Свободная Пресса в Телеграм Свободная Пресса Вконтакте Свободная Пресса в Одноклассниках Свободная Пресса в Телеграм Свободная Пресса в Дзен
Общество / Новости Донбасса
22 апреля 2017 14:19

Донецк: три года на войне

Записки из города, который не сдается

10232

В начале апреля на донецком полигоне «Торез» прошел смотр резервистов, ознаменовавший очередную дату: за три года до этого над Донецкой ОГА (областная государственная администрация) вместо одного украинского взвилось два флага — Донецкой Республики и России. Одновременно с этими событиями началась война, официально именуемая «противостояние на Юго-Востоке Украины». Как ни называй происходящее, эта война длится уже три года. Ее участники и/или заложники — более шести миллионов жителей территорий подконтрольных ЛДНР и ВСУ, а также военные и добровольцы с обеих сторон. На этой войне сражаются и гибнут люди, культурно практически не отличимые от жителей Владимира, Костромы, Новгорода или Новосибирска. Как это выглядит хотя бы со стороны ЛДНР — попробую рассказать.

Донбасс ранней весной выглядит как картина на евангельский сюжет в исполнении мастеров готического Возрождения — буро-желтая всхолмленная степь с пятнами прозрачных дубрав и низких кудрявых сосен, прерывающаяся гигантскими правильных и неправильных форм терриконами и заржавевшими вышками шахтных конструкций. Вдоль трассы — шахтерские и рабочие городки: советской постройки центр со школами, магазинами, обязательным ДК, и собственно плоть города — малоэтажная индивидуальная застройка без примет села.

Читайте также

Донецк, да и та часть его агломерации что я увидела, удивительным образом сочетает в себе советское, европейское и даже американское начала обустройства. Наряду с хрущевками и памятниками единству партии и народа, не сохранившимися даже в континентальной России, здесь торжествует порядок частного городского (пригородного) домика, пресловутого белого штакетника. Может, отсюда и упорство в борьбе за свою землю — потому что это не только степи и шахты, но и личное пространство от крыльца до калитки.
Центр же города, его сердце, при всей глобализованности и даже в хорошем смысле европейскости обладает выраженным региональным характером; первая и самая отчетливая его примета — этот город очень дисциплинирован и чтит свое трудовое и воинское советское прошлое: столько памятных досок рабочим-передовикам, инженерам, ученым, солдатам и офицерам, причем не только героям ВОВ, но и, например, воинам-афганцам я не встречала ни в одном российском городе. Даже в нынешнее трудное время Донецк очень подтянут — за минуты до комендантского часа по пустынной центральной улице идет пылеуборочная машина, помигивая оранжевыми фарами. По набережной реки Кальмиус парочка движется при свете фонарей, подгулявшая молодёжная компания торопится по домам, и одновременно далеко за рекой начинаются прилеты; они слышны как сквозь вату и поначалу очень трудно все это совместить в голове — освещённую набережную, весёлых людей и артиллерийские залпы.

Непросто совместить также еще ряд вещей: уютный, одновременно величественный и очень чистый центр города с работающими хипстерскими кафе — и полный блэкаут банковской системы (карты Республиканского банка ДНР пока не в счет). Вытащить кэш с российской или украинской карты возможно только полулегальным образом и с некоторой комиссией; и это при том, что на главной площади города красуется здание Сбербанка. Два местных мобильных оператора — «Водафон» (украинский МТС) и республиканский «Феникс» настолько не дружат друг с другом, что звонок с «Водафона» на «Феникс» и наоборот попросту не проходит. Продукты питания и лекарства продаются по ценам, сравнимым с петербургскими и московскими, а средняя зарплата составляет от пяти до семи тысяч рублей, и это при зашкаливающей безработице. Правда, в Донецке усилиями нынешней администрации дешевая коммуналка и сверхдешевый общественный транспорт — проезд, например, на троллейбусе стоит три рубля. Но троллейбусы и весело звенящие трамваи заканчивают ходить около десяти вечера, потому что в 23:00 начинается комендантский час. А такси (тоже недорогое) после 21-го скорее всего обойдется по двойному тарифу.

Донецк очень красив даже без скидки на адреналин. Он представляет собой гармоничный синтез русского губернского и большого советского города; его архитектура, в объектах которой по отдельности нет ничего выдающегося, непротиворечива внутри ансамбля и отлично чувствует холмистый балочный ландшафт. Это город, по которому приятно гулять — здесь много зелени и достаточно эффектных ориентиров. В садике возле восстановленного кафедрального Спасо-Преображенского собора орут сойки и сороки, из клумб торчат аккуратно подрезанные черенки роз. Перед собором установлена стела с Михаилом Архистратигом, подаренная киевлянами каких-то пятнадцать лет назад: да хранят вас силы небесные, написано на мове. И они, видимо, хранят. Михаил с крыльями и сверкающим мечом теперь обосновался на гербе Республики.

Донецкие церкви — отдельная строка. Они в прекрасном состоянии, купола сверкают даже на прифронтовых храмах. Когда я спросила бойца, который вез меня в Ясиноватую — не боятся ли они давать такой хороший ориентир для артиллерии — он только повел плечами. Казалось бы, известны специальные прилеты по церквям — но то ли фатализм дончан, то ли своеобразная рыцарская религиозность заставляет их храмы сверкать. Тут же, переваливая гребень очередной балки, мы увидели прилет на позиции ополчения под Ясиноватой — среди затишья, в которое мне повезло попасть. А в самой Ясиноватой на грохнувший издалека артиллерийский залп никто даже не почесался; позже один из местных, хозяин голубятни, сказал про своих птиц — видите, какие они сейчас спокойные… А если бы обстрел намечался, разлетелись бы!

