Власть Советов как высшая форма демократии

В январе 2020 года британские социологи провели опрос среди более чем 4 млн человек, живущих в разных частях планеты, и установили, что 57% опрошенных жителей Земли не верят в существующие демократические институты власти или недовольны ими.

Недовольство демократической политикой среди граждан развитых стран за последние четверть века выросло с трети до половины всех людей, согласно крупнейшей международной базе данных о глобальном отношении к демократии. Фактически исследователи обнаружили, что по всей планете — от Европы до Африки, а также Азии, обеих Америк и Ближнего Востока — доля недовольных демократией значительно выросла с середины 1990-х годов: с 47,9% до 57,5%.

«Демократия находится в нездоровом состоянии по всему земному шару. Мы выяснили, что уровень неудовлетворенности демократическими политическими институтами быстро рос в последние годы. Сейчас он достиг пиковых значений на глобальном уровне, что особенно характерно для развитых стран», — говорит Роберто Фоа, политолог из Кембриджского университета (Великобритания).

По данным исследования организации Globsec, недавно проведенного в странах Центральной и Восточной Европы, 54% жителей Словакии и Болгарии уверены, что демократия — это фикция, а миром правят тайные элиты. Доверие к конспирологии довольно велико и в некоторых других странах региона — от 30% в Чехии до 44% в Румынии. Многие люди, разочаровавшись в представительной демократии, видят выход в авторитарном правлении.

Вместо того, чтобы вслед за либералами посыпать себе голову пеплом, стоит задуматься вот о чем: то, что в современном мире называется демократией — это и в самом деле фикция, и разочарование в ней миллионов — далеко не случайность. Разве есть основания верить в то, что люди, раз в 4 года бросая в урны бумажки, управляют страной, армией, финансами? Очевидно, что они этого не делают. Они не контролируют своих избранников, даже если выборы честные, потому что не могут в любой момент отозвать их или поменять наказ, который избранник обязан исполнить.

С другой стороны, влиятельные корпорации (неважно, частные или государственные), каждая из которых способна скупить половину парламента и треть правительства, влияют на решения политиков и партий своими деньгами. Прибавим сюда же влияние мощных государственных ведомств с их собственными интересами и борьбой за контроль над финансовыми потоками, и убедимся в том, что тут не больше демократии (народовластия), чем при абсолютной монархии.

Демократия обнаруживается в древних греческих полисах, Афинах и Фивах, ведь там решения принимались регулярными народными собраниями либо местными Советами, членов которых народное собрание могло в любой момент отозвать. Прямая демократия означает возможность регулярных собраний формулировать свои идеи и доводить их до членов выборного органа самоуправления, а так же право собраний в любой момент сменить своего депутата, если он не делает то, что требуется. Правда, там демократия распространялась только на треть населения.

Представительная демократия, да еще и в условиях огромного социального неравенства, создающего перевес крошечных богатых элит, обеспечивая их возможности влиять на любые решения, демократией не является. Доверие к ней падает не только в Восточной и Центральной Европе, но и, согласно социологическим исследованиям, которые приводит известный современный мейнстримный исследователь, Мозес Наем («Конец Власти»), в США.

Не менее своеобразная и удивительная вещь — современные представления о правах человека. Во-первых, странным образом упор делается на права меньшинств. Нельзя сказать, что меньшинства не важны или что их можно преследовать. Однако нет ни одной причины думать, что права человека начинаются и заканчиваются меньшинствами. Здесь имеет место странная уловка, призванная, вероятно, заставить общество перестать говорить о том, что действительно волнует большинство людей — от налогов и вопроса мира и войны до положения на рабочем месте.

Во-вторых, критикуя современные представления о правах человека, Ханна Арендт — один из крупнейших социальных философов 20 столетия — указывала на то, что права не существует вне коллективной возможности добиться их реализации. Нет никаких неотъемлемых прав, это фикция, такая же, как и современная демократия, которую она оценивала довольно низко. Права у обычного человека есть лишь там, где конкретный коллектив на практике способен добиться того, чтобы они осуществлялись, разрушив то, что этому мешает.

