Кровавый снег

Давненько в Москве не бунтовали, а в декабре 1905 года в Белокаменной разыгралась настоящая буря. Да еще накануне светлого праздника Рождества. Прежде в такое время царила тишь, да гладь, да божья благодать…

Помощь «дальновидных» господ

«Столкновение приближалось со стихийной силой, — вспоминал член боевой организации эсеров Владимир Зензинов. — Так приближается гроза с громом, молнией, ливнем… Думаю, что в глубине души мы все были уверены в неизбежности поражения: что, в самом деле, кроме поражения, могли мы ждать при столкновении с войсками, вооруженными пулеметами и артиллерией?»

Но если так, зачем шли в бой? Эсер объясняет это порывом, когда уже не думают о стратегии и политическом расчете. Главное — не уронить честь…

Сдается, господин эсер лукавил. К выступлению готовились, причем усердно, закупали оружие. Как считают историки, в декабрьском восстании приняло участие до 8-ми тысяч вооруженных дружинников, организованных в несколько отрядов…

Деньги собирали не только среди рабочих. Немалые деньги ссудили фабриканты — в частности, Савва Морозов, его племянник Петр Шмит, хозяин мебельной фабрики на Пресне, ставшей очагом восстания, прозванной «чертовым» гнездом". И прочие «дальновидные» господа помогли. Их расчет был прост — вдруг революционеры скинут власть, тогда и им, «спонсорам» зачтется…

Не только богачи, но и состоятельные интеллигенты посодействовали восстанию — Максим Горький, его супруга, артистка Мария Андреева. И другая артистка — Вера Комиссаржевская — ударилась в революцию.

В дни декабрьского восстания писатель обратился к Комиссаржевской с запиской: «…не найдете ли Вы возможным дать мне 2000 руб. … дайте деньги подателю сего, а он переведет их, куда нужно». И Комиссаржевская, верно, не отказала.

Револьверы и винтовки везли из Швеции, мастерили оружие на Сестрорецком, Балтийском, Ижорском, Невском, Александровском заводах. Немалый расчет был не только на дело, но и на слово, а потому шли в казармы агитаторы. Пропаганда могла стать оружием куда сильнее винтовок и пулеметов. Забродила бы в головах солдат гремучая смесь мятежных идей, отказались бы они стрелять в восставших, кончилась бы царская власть еще в 1905-м…

По давней российской традиции

Россия глухо роптала еще с конца 1904-го. Но если бы император принял мирное шествие, ведомое священником Георгием Гапоном, 9 января другого года, все могло успокоиться.

Ну, не захотел — не царское же это дело?! — Николай Второй выйти к демонстрантам, так почему не велел другим взять челобитную? Ведь там все слова были душевные, слезами умытые: «Государь! мы, рабочие и жители города С.-Петербурга разных сословий, наши жены и дети, и беспомощные старцы-родители пришли к тебе, государь, искать правды и защиты. Мы обнищали, нас угнетают, обременяют непосильным трудом…»

Однако царь прошение счел — да и Двор с министрами зло нашептали — неслыханной дерзостью. И дал ответ монарх по давней российской традиции — ружейными залпами. Солдаты, жандармы палили в упор, яростно, нещадно — в женщин, детей, стариков, шедших под сенью святых икон…

Кстати, в той петиции народ царя просил узаконить ответственность министров перед народом, установить равенство перед законом всех, невзирая на титулы и звания. Была в той петиции мольба об уничтожении власти чиновников, передаче земель народу, установлении дешевых кредитов…

И вообще много было в той бумаге важного и сокровенного. Того, что российская власть — ни самодержавная, ни коммунистическая, ни нынешняя — за век с лишним своим гражданам не дала…

Пустая бумага с гербом

После того январского, беспричинного массового убийства на Дворцовой площади царь стал предметом жгучей ненависти. Покатились по просторам Российской империи забастовки, стачки. Вспомнили давнюю вражду армяне и азербайджанцы. Вспыхнуло восстание ткачей в Лодзи.

В столице, согласно февральскому манифесту царя, увлеклись подготовкой Думы. В августе Николай ее учредил и повелел провести выборы в январе следующего, девятьсот шестого. Кто ж знал, что накануне, в декабре, полыхнет революционное зарево в Москве?

17 октября 1905 года Николай Второй своим манифестом раскрыл сундук с драгоценностями, то бишь, с гражданскими свободами, о коих Россия и мечтать не смела — пиши, что хочется, веруй в кого желаешь, собирайся, где вздумается.

Все хорошо-с, но — на словах. Цензурный комитет возбудил уголовные дела против редакторов либеральных газет «Вечерняя почта», «Голос жизни», «Новости дня». На неблагонадежных обрушились репрессии, предвыборные собрания не разрешались или разгонялись. Неугодные и строптивые и вовсе лишались жизни — меньше чем за месяц после благостного царского манифеста в России было убито до 4-х тысяч, ранено и изувечено более 10-ти тысяч человек.

В общем, пустой оказалась та бумага с гербом. И уже не только труженики роптали — в октябре 1905 года забастовало около двух миллионов рабочих, — но и солидные господа требовали перемен. Почти как у Некрасова:

«Душно! без счастья и воли

Ночь бесконечно длинна.

Буря бы грянула, что ли?

Чаша с краями полна!"

«Товарищи, всеобщая забастовка!»

5 декабря Московский Совет рабочих депутатов принял решение о стачке. Назначили ее на 7-е, но уговорились перевести дело в вооруженную схватку.

Собирался революционный совет в гимназии Ивана Фидлера, что близ Чистых прудов. Сочувствовал ли его владелец и директор, крупный домовладелец «левым»? Вроде нет — Иван Иванович поддался уговорам, да и не модно было отказывать «борцам за свободу». Может, и он согласился приютить их «на всякий случай»?

