15-летие со дня убийства Листьева. «Влад, вы рано или поздно перестреляете друг друга»

1 марта — 15 лет убийству Владислава Листьева. Сегодня же истек срок давности по «делу Листьева». В подъезде дома на Новокузнецкой улице, где телекомпания ВиД приобрела ему 69-метровую квартиру незадолго до убийства, на площадке между первым и вторым этажами знаменитый телеведущий получил две пули: в руку и затылок.

Теледиссидент Владимир Мукусев в интервью Евгению Ю. Додолеву вспоминает, как и когда он в последний раз общался с коллегой по легендарной программе «Взгляд».

— Январь 1991 года. Я не могу забыть разборки в родной «молодежке» (молодежной редакции ЦТ — Е.Д.), когда обсуждали мое интервью журналу «Огонек», в котором я поведал, как умирает «Взгляд». Умирает, потому что там стали делать деньги. К концу четвертого года существования «Взгляда» ребята, в том числе и Влад, начали зарабатывать на программе деньги: заказные сюжеты, плюс коммерческие структуры, которые от имени «Взгляда» что-то продавали и покупали… После того собрания в стилистике 1937 года я вывел Листьева в коридор и сказал: «Влад, предлагаю забыть обо всем и поехать со мной в Новосибирск, начать делать новый „Взгляд“, с нуля». Как смог, сказал ему о своих идеях, о том, что хочу создать независимую телекомпанию, потому что ВИD тогда уже находился под тотальным контролем властей. На что он, достав из кармана (впервые мною увиденную) нераспечатанную пачку стодолларовых купюр, риторически спросил: «Ты хочешь, чтобы я вот это променял на Сибирь?» При этом он глядел на меня поверх очков так, что, хотя мы были примерно одного роста, мне казалось, будто он смотрит сверху вниз, как на не очень умного, совсем больного человека, который не понимает элементарных вещей.

Я уже знал, что учредительные документы созданной нами компании нелегально переписаны, и я не только перестал быть одним из ее хозяев, но фамилии моей нет в списке акционеров. Я сказал: «Знаешь, Влад, если так пойдет дело, вы рано или поздно перестреляете друг друга». И в следующий раз я увидел Листьева лежащим в гробу. Причем именно в тех очках. Какая-то шкодливая рука надела ему эти очки. Мог ли я тогда увезти его в Новосибирск? Не думаю. Но точно знаю, что я не имел права произносить фразу, ставшую пророческой.

— Многим смерть Владислава была на руку…

— «Кому выгодно» — резонный вопрос изначально возник у первого же следователя по делу Бориса Уварова. Сыщики заинтересовались финансовой деятельностью «ВИDа». И через три месяца мы встретились с ним в его кабинете. Беседовали часов шесть. Позднее Уваров изложил одну из версий (о причастности к убийству коллег из ближайшего окружения) в газетном интервью и был отстранен от дела. Влад к началу 1995 года сосредоточил в своих руках значительные материальные средства компании. Тем, кто Влада устранил, надо было сохранить структуру, убрав оттуда Листьева, и только на убийстве и сосредоточить внимание следствия.

— Ты не говорил об этом по горячим следам. Было же ток-шоу в вашей «взглядовской» студии.

— Меня тогда потрясло, что в четвертой студии собрались журналисты, политики, общественные деятели. Из программы было трое: Политок (Александр Политковский — Е.Д.), Дима Захаров и я. Но солировал почему-то, словно заправский тамада, Женя Киселев, который никакого представления не имел, чем для нас была эта студия и редакция и кем для нас был Влад. Был просто бездарно отработан некий сценарий, в который сами-то «взглядовцы» не вписались.

— Листьев в свое время отказался от депутатской гонки. Двадцать лет назад, в марте 1990 года трое ведущих программы «Взгляд» получили депутатские мандаты. И вот ты — народный депутат РСФСР (1990−1993), член Совета национальностей Верховного совета РФ, член комитета по правам человека, член фракции «Радикальные демократы» блока «Коалиция реформ», участник создания фракции «Демократическая Россия», Московской депутатской группы (МДГ) и группы «Гласность». Как и когда ты узнал, что стал народным избранником?

— В три часа ночи мне позвонили из избирательной комиссии и сказали, что хотя подсчеты только предварительные, но отрыв такой огромный, что меня можно поздравить вполне официально. Толкнул Таню, сообщаю ей новость. Она сонно отвечает: «Никогда раньше не спала с депутатом». Весь пафос ситуации как бы приспустила. Оделись. Таганский гастроном едва ли не единственный в стране работал ночью. Купили бутылок пять армянского коньяка, закуску какую-то, приехали в избирком отмечать. Через пару дней все результаты были обнародованы в прессе.

