Откровения пленного монаха: Верующий СБУшник бил больше всех

С отцом Феофаном (в миру — Георгий Кратиров) мы познакомились 2 года назад. Мой коллега и друг присутствовал на совещании в Госдуме, где выступал иеромонах. Это выступление произвело на меня сильнейшее впечатление, а после мы с ним не раз встречались и разговаривали.

Иеромонаху Феофану 36 лет, родился в Донецке, учился в Московской Православной Духовной Академии. Три года назад с ним произошло то, что никому из нас забыть нельзя. 5 апреля 2015 года его выпустили из плена. Об этом наше интервью.

— Отец Феофан, как получилось, что вас взяли плен?

— Возле монастыря, прямо под окнами моего домика проезжали «ураганы», ехали на позиции для стрельбы по Докучаевску и Донецку, а вечером в новостях сообщали, что это сепаратисты обстреляли Докучаевск и окраины Донецка. При всем том, что я видел кто стреляет, откуда стреляет… Такая ложь… вопиющая! Потом поползли слухи, что там кого-то убили, там кого-то арестовали, какие-то массовые захоронения находят в нашем районе. Потом в июле 2014- го я видел бой, издалека, в районе пос. Сладкое, когда наших разведчиков из минометов накрыли крупнокалиберные пулеметы и минометные мины с белым фосфором. Буквально, километров в 10 от нас или чуть меньше.

— Почему вы говорите «наши разведчики» — вы к этому моменту заняли определенную позицию?

— Я сразу занимал позицию против Майдана. Ведь это постановочная «революция» была, те же листовки там раздавали что и при «арабской весне» в Ливии, в Сирии, в Ираке. В таких историях всегда всё под копирку: «протесты на площади», малая сакральная жертва", избиение протестующих силовиками, потом, естественно, увеличение количества протестующих, когда накал достигает кульминации, вдруг откуда-то появляются «неизвестные снайперы», которые призваны сделать «большую сакральную жертву». Как только погибает большое количество народа, сразу же создается эмоциональная информационная волна, в убийствах лично обвиняется глава государства, ненавистный заказчикам «протестов», и его или казнят, или он убегает. Потом начинается переформатирование власти. Конечно, не ожидали в Киеве, что Донбасс поднимется, но для нас всегда был чужд фашизм, нацизм и тем более национализм. Мне категорически не нравятся слова «Слава Украине! Героям слава!» Слава кому?! Стране, именем которой совершено столько зверств?! О каких «героях» идёт речь? Выродков от украинского народа — бандеровцев и коллаборационистов, которые в 1941—1945 годах в разы «перещеголяли» немцев-оккупантов в своих зверствах?! Мне Бандера — не герой!

— Почему же вы решили, что вам необходимо помогать ополченцам?

— Это был мой выбор сознательный. Первое, что особенно обожгло меня — это события в Одессе 2 мая 2014 года. Да все адекватные люди были обожжены, шокированы, ни у кого не укладывалось в голове, не могли поверить, что можно так расправиться с людьми, с нашими одесситами. Вечная память всем погибшим в Одессе!

Первый обстрел донецкого аэропорта произошел 26 мая, и потом понеслось… Авиация ВСУ бомбила Донецк и окрестности, в нашем районе появились РСЗО «Ураган» «Смерч «…Я видел как они выезжали в поля в стороне Кириловки, Благодатного, Владимировки, оттуда били в сторону севера и северо-востока. Не дай Бог никому видеть, как твой родной город обстреливают фосфором, градами… Взрывы в тех местах, где твое детство прошло…

Невозможно было просто смотреть, как гибнут люди — просто в магазин вышел и не вернулся. Продавщица рассказывала: отошел человек от кассы — у нас там такой есть «первый гастроном» — и прилёт совсем рядом. Она выбежала на улицу, а он уже лицом вниз лежит, из-под него кровь растекается. Все, нет человека. Только что с ним разговаривала… Как можно было на это реагировать? Говорят эта война гражданская. Может, вначале, она и была таковой, пока на той стороне не появились первые инструкторы из США.

— Вы ожидали предательства?

— Мой водитель знал, что я звонил в разведку ополченцам и журналистам, сообщал о передвижении «ураганов», «Смерчей» и других РСЗО, баллистических ракет «точка У» и прочего. Думаю, скорее всего, его поставили перед выбором: либо он идет в армию, либо какую-то другую «пользу» приносить будет. Видимо, он решил «пользу» приносить.

