Полураспад. Многое ли изменилось за 35 лет?

Самое удивительное в этой правдивой истории то, что научно-исследовательский институт с трудновоспроизводимой аббревиатурой, расшифровываемой как Научно-исследовательский институт экономики сельского хозяйства и прочая, прочая, прочая — в уютную атмосферу которого мне пришлось ненадолго погрузиться тридцать с лишним лет назад, благополучно пережив все катаклизмы переломной эпохи, существует и поныне. И, судя по всему, даже процветает. Недурно, видимо, себя чувствует и сплоченный трудовой коллектив этого оазиса просвещения, ядро которого составляют старые, закаленные борьбой за существование кадры, рядом с которыми мне посчастливилось некогда вкушать спелые плоды советской аграрной науки.

Под величавым названием НИИ скрывалась небольшая уютная шарашка, где сотня дам, преимущественно неувядающих, и десятка три преждевременно состарившихся мужчин дожидались пенсии за чаепитием, сплетнями и игрой в бильярд. Около бильярдного стола и застал я своего будущего шефа заведующего лабораторией трудовых ресурсов. Это был сочный мужчина, так переполненный соками, что наваливаясь пузом на край стола, он сопел, как трофейный паровой молот, потрясший в юности мое воображение в одном из цехов Адмиралтейского завода.

— Как мне найти Валентина Александровича? — скромно, как и подобает соискателю рабочего места, поинтересовался я у столпившихся вокруг бильярда мужчин.

— Ну, я — Валентин Александрович, — отозвался один из них, с явной неохотой отрываясь от игры, — А вы по какому вопросу?

— Я от Славика, — потупив, словно красная девица глаза, отвечал я специалисту по трудовым ресурсам. Чтобы было понятно: Славиком звали любимого племянника завлаба.

— А-а, — смягчился Валентин Александрович, не любивший, когда его по всяким институтским пустякам отвлекали от любимого дела, — По поводу трудоустройства? Ну, пойдем, побеседуем. Университет закончил, экономический факультет? - на всякий случай уточнил он полученную от племянника информацию, — Это хорошо. Вот, например, сегодня принесли мне на рецензию докторскую диссертацию, как там она называется-то? — он полез в ящик письменного стола, — «Процесс воспроизводства трудовых ресурсов в сфере сельскохозяйственного производства в условиях развитого социализма»! —  Валентин Александрович взвесил увесистый том на ладони, — Это же черт его знает, что. Разве простой аграрник может такими терминами пользоваться? Вот, в качестве вступительного экзамена, так сказать, ты мне рецензию на эту диссертацию и напишешь. Договорились?

— Вообще-то, я трудовыми ресурсами раньше не занимался, — с опаской заметил я.

— Ничего, разберешься. Не боги горшки обжигают, — успокоил меня завлаб, — Главные требования к хорошей рецензии — гладкий слог и туманность мысли. Ну и, чтобы не слишком много орфографических ошибок было.

— Спасибо, — от души поблагодарил я своего благодетеля.

— Спасибо пьян не будешь, — прозрачно намекнул Валентин Александрович, — Гастроном на соседней улице. Водку не бери, не люблю. Крепленого побольше, можно подешевле, ну и пару конфеток для души.

С моим появлением, трудовой коллектив лаборатории трудовых ресурсов вырос до девяти человек, из которых к мужчинам, с известной долей условности, можно было отнести троих: завлаба, меня и замзавлаба Мишу — молодого человека не первой молодости, твердо решившего защититься еще до выхода на пенсию. Что касается гендерной принадлежности завлаба, то определить ее было непросто. «Рожденный пить, любить не может», — самокритично говорил о себе завлаб. А то, что Валентин Александрович был рожден именно для отправления культа Бахуса, он доказывал ежедневно, запираясь в обеденный перерыв в своей коморке, где иногда в компании Миши, а чаще в полном уединении, припадал к своему любимому крепленому, после употребления которого его лицо приобретало характерный лиловый оттенок.

Зато лабораторные дамы были дамами в полном смысле этого слова: журналы мод, вязание, конкурсы домашнего варенья и бесконечные разговоры о детях и внуках. А и то сказать, чем им еще было заниматься? Любимый Валентином Александровичем ординарный портвейн они не употребляли, к бильярду их не подпускало эгоистичное начальство, а пить целый день чай с плюшками вредно для фигуры. Можно было бы, конечно, немного и поработать, но вот как раз работа и являлась самым дефицитным товаром, не только в нашей лаборатории, но и во всем институте.

