М. Делягин: Главный трофей на Украине не пушки и танки

Невинные в прошлом символы Украины стали в силу естественной (пусть и направляемой Западом) эволюции ее режима символами фашизма (как это случилось с безобидной еще сто лет назад свастикой).

Это касается и «сокола Рюрика», переосмысленного хуторянами в сельский инвентарь наподобие вил («тризуб»), и поменявшей ориентацию (расположение цветов) жовто-блакитной тряпочки, и самой идеи украинской государственности, которая в силу ее объективного русофобства (потому что независимость для Украины — это независимость от себя, то есть от России) больше никогда не должна возникнуть.

Все чаще приходится сталкиваться и с подобным отношением к украинскому языку: воспринимаемый как язык недавно победившего и отчаянно сопротивляющегося изуверского фашизма, он вызывает отторжение вплоть до лишения его права на существование.

На деле вопрос об отношении к украинскому языку есть вопрос о том, какая Украина нам нужна: воспринимаемая галицаями как оккупированная ими территория (чем и объясняются расстрелы мирных городов — они считают их чужими и враждебными даже после захвата и переделки их населения) восточная и южная — или же вся.

В первом случае возврат к русскому языку будет сравнительно безболезненным и пройдет не более чем за поколение, а отношение к украинскому будет схоже с отношением к немецкому, которое я еще застал в 1990 году в Донбассе.

Однако платой за это будет сохранение «бандеровского Идлиба» под польским контролем, — качественно усиливающего своим существованием русофобскую Польшу.

Без западной Украины у Польши нет ресурсов существования вне кооперации с нами и, следовательно, без нашего контроля, — и «пшеки» одичалой политической тусовки (имеющие лишь отдаленное отношение к польскому народу) за то же поколение вернутся в обычное, несмотря на исторические мифы, и естественное для них состояние послушных поляков, остаточная пассионарность, которых эффективно развивает северо-восток России.

Однако контроль за западной Украиной и ее беспощадная эксплуатация (а порождаемая этой эксплуатацией ненависть будет направлена на нас) даст Польше ресурсы для прозябания в качестве русофобского форпоста Запада, что нам совершенно не нужно.

Значит, мы должны брать Украину всю (кроме, возможно, нескольких населенных этническими венграми и румынами районов) — и превращать ее в себя всю. Русские и русины западной Украины были превращены в галицаев жесточайшей социальной инженерией в течение ряда поколений, — и нам предстоит провести их обратным путем.

Просто потому, что иначе они останутся нашими кровными, несовместимыми с нами на одной планете врагами.

Да, сегодня, после отката от Киева и при начале возврата к Харькову, постановка этой задачи выглядит шапкозакидательством. Однако понимание объективного масштаба задач позволяет лучше распределять ограниченные силы — и правильно подходить к стратегическим задачам, краешки которых выглядят иногда мелкими тактическими сложностями, вроде отношения к украинскому языку.

Дело не в его красоте, мелодичности, певучести и культурной ценности (исторический украинский, в отличие от нынешней ополяченной австрийцами «песьей гвары», — один из двух оперных языков мира наряду с итальянским).

Дело в доле населения Украины, для которой благодаря интенсивной украинизации последней трети века этот язык (а для многих так и вовсе «песья гвара») стал языком матери, языком детства, языком невозвратимого и невоспроизводимого добра и уюта.

Это не сантименты — это подсознание миллионов людей, которым предстоит под нашим руководством возвращать Украину домой, в Россию. И мы должны подружиться с их подсознанием, неподвластным им самим (и тем более нам).

А это значит — сохранение украинского: в новых областях России как пока еще важного культурного (но не политического!) феномена, а в особой галицийской зоне (которой придется вначале предоставить права, сопоставимые с правами зоны индейских племен в США) на первое время — и как второго регионального языка, равноправного с русским в государственном управлении.

Да, не «плИве кача», а «плЫве», и девки не «хороводЮт», а «хороводЯт», — потому что прежде всего «в родную гавань» надо возвращать язык, — но украинский язык останется еще надолго и будет сходить к положению регионального диалекта лишь по мере переваривания и нормализации Украины.

Такими трофеями, как язык (неразрывно связанный с характером сознания), не разбрасываются.

Да, денацификации подлежит и он — и «песья гвара» должна пройти весь свой путь обратно, перейдя в нормальный украинский, а затем растворившись в классическом русском, — но людей, дышащих и любящих на этом языке прямо сейчас, нельзя ломать через колено: социальная инженерия, при всей своей жесткости, должна учитывать исходное состояние социума.

Тем более, что нормализация Украины и так объективно трудна с точки зрения ставшего за 35 лет национального предательства стандартным абстрактного гуманизма: ведь ее обитатели должны каждой клеточкой своего тела осознать свою личную, собственную вину за тот ужас, который происходит и будет происходить с ними и вокруг них.

Денацификация, — а для сегодняшней Украины, причем не только молодежной, это уже смена культурного кода, — невозможна без индивидуального и при этом самостоятельного, неизбежно вынужденного всеми обстоятельствами жизни, искреннего и глубокого раскаяния. Без этого освобождение от фашизма будет поверхностным: лишь территориальным, не затрагивающим глубин общественного сознания, и потому крайне неустойчивым (если вообще не временным).

Поэтому медленность и непоследовательность освобождения, оборачивающаяся кошмарными бедствиями для «мирного населения» (включая предстоящий голод на оккупированной фашистами территории, на фоне которого коллективизация вполне может показаться оздоровительной диетой), — классический пример тактического поражения, крайне полезного стратегически.

Не только тем, что дает России растущий шанс на оздоровление управляющей системы и модернизацию, — но и тем, что позволяет Украине самостоятельно, без внешнего воздействия, увидеть пагубность фашистского пути, которым она (пусть и под давлением Запада) пошла, и осознать свою (а отнюдь не «русских орков») вину в своих несчастьях.

Ведь без раскаяния нет исправления, — а раскаяние бывает только внутренним, и в этом году мы, хоть и вынужденно, даем на него необходимое время.