Религиозность Донбасса особого рода — здесь эта тенденция явно сильнее, чем в России, но при этом иного плана, чем народное сельское православие Малороссии и Западной Украины, где чтут каждый церковный праздник недеянием. Донбасс религиозен в смысле сурового препоручения себя высшим силам — в забое, на войне, в повседневных лишениях. Праздник-не праздник — надо работать. Сколько раз я слышала здесь эту максиму: от судьбы не убежишь. Своего рода апофеоз подобного мироощущения — проходная Макеевского коксохимического комбината, где заводские трубы соседствуют с церковным куполом.

Из разных точек агломерации видны огромные терриконы — черно-охристые, зачастую правильных геометрических форм. Они придают пейзажу несколько инопланетный характер.

На дверях некоторых магазинов и офисов висят перечеркнутые значки «Калашникова» — это когда с оружием нельзя. Центровой двор с балкона кафе: видны белые тополя и одна из ахметовских высоток. Можно курить, пить белое вино, в меню есть буайабес. Правда, кроме меня, меню и персонала в кафе никого нет, вообще. На второй-третий взгляд город напоминает тщательно заправленную кровать, чей обитатель то ли в дозоре, то ли в отъезде, то ли вовсе её более не сомнет.

Это довольно сложно уложить в голове — ты находишься в очевидно родном городе, здесь говорят по-русски, то же вероисповедание, тот же бэкграунд, тот же зеркальный новострой, провинциальный ампир и даже хрущевки те же — но при этом совершенная Латинская Америка: вот по улице катится БТР, вот тебя задерживает патруль за фотографирование вокзала, и отпускает не при взгляде на документы, но на сумку с гюйсом Российского флота, который, по случаю, напоминает флаг несбывшейся Новороссии.

И невозможно не осознавать, что твой третий-четвертый-тридцать четвертый Рим как бы то ни было за этих людей вписался, да и правда же не чужие, но потом принялся вилять. И эти люди по-прежнему рады тебе, но радость эта уже переходит в настороженность и некоторое сложное чувство — потому что разница между тобой и ними с одной стороны совершенно не ясна: один язык, культурный код, можно обсудить с детьми шоу «Голос» (взрослым все же не до этого), с другой стороны — вопиюще очевидна; завтра или через неделю ты уедешь в город, который не обстреливают, где не составляет проблемы зайти среди ночи в бар, и, о чудо, расплатиться карточкой, а если твоей маме захочется поехать отдыхать в другую страну, с ее паспортом это возможно, то ее пенсия никуда не денется. А на Донбассе социальные выплаты перестают начислять после нескольких месяцев отсутствия — потому что мало ли что с человеком могло случиться.
И ты, в свою очередь, начинаешь испытывать ощущения тоже весьма непростые, которые составляются из близких к противоположным чувств гордости и досады, или даже стыда — потому что никак не без нашего участия — или безучастия — этот искренний и трудолюбивый город с его людьми превратился в латиноамериканскую окраину, и когда официанты в кафе извиняются, что не могут принять карты Сбербанка, и, краснея, объясняют тебе как можно обналичить деньги, звонят знакомым, чтобы найти какие-то варианты, а ты все не можешь врубиться, как это вообще, и в итоге приезжаешь на главную площадь города, где на углу через сквер со стендом «я сердце Россия» высится офис с зеленой вывеской и логотипом, и надписью на дверях: «отделение закрыто», и стоишь и не понимаешь уже того, как при этом закрытом отделении еще бОльшая часть дончан продолжает вот это — я сердце Россия, а с рекламного бокса на тебя смотрит комбат Гиви и сообщает, что если ты никогда не сдаешься, то рано или поздно увидишь, как сдаются другие.

Трудно также отделаться от мысли, что интуитивная стратегия России по отношению к регионам, стремящихся к воссоединению с метрополией или хотя бы культурной и экономической интеграции с ней де-факто повторяет вековую практику создания своего рода «казачьих окраин» с определяющей ролью в них разного пассионарного люда и неизбежно относительной законностью. Возможно, это как-то работает в сельском Приднестровье или Южной Осетии, но более чем миллионная городская агломерация в таком режиме долго жить не может. Отсюда, при всей яркости и своеобразной привлекательности идеи «народных республик» — неослабевающее ощущение подспудной катастрофы ежедневного бытия для тысяч обывателей, причем оно не исчерпывается смертями и увечьями от украинских снарядов, потому что и помимо них здесь очень трудно живется обычному человеку. Проблемой становятся самые простые вещи, которые в режиме цивилизации и относительного российского благополучия мы попросту не замечаем, воспринимаем как должное.

Читайте также

С тех пор, как я вернулась из Донецка, каждое утро просыпаюсь в тревоге и некоторое время не могу понять, где нахожусь. Вижу за окном не белые пирамидальные тополя, но березу против дома, ивняк у железки и дальние липы парка Заячий Ремиз; с ними приходит ощущение безопасности, но фоном остается еще что-то, чему сложно подобрать определение. Пожалуй, точнее всего будет назвать это чувством того что случилось нечто непоправимое.

Избавиться от него не получается. Наверное, потому что непоправимое действительно произошло; и вместе с тем остается еще целый ряд вещей, которые все еще можно поправить.

Продолжение следует

Последние новости
Цитаты
Иван Мезюхо

Политолог

Сергей Обухов

Доктор политических наук, секретарь ЦК КПРФ

Константин Сивков

Военный эксперт, доктор военных наук

Фоторепортаж дня
Новости Жэньминь Жибао
В эфире СП-ТВ
Фото
Цифры дня