Иными словами, вне тесного полисного пространства, вне живого, компактного, борющегося и потому способного защитить интересы своих членов самоуправляющегося коллектива (и вне ассоциации таких коллективов) никаких прав человека не существует.

Когда обсуждают критику тоталитаризма у Арендт, почему-то забывают ее критику демократии и прав человека. Между тем первое у нее неразрывно связано со вторым.

Арендт считала тоталитаризм, под которым понимался тотальный контроль государства над обществом и личностью, продуктом формирования гигантских бюрократических систем — крупных корпораций, министерств и ведомств, современных мегаполисов. От демократии в обоих случаях остается лишь оболочка, власть концентрируется в руках чиновников государства и топ-менеджмента компаний. Согласно ее мнению, высказанному в работе «Вита Актива», не существует такой уж большой разницы между западными формами общественной жизни и Советским Союзом (ее работы на эту тему были написаны во времена холодной войны) или эти различия постепенно стираются.

Во всяком случае права человека, включая право принимать политические решения, в подобных условиях утрачиваются, а единственный способ их восстановления — пробуждение локальных инициатив, прямой трудовой демократии. Арендт находила это решение в рабочих Советах Кронштадта 1921 года и Будапештского восстания 1956 года — в восстаниях работников, организованных в самоуправляющиеся коллективы. Именно рабочие Советы (в случае, если там последовательно обеспечивается прямая демократия), как считала Арендт, являются наиболее последовательным способом борьбы с тоталитаризмом.

Вряд ли Арендт знала слова ее единомышленницы, Марии Спиридоновой, лидера партии левых эсеров (ПЛСР), некогда споривших как с большевиками, так и с представителями буржуазной демократии, но, услышав их, она, скорее всего, согласилась бы с ними. Спиридонова писала в ноябре 1918 года: «Власть Советов — это при всей своей хаотичности большая и лучшая выборность, чем вся Учредилка, Думы и Земства. Власть советов — аппарат самоуправления трудящихся масс, чутко отражающий их волю, настроения и нужды. И когда каждая фабрика, каждый завод и село имели право через перевыборы своего советского делегата влиять на работу государственного аппарата и защищать себя в общем и частном смысле, то это действительно было самоуправлением.

Всякий произвол и насилие, всякие грехи, естественные при первых попытках массы управлять и управляться, излечимы, так как принцип неограниченной никаким временем выборности и власти населения над своим избранником даст возможность исправить своего делегата радикально, заменив его честнейшим и лучшим, известным по всему селу и заводу. Для того, чтобы Советская власть была барометрична, чутка и спаяна с народом, нужна беспредельная свобода выборов, игра стихий народных, и тогда-то и родится творчество, новая жизнь, новое устроение и борьба. И только тогда массы будут чувствовать, что все происходящее — их дело, а не чужое. Что она сама, масса, творец своей судьбы, а не кто-то её опекает и благотворит, и адвокатит за нее, как в Учредилке и других парламентарных учреждениях, и только тогда она будет способна к безграничному подвигу".

Проще говоря, нет у вас никаких прав и никакой власти, если вы — один и за вами не стоит никакая сила. Только сплоченный коллектив обладает такой силой и только если он ее грамотно использует.

Арендт указывала на то обстоятельство, что во времена войн многое делается еще более очевидным. Когда возникают многомиллионные потоки перемещенных лиц, лишенных прав, становится окончательно ясно, что неотъемлемых прав человека не существует в природе. Как только человек оказывается вне принадлежности к тому или иному коллективу — государству-нации, все же обеспечивающей некоторые элементарные права, он теряет все и становится полностью бесправен. Да, государство-нация, в отличие от полиса, коллектив во многом фиктивный, атомизированный и авторитарно управляемый бюрократией и крупными собственниками. Но если человек оказывается исключенным даже из него, он становится пылинкой, носимой по миру ветрами войн и прочих катастроф, и разговор о его правах способен вызвать только горький смех.

Можно по-разному относиться к идеям Ханны Арендт — одного из величайших философов 20 столетия. Но ее взгляд кажется мне более глубоким, а его обсуждение — куда более продуктивным, чем постоянные обсуждения фикций, все менее значимых и все менее интересных цивилизации в эпоху катастрофических перемен.