В этом я убедился в самом начале своей недолгой карьеры сотрудника НИИ с труднопроизносимым названием. С рецензией на докторскую я расправился за два дня, покорив завлаба придуманной мной фразой: «интегральный цикл воспроизводства трудовых ресурсов».

— Вот как! — с уважением произнес он, почесывая сивый затылок, — Это что же должно означать?

— Что партия и правительство заботятся о трудящемся человеке еще до того, как он родился и даже зачат, создавая, так сказать, условия.

— Для зачатья?

— Конечно. А ради чего проводятся различные культурно-массовые мероприятия, типа танцев?

— Резонно, — согласился Валентин Александрович, массируя натруженный лиловый нос.

— Вот я и указываю, что автор рецензируемой работы не осветил эту сторону процесса воспроизводства.

— А в остальном? — встревожился завлаб.

— А в остальном работа серьезная: прекрасная подборка цитат классиков марксизма-ленинизма, профессиональный анализ материалов пленумов ЦК КПСС, масса статистики.

— Нет ли низкопоклонства перед западной наукой? — на всякий случай подстраховался Валентин Александрович.

— Что Вы, западные исследователи вообще не упоминаются. Только венгры, болгары и один монгол.

— Ну и прекрасно. Даем положительную рецензию. А с интегральным циклом воспроизводства ты здорово загнул. Молодец.

Ободренный похвалой я готовился к новым трудовым свершениям:

— Какое следующее задание?

Завлаб замялся:

— Посмотри пока отчеты лаборатории, там много интересного, войди в курс. А там видно будет.

Недели две я честно читал отчеты, отыскивая там, подобно хрестоматийному петуху, зерна здравого смысла, и дожидался новых поручений. Но Валентин Александрович, кажется, забыл обо мне. И к исходу третьей недели этих научных штудий я уже не в силах был бороться со сном, который настигал меня на рабочем месте, как удар молнии. Случалось это обычно после обеда, когда набив брюхо столовскими котлетами, я усаживался за рабочий стол и открывал очередной том лабораторных отчетов. Из-за соседнего стола доносилось убаюкивающее журчание двух лаборанток, обсуждавший новый фасон выточек, чуть поодаль младшие научные сотрудницы рассказывали о проказах своих малолетних детишек, а старшие научные сотрудницы спорили о том, следует ли добавлять лук в пирог с капустой, а если следует, то в каких количествах.

Однажды я проснулся от довольно сильного грохота и чувствительной боли и понял, что сорвался со своей любимой «позы мыслителя», которую принимал перед дремой, и позорно навернулся лбом о рабочий стол.

— Простите, — пробурчал я, покраснев, — что-то разморило, от духоты, наверное.

Завлаб вызвал меня в свой кабинет:

— Некрасиво получается, — промямлил он — Народ жалуется, что ты спишь прямо на рабочем месте, на виду у всех. А если, не дай бог, начальство случайно заглянет? Проблем не оберешься!

— Валентин Александрович, — взмолился я, — дайте работу, не могу без дела сидеть целыми днями! От того и засыпаю.

— Работу? — раздумчиво произнес завлаб, — Ну раз ты так настаиваешь, хорошо, дам я тебе работу. Для себя берег, но, думаю, и ты справишься. Вот данные последнего полевого исследования по динамике численности трудоспособного населения, — он достал из ящика стола толстую картонную папку с бумагами, — Нужно проанализировать и обобщить в виде сводной таблицы. И чтобы больше не спать у меня!

Это было счастливое время: дней десять я копался в анкетах, составлял таблицу и писал итоговый отчет.

— Молодец, — тускло поблагодарил меня Валентин Александрович, бегло ознакомившись с плодами моей лихорадочной деятельности.

—  А еще работа есть? — с надеждой спросил я.

Завлаб загрустил и всерьез задумался, видимо о том, зачем он взял на работу этого беспокойного сотрудника. Наконец, он на что-то решился:

— Ладно, дам я тебе работу, — с таинственной интонацией тихо сказал Валентин Александрович, доставая из сейфа несколько машинописных листков, — Это проект ответа на запрос сельскохозяйственного отдела ЦК о том, какими способами можно способствовать закреплению на селе молодежи. Ты ведь знаешь, что сельская молодежь после школы норовит в город податься. В городе и платят побольше, и работа полегче, и бытовые условия получше. Вот народ и бежит из деревень. А в колхозах и совхозах работать некому. Проблема! Как ее решать? Я тут набросал кое-какие соображения. Почитай, подумай, отредактируй, если ошибки найдешь. В общем, подойди творчески. Да, и поимей в виду, подписывать будет сам директор!

«Ну вот, наконец-то, меня допустили до настоящего дела», — торжествовал я, пряча на груди заветные листки.