— Супруга Таня Листова — мать телеведущей Елизаветы Листовой?

— Да. И внучка (которую тот же Лысенко почему называет вдовой) композитора и пианиста Константина Яковлевича Листова, написавшего дюжину оперетт и песни, среди которых знаменитая «В землянке» на стихи Суркова — подполковника Алексея Суркова, дважды лауреата Сталинской премии.

— А племянница твоя замужем за другим музыкантом.

— Да, Александра, дочь моей покойной сестры Светланы вышла за Константина Кинчева.

— Я их, кстати, в свое время и познакомил. Мир тесен. Ты почти ничего, между прочим, не пишешь про семью в своей сенсационной книге «Разберемся…». Какова реакция среди коллег на твой публицистический труд?

— Политковский на презентации книги в Доме Журналиста сказал: «Кто-то же должен был написать — про все, что мы пережили — правду. Написал Мукусев. Нормально». Мне было приятно, потому, что в устах Политка «нормально» это высшая похвала.

— Я помню твой рассказ о том, как февральскими ночами 1990 года люди на черных «Волгах» пасли тебя, расклеивавшего предвыборные листовки и зачищали «взглядовскую» агитацию. Как отношения со спецслужбами складывались у депутата Мукусева?

— Первый съезд Народных депутатов специальным решением создал что-то вроде комиссии по расследованию противодействия выборам КГБ. Наша комиссия была фактически первой попыткой поставить работу спецслужб под контроль только-только нарождающемуся тогда гражданскому обществу. И к чести чекистов, надо сказать, они хоть и с трудом, но шли нам на встречу. Они сами говорили, что хотят заниматься своим главным делом — безопасностью страны, а не сгнившего режима и его руководителей. То есть перестроечные процессы шли и в абсолютно закрытом до этого ведомстве.

Кстати, именно в то время Лубянка поделилась с нами и «святая святых» каждой спецслужбы. Именами некоторых информаторов. Меня тогда поразили не фамилии тех, кто писал на меня доносы, а их количество. Сегодня все они при должностях, деньгах, обласканы властью.

В свое время Борис Березовский в полной мере использовал свою близость к спецслужбам. Напомню, что при Ельцине он занимал должность заместителя секретаря Совета Безопасности. На своем личном телевидении ОРТ он создал властные «вертикальки», состоящие из тех, кто когда-то выполнял «деликатные поручения» органов. В итоге он сэкономил огромные деньги в 1996 году, когда стало ясно, что тот, кто владеет первой кнопкой, тот и станет президентом.

Но для этого нужно было сделать так, чтобы страна проголосовала не головой, а «сердцем». И первый канал сделал это практически бесплатно. Потому, что страх перед разоблачением — куда более серьезный стимул для выполнения любого приказа, чем материальное вознаграждение. Кстати, «ноу-хау» Березовского потом в полной мере воспользовалась и нынешняя власть, полностью подчинив себе все центральные телевизионные каналы и не уволив ни одного «подберезовика». Но, в то же время она себя загнала в угол.

Нынешний премьер-министр так и не смог преодолеть, в общем-то, понятного чувства брезгливости и переступить порог «Останкино». Вероятно, он помнил своего экранного коллегу по прежней работе — Штирлица, который вряд ли стал отвечать на вопросы агента Клауса, если бы тому поручили вести телевизионные программы. Своего апогея печальная история отношений современной журналистики с властью достигла перед новым 2010 годом. На трех главных каналах страны не нашлось ни одного журналиста, чтобы Президент без ущерба для собственной репутации и имиджа смог бы поведать стране об итогах года. И роль журналистов играли теленачальники, единственной задачей которых было, не дай Бог, не перепутать порядок вопросов, выданных им заранее кремлевской администрацией.

— И все-таки ты был во власти три года? Что ты сделал реально, как депутат, за что тебе не стыдно?

— Прежде всего, мне не стыдно, что я участвовал в единственном за историю Съезда Народных депутатов, единогласном голосовании за декларацию о суверенитете Российской Федерации. День голосования, сегодня, между прочим, это общенациональный праздник 12 июня, День России. Ни о какой независимости мы тогда не говорили. В полном тексте звучала формулировка «…о суверенитете России в составе обновленного Союза». Мы были последними в «параде суверенитетов» и делали все, чтобы создать новый Союз.