В сам день моего похищения, пришел в дом на второй этаж поднялся, а этот водитель ко мне: «Батюшка, благословите…» и какая-то странная улыбка на его лице проскользнула… И тут же началось: на первом этаже возникло какое-то движение, я спустился, и, как в кино, на меня начали вскидывать пистолеты. Но меня оружием не испугаешь! Я к нему отношусь просто как к красивой технике. Водителю крикнули: «Волик, можешь спускаться, мы его застегнули».

Меня задерживал «верующий» СБУшник, как он сам сказал. Это было во вторник, после Торжества Православия, он начал меня упрекать: «Ты сепаратист, кому ты помогаешь. Ты нарушил пост, негодяй. Ты сепарам помогаешь, ты после этого не священник». А я, говорит, уже шесть лет все посты соблюдаю, все лавры на Украине объехал. А дальше, вечером он меня, этот верующий постник, так битой молотил от души…

Из дома вынесли все, что им понравилось. Макеты оружия, что у меня были, все были с документами, они не являлись уже оружием в принципе, сбушники знали об этой коллекции заранее, потому что открыли комнату нужную и взяли все спокойно, они знали, где оно хранится. Плащ-палатку со всем этим добром вынесли и погрузили в свою машину.

Меня посадили в микроавтобус и повезли. Руки были застегнуты в конвойные наручники, на глазах шапка. Я ориентировался по направлению движения машины и примерно понимал, куда мы едем. Мытарства начались в Мариупольском СБУ.

Меня завели в комнату, там сидело несколько человек уголовников. Не долго дожидаясь, решетку открыли, мне сказали: «Выходи». Руки за спину и пакет на голову. Шапка еще на мне была. Завели в помещение тира, на входе спросили как со здоровьем, я ответил, что сердце слабое. Меня посадили на скамейку, а рядом подсел человек, с западным, скорее Тернопольским акцентом: «С тобой сейчас будут разговаривать люди, ты им должен рассказать правду. Если ты не будешь говорить, то мы тебя отдадим добровольцам и вони з тобою будуть розмовляти по iншому! Это было «предисловие» к пыткам.

— Вы знали, что вам предстоит?

— Догадывался, страх был, конечно, но я всё предстоящее изначально доверил Богу. Когда Ему доверишься, то будто в лодочке плывешь через все испытания. Все на Волю Божию полагаешь и доверяешь Ему. Я готов был даже к тому, что расстреляют. Для них это не сложно, они ведь не сами решения принимают, а выполняют чужие приказы с удовольствием, не задумываясь, пусть даже самые бесчеловечные.

Первый день бы самый тяжелый. Руки за спину застегнули, пакет на голову. Вопросы задают и битами то по ногам, то по коленям пластиковой дубинкой, то шокером в ногу. В одну, потом в другую. Ты даже не ожидаешь откуда. Потом по спине битой. Два-три человека точно было. По почкам били, по печени битой наотмашь. По голосу, это был тот же верующий, кто меня задерживал.

В подвале было холодно, плюс десять, может меньше. Потом узнал, что там же, в этом же тире других так пытают: к мишени садят, вокруг человека стреляют, задают вопросы, это способ психологического воздействия. Там и «инструмент» имеется: противогазы, биты, солдатские ремни с пряжками…

Во время утопления я чуть не умер. Меня уже стало выкручивать после кислородного голодания… Ну как во время столбняка человек на мостик становится лёжа на спине, так и меня выкручивать стало. Часа полтора всё это, по-моему, продолжалось. Они вопрос задают, я отвечаю. «Ответ неправильный» — и тряпку с пола на лицо кидают и поливают. То ли из баклажки, то ли из ведра. Много. Медленно. Начинаешь задыхаться, захлебываться, глотаешь воздух… В животе начинает все болеть, будто стекла битого наелся, когда воздуха наглотаешься. И так до бесконечности. И под конец я просто повторял: «Прости Господи, не знают, что творят». Сознание мутнело. Во время утопления меня еще по голеням битой били, то с одной, то с другой стороны.