Однако стоило мне дочитать до конца наброски завлаба и моя эйфория завяла, как морковь, которую мы с коллегами перебирали на подшефной овощебазе. Валентин Александрович видел только одну возможность уменьшить отток молодежи в города - закрыть на селе все средние школы.

«Получив среднее образование, — убеждал шеф колеблющихся и маловеров, — сельская молодежь получает возможность поступать в расположенные в городах высшие учебные заведения, где знакомится с более высокими стандартами жизни, теряя интерес к возвращению в деревню».

— Валентин Александрович, дорогой! — завопил я, ворвавшись без приглашения в кабинет завлаба, — «Закрыть средние школы, оставив лишь начальное образование». Это же средневековье! Ведь на селе тоже нужны специалисты: агрономы, ветеринары, врачи, наконец. Откуда они возьмутся, без среднего образования?

— Пришлют из города по распределению, — невозмутимо ответил завлаб, хлопая толстыми отечными веками.

— Горожанин не станет работать в деревне, там надо родиться, любить эту жизнь.

— Что ты предлагаешь? — начал раздражаться Валентин Александрович.

— Платить высокую зарплату, строить дома с удобствами, прокладывать хорошие дороги, чтобы из любой деревни можно было за пару часов добраться до крупного города.

Завлаб скривил презрительную усмешку:

— А где на все это найти денег, умник?

— Повысить цены на продукты питания, заодно и дефицит рассосется.

Валентин Александрович глянул на меня с некоторым, даже, состраданием:

— Ты сумасшедший. Стабильные цены на жратву — главное завоевание социализма, залог уверенности народа в завтрашнем дне. Поднимешь цены на хлеб и молоко, будет бунт.

— Не будет, если повысить минимальные зарплаты и пенсии.

— И запустить инфляцию, как при капитализме.

— При капитализме тоже люди живут, кое-где очень даже неплохо.

— Тсс! - завлаб предостерегающе поднес палец к губам, — Думай, что говоришь! — перешел он на свистящий шепот, — теперь понятно, почему тебя турнули с прошлой работы. Значит так: проект докладной для ЦК ты возвращаешь мне и забываешь о его существовании. А крамольные мысли засовываешь себе в задницу, вместе со своим поганым языком. Ты меня понял?

— Понял, — со вздохом ответил я, — А чем мне дальше заниматься?

— Чем хочешь, — сурово отрезал Валентин Александрович, — я тебе не нянька. Но на рабочем месте не спать! Иди.

Когда я уже взялся за дверную ручку, завлаб, видимо сжалившись над моим потерянным видом, бросил уже не таким ледяным тоном:

— Да, если уж совсем нестерпимо захочется спать, можно прикорнуть в том кресле, что стоит в углу лаборатории за шкафом. Там место укромное, никому не видно. А в институт я тебе разрешаю приходить попозже; должен же ты посещать научную библиотеку?

Но вскоре в мою жизнь настойчиво постучался Андропов. И не только в мою. Весь наш НИИ залихорадило: на общеинститутском собрании трудовому коллективу была разъяснена новая политика партии: «Социализм — это дисциплина».

— Видите, какая ситуация, — бессильно развел он руками, собрав лабораторию, — Придется приспосабливаться. В девять часов все на рабочих местах. Обед — минута в минуту. Никакой художественной литературы, никаких журналов мод. А тебе, Володя, - он обратил на меня просящий взор, — придется на время отказаться от посещения библиотеки.

И потекли мучительные недели борьбы за трудовую дисциплину: по утрам густые цепи сотрудников института совершали кросс от ближайшей автобусной остановки до проходной. Достигнув заветной цели, почтенные матроны и отягощенные пивными животами ученые мужи, отдуваясь, усаживались пить чай, часа на полтора, чтобы привести в порядок сердцебиение и давление. И все равно, каждый день кто-нибудь да опаздывал, и уже к обеду на проходной появлялась «Молния»: «Старший научный сотрудник лаборатории интенсивного птицеводства Гусаков Н. И. опоздал на работу на 53 секунды. Позор!!!».

Вот тут-то мне и пригодились полученные в юности легкоатлетические навыки: последним выходя из автобуса, я первым оказывался у проходной. Завлаб поначалу сиял:

— Молодец, я не ошибся в тебе!

