаются почти прежними на фоне роста цен, а инвестиционные именно сокращаются, причем очень существенно. Многие из инвестиционных проектов, которые раньше были согласованы, включены в госпрограммы, не финансируются.

Что касается девальвации, то с 2014 года Россия существует в курсовых качелях, когда летом рубль укрепляется, а к концу года ослабевает, причём сильно. Эти качели позволяют зарабатывать спекулянтам и банковскому сектору. И нет оснований думать, что сейчас что-то пойдет по-другому.

Постоянно скачущий курс рубля, высокая волатильность, большие колебания — все эти риски закладываются в цену производимых товаров. Особенно это ощущают предприятия, завязанные на экспортно-импортные операции.

«СП»: — Вертикаль власти: нужно ли удерживать? И как заставить систему работать? И как работает система политической стабильности при Путине?

— У нас вертикаль власти построена, а вертикаль управления — не совсем. Вертикаль власти — это способность удерживать лояльность всех основных фигурантов: губернаторов, олигархов и членов правительства. При такой системе президент не рискует потерять власть и чувствует себя устойчиво. Это вертикаль сохранения и воспроизводства власти.

Получается, что вертикаль власти работает отлично, а вот с вертикалью управления ситуация гораздо хуже.

«СП»: — При Сталине была выстроена вертикаль власти.

— При Сталине была еще и вертикаль управления. И все управленческие сигналы сверху вниз проходили с гораздо меньшими искажениями и потерями, чем сейчас. Эта проблема признается официально. И не секрет, что импульсы, которые направляются сверху, на выходе, как правило, превращаются во что-то другое или вообще теряются.

«СП»: — Как превратить вертикаль власти в вертикаль управления?

— Это отдельная задача. Эффективная власть и эффективное управление — это не одно и то же. Существует множество теорий управления, которые объясняют, как это сделать. Есть специалисты в этой сфере. Кстати, один из них — переходящий на работу в Кремль Сергей Кириенко. Он, как человек, имеющий системный подход к менеджменту, эти вещи должен неплохо видеть. Построить систему управления сложно, но достижимо. Это дело техники.

«СП»: — А что главное при этом?

— Главное, наверное, — адекватная система мотивации кадров на всех уровнях. «Кнут и пряник». Чтобы человек на каждом уровне был мотивирован делать полезные вещи, и чтобы у него не возникало желания делать вещи неполезные с точки зрения поставленных целей.

«СП»: — Вы ведущий историко-политической телепередачи «Власть факта». Многое в истории циклично. Например, сейчас ситуация близка к ситуации начала 20 века. Видите ли вы повторение? Не окажутся ли силы, ратующие за реальный сектор на основе защиты собственных выгод и интересов, «эсерами» 21 века?

— Цикличность в российской истории, конечно, есть. В частности, Россия подвержена циклическим кризисам государственности. Мы видим их, по меньшей мере, начиная со Смутного времени, и нет оснований думать, что мы изжили эту традицию. И Смутное время, и революция начала 20 века, и революция конца 20 века были связаны с кризисом легитимности власти. То есть сначала обрушилась, обсыпалась легитимность власти, а потом уже происходили революционные события. Не наоборот.

Ясно, что принципиально мы эту ситуацию не изжили. С 90-го года мы живем в режиме представительной демократии, в республике, но у нас еще ни разу не произошло события, после которого республику можно считать состоявшейся. Я говорю о смене правящей команды в ходе выборов при сохранении устойчивости государственно-политической системы.

Пока мы сохраняем устойчивость при условии сохранения власти в руках определенной правящей команды. Реальная смена власти ассоциируется с потрясениями — как с точки зрения протестных групп, так и с точки зрения «охранителей». И это плохой признак, означающий, что про нашу республику пока нельзя сказать, что она состоялась. И пока нельзя быть уверенным в устойчивости новой российской государственности.

«СП»: — Значит, мы близки к повторению событий начала 20-го века?

— По крайней мере, не так далеки, как хотелось бы.

Поэтому необходимо, во-первых, развивать политическую систему, чтобы при сохранении сильной президентской власти росли центры публично-политической конкуренции, которые впоследствии могли бы взять на себя реальную нагрузку по производству власти. Возможно, следующий срок президентства Путина был бы для этого подходящим временем. Во-вторых, необходимы чрезвычайные контуры власти на случай кризиса государственности. Чтобы кризис политической системы не привел к кризису страны, в том числе к распаду государства.

«СП»: — Что станет такими контурами, «страховочной сеткой» на случай политического кризиса?

— Пока можно говорить только гипотетически…

«СП»: — Губернаторы?

— Нет. Они все начнут играть за себя. Это абсолютно закономерно.

«СП»: — Спецслужбы?

— Это наиболее ожидаемый ответ. Но после опыта распада Советского Союза, доверие к спецслужбам как к «страховочной сетке» государственности лично у меня достаточно низкое. Не сомневаюсь, что там много эффективных кадров, но именно в силу своей эффективности они будут уверены, что выиграют при любых изменениях.

На мой взгляд, это скорее должны быть военные, военная элита. К сожалению, из нее еще с советского, а то и с царского времени вытравливали политическое сознание, потому что власть всегда опасалась «бонапартизма», выхода из среды военных людей с политическими амбициями. Но если в военной элите нет политического сознания, то в критический момент она не сможет остановить распад страны.

В общем, о военных как о «страховочной сетке», контролирующей, прежде всего, целостность государства, как мне представляется, надо очень серьёзно подумать.

«СП»: — Блиц-вопросы. Выигрывают не одиночки, выигрывают команды?

— Смотря где. В политике, в общественной жизни — конечно.

«СП»: — У Путина есть команда? Или он один среди «чужих»?

— Конечно, есть команда. Он и пришёл во власть как часть команды, затем опирался на людей, которые продвигались вместе, который поддерживали друг друга, помогали друг другу. В этом одна из составляющих формулы его успеха.

«СП»: — Силы, которые ратуют за производство, за промышленность, в команде? Или разобщены?

— Никогда они не были в правящей команде, и сейчас они не в команде. Отраслевые лобби зачастую достигают успеха. Но в целом промышленно-технологическое лобби пока слабенькое и не соразмерно масштабу задач.

«СП»: — «Я своих не сдаю» — верная позиция?

— Да, верная. Вопрос только в том, кто свой, а кто чужой! Если правящая группа — свои, а граждане — чужие, то это плохо. А сам принцип «я своих не сдаю чужим», — правильный.

«СП»: — В России воруют?

— Конечно. Но в этом нет ничего специфически российского.

«СП»: — Внешняя политика России. Минусы.

— Это очень большой вопрос. Тут коротко нельзя. Если спрямить, я был сторонником более решительных действий на Украине и более ограниченных — в Сирии.

«СП»: — Кто научил вас думать, анализировать, иметь свое мнение?

— Как и всех, кто этому научился, — семья и культура, т.е. агрегированный опыт предыдущих поколений.

«СП»: — Ваш главный постулат: как жить?

— Жить так, чтобы оставить между собой и своей смертью что-то достойное. Оставить след. Это могут быть и дети, и дела, и книги, и другие самые разные вещи.