Меня в камеру отвели, это была бывшая оружейка, судя по всему. Я сидел на скамье, на полу камеры заметил засохшую лужу крови, видимо, там кого-то убили… В камере уголовники, видавшие виды мужики, в ужас пришли, увидев меня после пыток. Кто-то там валидол мне нашел… У меня галлюцинации начались от этого всего. Они ж еще курили в камере, там и так дышать нечем, ни вентиляции, ничего. Меня возле двери посадили, там не так сильно дымно было. Они стали дежурному стучаться: «Эй, дежурный, тут плохо человеку». Заходят двое или трое, один в черной маске. Вот если представить себе демона в виде человека… Только взгляд, лица не было видно. Черные глаза, с такой ненавистью… «ты притворяешься, я тебе сейчас башку отобью. Что ты притворяешься? Тебе же не плохо! Я сейчас врача позову, и если ты притворяешься… Посмотри мне в глаза». А я глаза эти увидел — там ад в глазах.

В санузел меня провели. Ноги у меня не шли, вдоль стен брел, за стенку держался. Ну и потом мне на полочке место уступили. На стеллажах, где раньше книги лежали. И вот я так высыхал, пытался уснуть. Потом зашел дежурный, сказал показания писать. И повел в тир писать показания, руки не слушались, меня трясло. Мои мытарства продолжались три дня.

— О чем у вас спрашивали?

— Самый главный вопрос: кто мне носил информацию, кому я сообщал сведения. Я называл тех, кто далеко находится. Тех, кто близко, я никого не назвал. Да, и, собственно, называть некого было. Я на рынок в соседний город поеду, там люди между собой разговаривают: «Ой, сегодня сто танков в Волновахе выгружали. А в такое-то время сегодня „грады“ оттуда-то выехала. Или, колонна такая-то туда-то шла». Это все люди между собой, это не какие-то секретные сведения. Базар — место, где новостями делятся.

А еще мне вопрос задавали «Где твой мерседес?»

— Нет у меня «мерседеса», о чём вы?!

— Врешь, у вас у всех попов у всех мерседесы. Где ты деньги прячешь, у тебя миллионы долларов!

— Потом меня обвиняли, что по моей вине погибло 20 или 30 их «героев». В первый день меня один пытал, а во второй и третий — другие. Во второй день сказали, что по моей вине ополченская артиллерия накрыла укров. А я знаю, что в Волновахском районе, не было ни одного обстрела со стороны ополчения. То есть, это явная ложь была. Ну, я говорю, хорошо, признаю. Они тут же бьют, закрепляют эффект, значит.

На третий день другие пытали, и, видать, с первыми не договорились, и уже додавливали меня «виной», якобы из-за меня погибли люди, которых накрыла авиация «сепаратистов». Тут я впервые услышал за авиацию ополчения, о которой во всей ДНР ничего не слыхали… На третий день вечером меня повели уже и к следователю, а документы задним числом оформили. По ним выходило, что меня 5 арестовали, хотя меня выкрали 3 марта, а было уже 6 марта. Потом были Мариупольский ИВС и СИЗО в Каменске.

31 марта был суд. Суд был прямо в кабинете, где мне поменяли меру пресечения на домашний арест и отправили в Харьков. В полночь мы уже были в Харькове, но там сказали, что повезут на обмен. Тот, кто там находился — этих людей не было ни в каких списках. С Одессы выжившие, разведчики, ополченцы, а так же их родственники, которых СБУ держало там в качестве заложников — героев много настоящих.

Однажды, в начале апреля, вечером нас выпустили в душ, а когда мы вернулись, дверь камеры открыл один из дежурных, потом открыл окно. Естественно возник сквозняк. Дежурный спрашивает: «Ну, сепары, рассказывайте, что вы приперлись на мою землю?» Один из ополченцев ему ответил: «Я из Луганска». «Умный?! Сейчас вас на органы сдадим!» Набирает номер, разговаривает, а повернувшись в сторону коридора, произносит: «А, может, при попытке к бегству?!» Его напарник с пулеметом, направленным на проход, отвечает — давай! Слышим щелчки предохранителя, затвора… И шаги — к нашей камере. Непередаваемые ощущения!

Девушка одна была в соседней камере. У нее парень ополченец, а её забрали в качестве заложника, надеялись, что он сдастся в плен, а ее отпустят. Иногда Аню выпускали мыть полы. И когда она делала уборку на продоле, она пела. Мимо нот, конечно, но слышно было везде. В этот момент все в камере затихали и прислушивались. Будто это голос свыше, с Неба звучал.