Но вскоре атмосфера в нашем небольшом коллективе стала накаляться. Сначала обострилось борьба за заветное кресло — то, что за шкафом. В доандроповские времена оно частенько пустовало: Завлаб спал у себя в кабинете, запершись на ключ, а дамам было не до сна, ведь в рабочее время им нужно было обойти все окрестные магазины. Лишившись такой возможности, женщины заскучали и, сначала робко, а потом все более решительно начали скрываться за шкафом для освежающего дневного сна. Но дефицитное кресло чаще всего оказывалось уже занято. Научные сотрудницы возроптали, и Валентин Александрович вынужден был составить график использования кресла, который прикололи канцелярскими кнопками к тыльной стороне шкафа - так, чтобы каждый, кто заглядывал в лабораторную «спальню», сразу видел, чья сейчас очередь.

Тогда, борясь с одолевающей меня сонливостью, я стал выклянчивать у завлаба те жалкие крохи работы, которые доставались нашей лаборатории, за неделю выметая весь месячный запас.

— Понимаешь, старик, — кряхтел Валентин Александрович, вызвав меня на ковер, — залог успеха в нашем деле — ритмичность. Главное — поймать нужный рабочий ритм. Вот, к примеру, старейший наш сотрудник — Анастасия Самсоновна. Скажешь ей: сделать работу за месяц, сделает за месяц. Скажешь, сделать за год, будет делать год. При этом никогда не бездельничает и не спит за шкафом. А ты?! Даешь тебе работу на месяц, ты делаешь за неделю. Неужели нельзя работать ритмично?

— Не получается, Валентин Александрович, — поникнув головой, оправдывался я, — засыпать начинаю.

— Нужно учиться. Написал строчку, остановись, прочти ее слева направо, потом — справа налево, пересчитай количество знаков… Постепенно войдешь в нормальный ритм.

Однако сравняться в искусстве ритмичной работы" с Анастасией Самсоновной мне было не суждено.

Вмешались органы государственной безопасности: буквально через пару дней завлаб, выглядевший на этот раз необычно серьезным и подтянутым, пригласил меня в свой кабинет, но вовсе не для того, чтобы угостить ординарным портвейном.

— Тут такое дело, — Валентин Александрович тяжело и виновато пыхтел, — Был у меня сейчас очень неприятный разговор с начальником Первого отдела. Речь шла о тебе, — продолжил завлаб, — В Первый отдел пришла бумага из КГБ, касающаяся твоей персоны. Мне дали ее прочесть. Там всякие антисоветские ужасы: политически неблагонадежен, идеологически не выдержан, связан с диссидентскими кругами и прочее. И вывод: работать со сведениями, предназначенными для служебного пользования, не должен. А ты же сам знаешь, у нас в лаборатории все с допуском, без него нельзя.

Валентин Александрович глубоко вздохнул, словно собираясь нырнуть:

— Короче говоря, Первый отдел рекомендует тебя уволить. Ты поверь, — суетливо затараторил завлаб, — я дал тебе самую положительную характеристику, сказал, что ты прекрасно образованный перспективный специалист. Но, сам понимаешь, их все это не слишком интересует. Вот такая ситуация. Что делать будем? Ты пойми мое положение: я тебя порекомендовал, все знают, что мы в дружеских отношениях и скандал, связанный с твоим увольнением, неизбежно скажется на мне.

— Вы хотите, чтобы я тихо уволился по собственному желанию?

Валентин Александрович вытер носовым платком взмокший от пота лоб:

— Да, нет, я не настаиваю на таком радикальном решении. Отсюда тебе, конечно, надо уходить, но можно обойтись без увольнения. Откомандируем тебя туда в Сибирский филиал на годик-другой, а там, глядишь, все утрясется.

— Спасибо, Валентин Александрович, не нужно ничего этого, никуда я не поеду, я человек питерский.

— Что же ты будешь делать? По специальности тебя никуда не возьмут.

— Найду на свои руки муки. Давайте бумагу, напишу заявление по собственному желанию.

На этом мое путешествие по дебрям советской академической науки раз и навсегда завершилось.

А Валентин Александрович по-прежнему трудится на ниве исследования трудовых ресурсов — все в том же институте, все в той же лаборатории. За прошедшие десятилетия он защитил докторскую диссертацию, перешел с «красненького» на коньяк и постарел.

Теперь он уже не считает, что на селе нужно зарыть все средние школы. Они и так в большинстве закрыты. Да и от сельского хозяйства, и раньше переживавшего не лучшие времена, нынче остались одни огрызки. А вот институт экономики сельского хозяйства все так же процветает. И привыкшие к ритмичной работе сотрудницы все так же часами пьют чай с плюшками. Дай им бог здоровья.

Вот я и спрашиваю: так ли уж все изменилось в нашей жизни за последние тридцать лет, как кажется?

Внешне — все, а по сути — почти ничего. Одним словом - полураспад. Процесс в некоторых случаях долгий.