7 декабря остановились предприятия, погас свет, застыли на путях трамваи. Горожане, почуяв недоброе, запасались продуктами, керосином, свечами, водой. Встала «железка», за исключением Николаевской дороги — ее обслуживали безропотные солдаты.

Однако ни напряжения, ни, тем более, злобы не ощущалось. «Точно праздник, — умилялась графиня Екатерина Камаровская. — Везде массы народу, рабочие гуляют веселой толпой с красными флагами. Масса молодежи! То и дело слышно: „Товарищи, всеобщая забастовка!“ Таким образом, точно поздравляют всех с самой большой радостью…»

Приехавший в Москву Горький отметил, что «в отношении войска в публике наблюдается некоторое юмористическое добродушие»: «Чего же вы — стрелять в нас хотите?» — спрашивают солдаты, усмехаясь. — «А вы?» — «Нам неохота». — «Ну и хорошо». — «А вы чего бунтуете?» — «Мы — смирно…»

Вечером следующего дня в саду «Аквариум» собрался митинг. Полиция его разогнала, жертв не было. Однако пошел гулять слух, что несколько человек постреляли, а десяток-другой арестовали и препроводили в охранное отделение в Большом Гнездниковском переулке.

Порывистые эсеры долго ждать не стали. Швырнули бомбу в окно того же охранного, убив и ранив несколько полицейских. Это была прелюдия восстания, а на другой день, 9 декабря, кровь уже обильно пролилась на декабрьский снег.

Драться революционеры собирались насмерть, но был ли план? Больше довлели чувства, эмоции. Ввяжемся в драку, а там посмотрим, как говорил Наполеон, а потом повторил Ленин. Кстати, в декабре 1905 года его в Москве не оказалось.

Не стану рассуждать на эту тему. Приведу лишь факт — Владимир Ильич в дни декабрьского восстания находился на конференции РСДРП в финском Таммерфорсе. Большевики командировали в Москву некоего Ивана Саммера. Он вошел в историю, но примостился где-то с краю…

Не жалейте, убивайте…

В гимназии Фидлера собрались гомонящая, напряженная толпа в человек двести дружинников, гимназистов, студентов. Сговорились идти на захват Николаевского вокзала, чтобы перерезать сообщение со столицей. Но — не успели.

Дом окружили войска, которые предъявили ультиматум. После отказа сдаться, грянул залп, потому другой. Падали убитые и кричали раненые. Многих зарубили уланы.

И началось! Вся Москва покрылась баррикадами. Стихийно или по чьему-то приказу? История не ответила этот вопрос, да и неважно. Главное — факт. Из инструкции «Советы восставшим рабочим»:

«Главное правило — не действуйте толпой. Действуйте небольшими отрядами человека в три-четыре, не больше… Казаков не жалейте. На них много народной крови, они всегдашние враги рабочих… На драгун и патрули делайте нападения и уничтожайте. В борьбе с полицией поступайте так. Всех высших чинов до пристава включительно при всяком удобном случае убивайте. Околоточных обезоруживайте и арестовывайте, тех же, которые известны своей жестокостью и подлостью, тоже убивайте…

Дворникам запрещайте запирать ворота. Это очень важно. Следите за ними, и если кто не послушает, то в первый раз побейте, а во второй — убейте…"

Настрой — очевидный. Лишать жизни всех, кто «против». Без разбора. Впрочем, это было стремление и тех, и других.

Поначалу рабочие дружины успешно противостояли войскам, порой даже одолевали их. По словам того же Зензинова, «в первые дни впечатление от неожиданного, сказочного успеха… было опьяняющее. Москва — сердце России, оплот реакции и самодержавия, царство черной сотни — покрыта баррикадами, и эти баррикады держатся против регулярных войск с артиллерией и пулеметами!»

Когда истощается терпение

«Канонада не смолкает, — писала одна из московских газет. — Грохочут пушки, трещат пулеметы… В бою пали уже сотни, а может быть, и тысячи жертв. Быстро редеющие ряды революционеров, расстреливаемых буквально как птицы, ежеминутно пополняются новыми и новыми силами. Боевая дружина превратилась в какую-то многоголовую гидру: вместо каждой отрубленной головы уже вырастают две новые…»

Несмотря на пальбу, толпы людей собирались на тротуарах, на углах и везде, где было какое-то подобие прикрытия, и глазели на происходящее. Нередко любопытные падали, сраженные шальной пулей.

Спустя почти 90 лет ситуация повторилась. Во время октябрьских событий 1993 года обыватели с нездоровым интересом наблюдали за происходящим, несмотря на смертельную опасность. Так было, например, во время штурма Белого дома. Люди всех возрастов, даже мамаши с колясками бегали туда, где «интересно». Со всеми вытекающими отсюда последствиями…

В декабре 1905-го власть, в конце, концов, одолела революционеров. Но лишь после того, как в Москву прибыли Ладожский и Семеновский полки. Командир последнего, полковник Георгий Мин приказал «арестованных не иметь и действовать беспощадно».

Не понятно, почему столь долго петербургские сановники наблюдали, пока струна натянется до предела? Отчего, несмотря на мольбы генерал-губернатора Москвы Федора Дубасова, они тянули с отправкой в Москву крепких воинских частей?

Это было похоже на неудавшуюся попытку самоубийства самодержавной власти. Она еще почти двенадцать лет пребывала в тягостных раздумьях и покончила собой в феврале 1917 года.

«Терпение рабочих истощилось. Они ясно видят, что правительство чиновников является врагом родины и народа». Это было сказано не накануне гибели империи, а в петиции, которую не пожелал принять Николай Второй в январе 1905 года.