На Благовещение меня отвезли в Изюм, в подвал завели, пристегнули наручниками к трубе. Подвал обычный — с водопроводными и канализационными трубами… Там я впервые увидел клопов. Там книги какие-то лежали советские агитационные, стенд из фанеры… Из всего этого я соорудил лежанку прилег. Около 23−24 ночи зашел боец ВСУ в «наморднике» и сразу с порога мне: «Если я тебе делаю 2 замечания, то за третье наказываю. Понял?» Потом повезли меня в Краматорск, в какой-то военной части расположили на ночлег. У меня над кроватью портрет Карла Маркса висел укроинизированный — ему вышиванку подрисовали карандашами. А там молодняк бандеровский заглянул: «Сепар поганый, не хотел нормально разговаривать с людьми, сейчас с тобой по-другому будут общаться». Стали кровать ставить, думали — меня пытать привезли.

Пока везли дальше к месту обмена, было слышно то ближе, то дальше — автоматы. Шапку на нос насунули. Потом остановились, пересадили меня в уазик, шапку разрешили снять. Шапку снимают, и первое, что я вижу — возле меня лежат гранаты для подствольного гранатомета ВОГи в подсумках. Сели два солдата возле меня, и повезли на передовую, в Майорск.

Когда мы подъехали, начался бой, наши диверсанты видимо стали прорываться, как я понял из разговоров по рации какого-то бойца ВСУ. Любая пуля в эту машину и взлетело бы все! Я сидел и думал: здесь все просто и честно. Вот жизнь, вот смерть. На передовой не было страшно. Страшнее в подвале, когда ты слышишь, как кого-то пытают, и ждешь, что сейчас придут за тобой. И это может продолжаться часами, сутками, можно с ума сойти от этого.

С кем-то созвонились и повезли меня на нулевую точку и на километра два-три заехали на нашу территорию. Укровская машина, с двумя полосками на капоте — это просто идеальная мишень для наших!

— Как состоялся обмен?

— Обменом назвать это сложно. Потому что пятого апреля им отдали шестнадцать человек, а меня отдали одного, через три дня, восьмого. Меня сутки по всей республике искали, не знали, где я, хотя матери позвонили уже, сказали, что отдали.

Подъехали на нулевку, меня офицер по спине хлопнул «бувай». Меня подхватили под руки, шапку разрешили поднять. Я увидел номер на машине: триколор и номер комендатуры ДНР. Для меня таким шоком это почему-то стало: Российский флаг, и за него не убьют… мы несколько километров проехали, потом меня в газельку пересадили, там у меня журналист Евгений Лямин встретил, первое интервью взял.

Обидно, как себя некоторые люди повели в этой ситуации… Неожиданностью полной для меня многое стало…

У меня в домике фронтовых писем с Великой Отечественной Войны два альбома было, патефон, и многое другое, имевшее историческую ценность. Все это было приказано на мусор отправить. Компьютер мой забрали, жесткие диски замотали в фольгу, закопали, чтобы, как мне сказали «со спутника их не считали».

Мучавших меня я простил. С одним из них хотел созвониться, поговорить по-людски, но он не признает, что это он, работает «ушами и глазами» СБУ в одном из монастырей УПЦ.

Я выходил на дежурство по монастырю, понимая, что могут убить. Каждый раз выходя на дежурство, я готов был жизнь отдать за обитель, но Бог иначе рассудил. Слава Богу за всё.

Все равно я хочу вернуться, и уверен, что вернусь, иного пути для себя я не вижу и не желаю.

Об авторе:

Александрина Маланина родилась в Москве в 1984 г. В 2001 г. поступила на факультет церковной журналистики в Российский Православный Университет св. Иоанна Богослова, его же закончила в 2006 г. Работала корреспондентом и редактором на телеканалах ТВЦ, ВГТРК «Культура», параллельно публиковалась в церковных изданиях.

Новости Украины: Экипаж «Норда» попытался сойти на берег, но был встречен людьми с автоматами

Ситуация с «Нордом»: Капитан «Норда» рассказал о нечеловеческих условиях, созданных для экипажа Украиной