Погромы и военный переворот

Я даже уже сам не скажу определенно, что это — реальное детское воспоминание или позднейшее знание, полученное из старых подшивок, фильмов и разговоров с современниками, но в любом случае это не выдумка, так было — двадцать пять лет назад советское общество было озабочено несколькими, как тогда казалось, важными вещами.

Вещь первая — общество «Память». Считалось, что это какие-то крайне опасные фашисты, ждущие своего часа. Они готовятся к погромам, составляют списки с именами и адресами своих будущих жертв и даже помечают меловыми крестиками двери квартир, точат где-то в подполье свой кровавый топор, который рано или поздно обрушат на головы мирных обывателей — чаще всего считалось, что евреев, но были версии и про интеллигенцию, и про сторонников Межрегиональной группы, и еще про что-то, но в любом случае модно было считать, что погромы, конечно, будут.

Вещь вторая — военный переворот. Считалось, что он вот-вот обязательно случится, что армия ждет своего часа, и что однажды мы проснемся, а по улицам ездят танки. Все ждали военного переворота, среди народных депутатов СССР обнаружилось двое полковников, Алкснис и Петрушенко, которые произносили какие-то радикальные просоветские вещи, и к ним все прислушивались с особенным трепетом, предполагая, что это не просто два депутата, а два реальных черных полковника, за спинами которых стоит миллионная советская армия, молчание которой — знак согласия с этими полковниками. Ждали военного переворота, ждали.

Сейчас-то мы понимаем, что оба эти ожидания к реальности никакого отношения не имели, не случилось ни погромов, ни военного переворота — не считать же таковым выступление ГКЧП, которое, как мне теперь кажется, сознательно пародировало сложившееся в обществе представление о политическом апокалипсисе. Вы ждете танков? Вот вам танки.

Но при этом нельзя сказать, что оба ожидания были заведомо бредовыми. Любой современный нам политолог, погрузи его в 1990 год, написал бы тогда, что да, конечно, будут и погромы, и военный переворот. Это было самое логичное, потому что вопрос-то упирался тогда только в географию — на самом-то деле речь шла об ожидании погромов в Москве и о военном перевороте в Москве, и это было очень логично, потому что не в Москве все уже было и не раз повторялось. Все помнили Сумгаит 1988 года, когда азербайджанцы резали армян, все помнили Тбилиси 1989 года, когда конец местной оттепели положили солдаты генерала Родионова, и вся поздняя перестройка по советским окраинам — самое интересное и самое важное там так и выглядело, или погром, или танки, или и то и другое, как в Баку в январе 1990 года. Логично было ждать чего-то такого и в Москве, очень логично.

На эту тему, кстати, есть прекрасный фильм «Невозвращенец» по повести Александра Кабакова. Повесть, как считается, предсказала появление ГКЧП, но это большая натяжка, ничего там такого не предсказано. Зато в фильме есть очень точная (и вряд ли кто-то понимал, насколько она точная) сцена, когда к главному герою, модному столичному перестроечному тележурналисту, приезжает его родственник, убежавший от погромов из какой-то южной республики. Они разговаривают на разных языках — хозяин увлечен демократией, гласностью и переходом к рыночной экономике, а гость до сих пор переживает, как, отстояв сколько-то часов на коленях на площади в рамках покаяния русских колонизаторов перед местным (не сказано каким) народом, обменял квартиру на билет на поезд до Москвы и счастлив, что остался жив. Один боится военного переворота, другой мечтает о нем, и никогда они друг друга не поймут. Понятно, что это кино я смотрел уже после того, как узнал, что ни переворота, ни погромов не случилось, но конфликт москвича и немосквича даже с учетом несбывшихся их ожиданий выглядит очень убедительно.

Я думаю, опыт 1990 года мог бы нас чему-то важному научить. Это реальный эпизод нашей истории, реальное то, что было на самом деле — вот те ожидания. Люди ждали погромов, а их не случилось. Люди ждали военного переворота, а он обернулся пародией и тоже не состоялся. То, что казалось всем жизненно важным, не имело вообще никакого значения.

«То, чего все ждут», «то, чего все боятся», — вспомните, был ли хотя бы один случай, когда такие ожидания сбывались. В девяностые боялись голодных бунтов, возвращения коммунистов, гражданской войны, еще чего-то — и даже непонятно, то ли боялись зря, то ли наоборот, боялись так старательно, что именно этого в конце концов и не происходило.

Чем 2015 год совершенно точно похож на 1990-й — вот этой повышенной нервозностью. Что-то будет, что-то будет — и тогда, и сейчас хорошим тоном считается видеть черты того, что будет, во всем, что происходит вокруг. Система страхов и ожиданий — она ведь уже сложилась. Сломанные скульптуры, возвращающиеся добровольцы, международная изоляция, катастрофа в экономике — у всех примерно одинаковое представление о том, какие сегодняшние новости будут иметь значение завтра и послезавтра. Но жизнь же должна была научить нас, что именно эти новости всегда имеют самое ничтожное значение. То, чего все боятся — не случится. То, чего все ждут — не наступит. Давайте исходить из этого.