Декларация, кстати, свела к минимуму возможные территориальные притязания бывших «братских» республик к России. Критики Декларации как-то забыли и о том, что она позволила тогда правительству Гайдара собрать на территории России все ядерные силы бывшего СССР. Даже представить страшно, что было бы, если бы ядерной кнопкой сегодня владели бы и Ющенко, и Назарбаев, и Лукашенко. Какие бы сегодня они выдвигали требования при подписании договоров о поставках углеводородов и о создании таможенного союза…

— Но с тем же Гайдаром ты судился, и не без успеха…

— В 1992 году я подал иск в Конституционный суд о защите прав вкладчиков Сбербанка. Ответчиками были президент Ельцин и премьер Гайдар. Мне удалось убедить суд, что деньги вкладчиков никуда не исчезли со сберкнижек в результате «шоковой терапии». Это внутренний долг государства и долг этот государство обязано вернуть. Механизм возврата разработали тогда прекрасные экономисты Николай Петраков, Николай Шмелев и Лариса Пияшева. Ни о какой гиперинфляции не могло быть и речи. Суд я выиграл. Но когда об этом узнал Ельцин, как рассказывал мне его помощник Лев Суханов, он потребовал какие-то документы и долго вычеркивал мою фамилию из какого-то списка, пока не порвал бумагу, процарапал стол и не сломал ручку. В итоге он вычеркнул меня не из неизвестного мне списка, а фактически из профессии.

И еще была история с выплатой денежной компенсации тем, кто был угнан в Германию и работал там подневольно в годы Великой Отечественной войны. Мне удалось вместе с немецкими друзьями, депутатами и журналистами сперва предложить, а затем и провести через Бундестаг закон об этих выплатах. Но когда власти нашей страны узнали об этом, господин Ельцин увидел лишь происки депутата Мукусева, который «опять влез не в свое дело».

Я был еще руководителем двух парламентских комиссий. И если в первой истории о нападении пермского ОМОНа на Союз ветеранов Афганистана в Екатеринбурге нам не удалось довести дело до суда, то вторая комиссия, которая занималась поисками журналистов Центрального телевидения Виктора Ногина и Геннадия Куринного, пропавших в Югославии в сентябре 1991, достигла конкретных результатов.

Нам удалось выяснить, что журналисты погибли, но мы нашли не только место их предполагаемого захоронения, но и исполнителей и заказчиков этого преступления. Сегодня один из них — бывший президент самопровозглашенной республики Сербска Краина Милан Мартич — отбывает 35-летний срок по приговору Гаагского суда, а я пытаюсь договориться с властями Хорватии об установлении памятного знака на месте гибели наших журналистов.

Понятно, что были еще бесконечные депутатские приемы граждан, кстати, в том самом здании на Моховой, где когда-то «всесоюзный староста» Калинин потчевал чаем ходоков. Но главное — это законы, ведь мы находились тогда, практически, в правовом вакууме — жили в одной, а по законам в совсем другой стране. Знаний и опыта в законотворчестве катастрофически не хватало. И я, как и многие депутаты, «без отрыва от производства» поступил в Дипломатическую Академию МИД России на факультет политологии с углубленным и одновременно ускоренным изучением экономики и права.

Так что через некоторое время моя работа в Верховном Совете стала не только осмысленна, но и профессиональна. В это время шла активная работа над проектом новой Конституции. Все, что касалось прав и свобод граждан, разрабатывал наш комитет по правам человека. И я горжусь тем, что под проектом Конституции, по которой живет страна, есть и моя подпись.

Но есть и то, за что мне невыносимо стыдно и даже больно и сегодня. Я получал множество писем не только от своих избирателей, но и со всей страны. Срабатывала «взглядовская» популярность. Писали в основном пожилые люди, ветераны войны с просьбами помочь с пенсиями, больницами, жильем. В большинство писем были вложены подлинники документов, трудовые книжки, справки, часто напечатанные на папиросной бумаге, где-нибудь в канцелярии прифронтового госпиталя. Дескать, такой-то находился на излечении столько-то, выписан и отбыл в часть. Бумажки эти буквально рассыпались в руках. По мере возможности помогал, чем мог. Посылал запросы, ходатайства, просьбы, а документы отправлял обратно. Дел таких были тысячи. И все это сгорело в октябре 1993, вместе с моим кабинетом на 18-м этаже в здании Верховного Совета, расстрелянного и сожженного Ельциным.

А если учесть, что в архивах и в работе нашего комитета находились десятки тысяч дел, связанных не только с войной, но и с ГУЛАГом, репрессиями, реабилитациями, то становится страшно, какое количество людей так и не дождались нашей помощи и потеряли всякую надежду на справедливое решение своих проблем. И хоть нет тут моей вины, но горечь от этого с годами не уходит.

— А как сложилась твоя судьба после 93-го? Я время от времени видел тебя на телевизионных экранах…

— Это были лишь короткие эпизоды на маленьких каналах: на РЕН-ТВ и ТВЦ. Ельцинский запрет доставал меня и там.

