Украинец и русский — братья или просто соседи?

«Товарищ Сталин, Вы — большой ученый. В языкознанье знаете Вы толк…»… Эти строки Юза Алешковского заставила вспомнить статья действующего президента России «Об историческом единстве русских и украинцев».

Напиши ее менее статусный автор, будь он даже академиком, кроме коллег и студентов профильных факультетов вряд ли бы кто ею заинтересовался. Но все, что пишет или говорит Путин, совершенно справедливо воспринимается как программное заявление, определяющее внешнюю и внутреннюю политику России, страны, которая несмотря на очевидные проблемы остаётся одним из самых влиятельных игроков на мировой шахматной доске.

Первая волна комментариев уже схлынула, но тема все еще остается актуальной. Самое время предоставить слово специалисту, который профессионально разбирается в вопросе: насколько корректно называть русских и украинцев одним народом? Мы беседуем с Александром Грищенко, кандидатом филологических наук, профессором кафедры славянской филологии Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета, старшим научным сотрудником Института славяноведения РАН и Института классического Востока и античности НИУ ВШЭ.

 — Ответ не может быть односложным и простым, по крайней мере для меня. Мне очень бы хотелось называть русских и украинцев одним народом и принадлежать к ним обоим одновременно, тому есть и биографические основания. Но буду рассуждать как специалист по этнонимам (названиям народов) и в области социолингвистики (науки, которая занимается изучением связей языка и общества).

Если существуют такие понятия, как «русские» и «украинцы» и такие этнонимы (названия народов), как русские и украинцы — то между ними, безусловно, имеется разница, но коренной вопрос, какая именно? Это понятия одного иерархического уровня: «русские и украинцы — два отдельных восточнославянских народа» или разных уровней, когда одно понятие входит в другое: «украинцы — это часть русского народа» а, возможно, мы видим пример некой более сложной конструкции? Чтобы продемонстрировать эту сложность, введём ещё несколько переменных: язык, причём два типа языка — литературный и народно-разговорный (диалектный); государство (в нашем случае их два — Российская Федерация и Украина); и общество, расслаивающиеся на условно «элиты», причём тоже разные (политические, деловые, культурные, научные, религиозные), и условно «простой народ».

«СП»: — И все-таки. мы говорим на диалектах одного языка или на разных языках?

— Современный русский литературный язык и современный украинский литературный язык — это совершенно разные языки и с точки зрения классической структурной лингвистики, поскольку отличия между ними имеются на всех уровнях (фонетическом, морфологическом, синтаксическом, но более всего на уровне лексики), и с точки зрения социолингвистики, которая — в виде остроумного афоризма, приписываемого Максу Вайнрайху (американский лингвист — Ред.) — следует следующему принципу: «Язык — это диалект с армией и флотом». Речь, конечно, о близкородственных языках, которые структурные лингвисты могли бы квалифицировать как диалекты друг друга. Армия у Украины есть, флот — тоже, так что украинский язык — это уже не диалект русского. Но чуть более ста лет назад, в «Опыте диалектологической карты русского языка в Европе», изданной в 1915 году лучшими отечественными диалектологами, украинский язык в виде малорусского наречия — наряду с белорусским — входил в русский язык вообще, и в этом не было никакого великорусского шовинизма.

Однако на этой карте вы увидите, что по-малорусски говорили и на Кубани. Многие ли из них самих готовы отнести себя к украинцам? А к казакам? И можно ли тогда, опираясь только на диалектные отличия между кубанцами и, например, соседними донцами, считать первых отдельным народом? Или считать казачество в целом отдельным народом? Бывали, кстати, и такие попытки — во время Гражданской войны, и закончились они более чем печально — расказачиванием…

«СП»: — Давайте все-таки вернемся в настоящее.

— Наших государств сейчас, как ни крути, два, и жители России и Украины — это всё равно разные сущности, со своим общественно-политическим бытом, со своими «элитами» и противоречиями между ними. Равно как и со своим, также по-своему расслоенным по настроениям, «простым народом».

А «простой народ», причём ещё малороссийский, как его называли в XIX веке, сочинил пословицу: «Паны дерутся, а у хлопцев чубы трясутся», — в таком виде зафиксировал её в середине того же века известный луганчанин Владимир Даль в «Пословицах русского народа». А вот в собрании украинских пословиц «Украінські приказки», выпущенных примерно в то же время Матвием Номысом (Симоновым), этой пословицы нет…

Самую раннюю её фиксацию — как «Паны дерутся, а у хлопцев чупы трещат» — мне удалось найти в «Латинской хрестоматии для средних классов гимназий» Никиты Белюстина 1839 года как отечественный эквивалент, с пометой «а мы говорим», к выражению древнеримского баснописца Федра «Humiles laborant, ubi potentes dissident», что дословно можно перевести «Простые (люди) страдают, когда сильные враждуют».

На мой взгляд, проблема разделения русского и украинского народов кроется именно в этом, причём паны — это не всегда страшные кремлёвские тираны с армией, флотом и «искандерами», скорее, это чрезмерно озабоченные своей значимостью представители национальных интеллектуальных элит и элиток, русских в том числе.

«СП»: — В начале нашего разговора вы намекнули на какие-то «биографические основания. У вас — украинские корни?

— Самому мне довольно сложно относить себя по происхождению к русскому или украинскому народу, поскольку трое из четверых моих предков поколения дедов происходят с малороссийских земель (четвёртый, бабка по отцу, из саратовских крестьян, да и те трое — тоже сплошь селяне по происхождению, выбившиеся в горожане далеко за пределами своей исторической родины).

Мой дед Филипп Иванович Грищенко, из крестьян Херсонщины, стал «узбекским скульптором» (его собственное определение), благодаря советской власти выбившись из беспризорников (появившихся, впрочем, из-за той же советской власти, точнее, в процессе её становления) в заслуженные деятели искусств Узбекской ССР и получив из её рук новую этничность — украинскую. Сам он признавался моему отцу, что мой прадед Грищенко даже не знал, что является украинцем, при том, что язык, на котором они все говорили, был, конечно, обычным степным украинским диалектом. Дед Филя мечтал обучить ему и меня. Однако украинский я освоил уже после его смерти, благодаря малороссийским родичам с других сторон и благодаря диалектологической вылазке в Подолье с покойной Анастасией Филимоновной Войтенко, профессором Московского областного педвуза, бывшей, как и мой дед, убеждённой советской украинкой, а также благодаря сознательным профессиональным занятиям славистикой.

Хотя родной язык у меня русский (по современной таксономии), нет сил отказаться и от выученного, но не менее родного украинского. И нет сил не считать украинцев своей роднёй — даже тех, кто, возможно, объявит меня омоскалившимся предателем. Однако это слишком личное и больное.

«СП»: — Украинский язык и украинская культура для вас — это что-то личное, или еще и сфера научных интересов?

— Я занимаюсь последние годы связями староукраинско-старобелорусской книжности XV-XVII веков со славяно-русской книжностью Московии и Новгорода, в том числе тем, как на Москве воспринимали так называемую «просту мову», или западнорусский литературный язык, но это уже тема для отдельного разговора.