В начале 90-х Михаил Полторанин, тогдашний министр по печати предложил мне возглавить Первый канал. Я согласился с одним условием — немедленная передача всех материалов проверок деятельности Останкино, проведенных по требованию Верховного Совета, в Генпрокуратуру. Согласно этим документам все, что происходило тогда на телевидении, имело юридическое название — мошенничество в особо крупных размерах. А попросту чудовищное разворовывание спонсорских, рекламных и бюджетных средств, бесконтрольная сдача студий под склады, распродажа дорогостоящей аппаратуры и техники. А с телеэкрана при этом неслось: «Мы сидим, а денежки идут». И многие миллионы бывших советских граждан создавали миллиардные состояния хозяевам финансовых пирамид. Полторанин на мои условия вроде бы согласился.

Но тут же в некоторых газетах прошла информация, что я в запое, мало того, что у меня цирроз печени и дни мои сочтены. Информация эта была любезно доведена до Черномырдина и он, естественно, отказался от моей кандидатуры. С подобным черным пиаром я встретился еще раз через пять лет, когда получил предложение одного из зампредов правительства возглавить вновь создаваемый холдинг ВГТРК. Уже существовал интернет, и накануне рассмотрения кандидатур в сети появилась информация, что я болен СПИДом и заразил меня мой сексуальный партнер одесский докер, негр по имени Чарли. Причем были указаны даже адрес больницы, где-то на Соколиной горе, и номер моей истории болезни.

Понятно, что «узнав об этом», учредители нового холдинга мою кандидатуру отклонили, а начальником 2-го канала стал Швыдкой. Но все это — ерунда. Я горжусь тем, что стоял у истоков более 2-х десятков региональных кампаний, в основном в Сибири. То есть я начинал настоящее Российское телевидение, а не сегодняшний отдел пропаганды по промыванию мозгов.

— Как родилась идея твоей сенсационной книги, и почему она названа «Разберёмся…»?

— В начале 2000 года, уже работая преподавателем журналистики в одном из питерских вузов, я наткнулся на книжку, в которой увидел целую главу, посвященную «Взгляду». Имя автора мне ничего не говорило, и я с удовольствием ее открыл и начал читать. Буквально через несколько страниц меня замутило и захотелось вымыть руки. Все, что там было написано, нельзя было назвать просто враньем. Это была грязная и изощренная провокация, рассчитанная на тех, кто во времена «Взгляда» был слишком мал, чтобы его помнить. Первым желанием было кинуть ее в печку или в мусоропровод. Но сработал инстинкт журналиста-расследователя. Я понес ее к своим студентам и предложил им на практике применить то, чему я их учил. Проверять и перепроверять даже, казалось бы, очевидные факты, не верить ни одному печатному слову без документального подтверждения, собирать информацию из всех возможных источников.

И что тут началось. Они сутками сидели в интернете, искали в библиотеках, редакциях, архивах все то, что было связано не только с их учителем, не только с «Взглядом», но и со всей журналистикой эпохи перестройки. Я помогал им как мог, отдав им все свои архивы с газетными вырезками, которые собирал мой отец много лет, и сотни случайно сохраненных писем во «Взгляд». Работа эта длилась несколько лет. В итоге мой первый выпуск, уже не студенты, а молодые журналисты преподнесли мне этот поистине бесценный подарок. Мою, точнее, нашу общую книгу. Они — разобрались. Надеюсь, как и все те, кто ее прочитал. Книга вышла в канун двадцатилетия «Взгляда» и того отвратительного скандала, который этот юбилей сопровождал. На очередной тусовке под названием вручение ТЭФИ на сцену, во главе с Любимовым, поднялись люди, либо вообще никогда не имевшие отношения к «Взгляду», либо ничего, кроме вреда ему не принесшие. Ему-то и была вручена заветная статуэтка. Зачем это было сделано, стало ясно через год, когда Познер тоже получил ТЭФИ.

— Думаешь, возможно появление нового «Взгляда»?

— Думаю, нет. «Взгляд» остался там, где была перестройка, гласность, Горбачев и все, что с этим связано. И когда сегодня появляются то «новые», то «русские», то еще какие-то «Взгляды» — все это попытка завоевать зрителей на нашей былой популярности. Другое дело, что на экране нет ни одной телевизионной программы, которая стала бы, как когда-то «Взгляд», мостиком между властью и обществом, властью и страной, властью и людьми. А такой диалог необходим.

— Как ты живешь сегодня?

— Живу в Москве. Работаю в Питере. На зарплату преподавателя жить сложно. Сдали квартиру и уехали в Подмосковье. Так что все нормально.

От редакции.

Автор интервью, экс-ведущий «Взгляда» Евгений Ю. Додолев планирует включить эту беседу в книгу «TVlution» («ТВлюция»), которую журналист готовит по заказу британского издательства к 20-летию распада СССР.