Хорошая девчонка, но не москвичка

В последнее время вновь стали возникать застольные дискуссии Москва vs провинция, а точнее коренные москвичи против приезжих. Сказывается меньшинство первых, они стали раздражительнее и высокомернее. Те, кто ездят по России и бывшему Cоветскому Cоюзу лишь укрепляются во врожденных позициях московских шовинистов. Но основная причина, конечно, заключается в том, что наш друг, коренной москвич в четвертом поколении, наплевав на общественное мнение, женился на рыжеволосой бестии из южного приморского городка. Вновь тянут зажившие раны.

Скандальность происшествия состояла не в факте его женитьбы, что, само по себе вызвало шквал критики и насмешек со стороны московских друзей, и не в возрастной разнице, а в том, что ослепленный любовью, он принял решение жениться и переехать к ней. Его можно понять, он устал. Устал от разлуки и неопределенности. Устал от московских разговоров, приевшихся лиц, и потертых обложек меню в ресторанах. Она не хотела покидать море и маму. Он хотел быть с ней, а всем нам надлежало явиться и принять участие в праздновании.

Раньше, чтобы привезти в старую, сбитую московскую компанию, серьезную девушку «не из Москвы» надо было набраться смелости и всех подготовить. Что довольно унизительно, и особо никто не настаивал, но человек, как-бы чувствовал необходимость оправдаться. «Хорошая девчонка, но не из Москвы». Привезти кого-то из бывших советских республик, с некоторой спецификой в обращении с русским языком, приравнивалось к публичному прыжку на гранату.

Почему так? С языком все понятно, неправильная речь, говорок раздражает, но остальное? Кажется, что с «девушками не из Москвы» грань намного тоньше, чем с молодыми людьми. Они гибче, и адаптируется быстрее. Но это не совсем так, поскольку они трансформируются во что-то третье, публично отказываясь от своих корней и не имея возможности отрастить новые.

Знакомая одного моего друга до 14 лет ходила в шлеме-скафандре в школу на Новой земле, температура там опускается ниже сорока градусов, и по-другому передвигаться невозможно. Это конечно не очень похоже на его детство в Гагаринском переулке. Вырвавшись, из скафандра, и попав, наконец, в столицу, ей было тяжело ограничивать себя вообще в чем либо. А он страдал, а она объясняла, что впервые попробовала банан в 15 лет. А он ей про общий советский дефицит, про то, что тоже мечтал о жвачке, но не спал ни с кем за деньги. А она ему про темноту, без конца и края, и обещание, данное себе, жить сыто, у всех на виду и в «Шанель». А он, откуда там «Шанель»? А она ему, если не любить все это, зачем вообще приезжать в Москву. Короче, разошлись.

Бананы важны, так же, как и общие культурные коды. Важен город, район, пейзаж из окна, и тип алкоголика, сидящего на лавочке у твоего подъезда. Происходит постоянная борьба полов в виду различного восприятия настоящего, будущего, как известно, не существует, и если прошлое разводит нас по разным мирам, что остается?

Некоторые полагают, что проблемы приезжих в отсутствии культуры, образованности и утонченности. Ерунда. Провинциальные «интеллектуалки» намного больше раздражают москвичей, чем провинциальные куртизанки. Они прочли Бродского, Троцкого, Бердяева, выучили все стихи, закончили все университеты, пережили роман с высоколобым «учителем жизни», но по-прежнему испытывают детский комплекс отлученности от центра культуры и цивилизации. Они злы, ироничны, остры на язык, пьянят собеседников самым крепким градусом высокоинтеллектуального общения, но о хорошем минете, не может речи и быть. А, простите, что еще нужно родовитому, образованному москвичу?

Недавно в компании говорили про пороки молодости и пикантные сексуальные приключения. Одна наследница старой московской фамилии рассказала что-то про лужи и кусты. Ее перебила богемная дама с мертвой кошкой на правом плече, рассказом про шпиль башни МГУ и стихи Байрона. Та, что выпала из кустов, позже поинтересовалась, откуда приехала та, где вступают в сексуальные контакты под аккомпанемент шума дождя, Вивальди и стихов Байрона. Был назван маленький индустриальный город. «Понятно, москвичи еб. ся за гаражами, а эти вечно или под куполом цирка или на Елисейских полях и всегда под стихи и трели».

Московские интеллектуалки тоже бывают претенциозно и удушливо умны. Но они в отличии от своих приезжих соперниц, не испытывают географической ущербности, которую необходимо компенсировать оригинальностью и глубиной бытия. Разница между московскими и приезжими интеллектуалками выглядит, как разница между двумя лысыми черепами, через один из которых, перекинута жидкая прядь волос, в отчаянной попытке скрыть очевидное.

Но, эти дамы, не те, ради которых мои друзья отказываются от веры, правды и места жительства. Роковые провинциальные красавицы мигрируют по линии куртизанок и светских львиц. В их обществе бушует сила непреодолимого сексуального воздействия, там больше ног и меньше четверостиший. Всем нравятся, когда над их шутками в компании громко хохочут, а в караоке поют глубокими, сильными голосами в которых слышится сама матушка Русь.

Один мой приятель взял такую девушку разрядить обстановку на встрече с заказчиком, который был хмурым, напряженным, отсидевшим человеком. Мой друг проектировал ему дом и очень боялся физически не уцелеть. После просмотра чертежей заказчик и его компаньон замолчали, повисла тяжелая, тревожная пауза. Девушка встрепенулась, синие глаза оживленно заблестели, — хотите анекдот, — мужчины сдержанно кивнули, она перевела шаловливый взгляд с одного обветренного лица на другое, «сидят два педика в ресторане».

В разговорах про жизнь светские львицы серьезны и опытны, но интеллектуальный, глубоководный мир им не близок. Там темно и не хватает кислорода, а значит мало жизни. Их стремление к роскоши и общественному восхищению не отменяет тяги к благородному рождению. Когда куртизанка превращается из связанной нитями слабенькой гусеницы в красивую благородную бабочку светской жизни, она полностью перерождается и теряет память о прошлом.

В разноцветных снах бабочки, она растет в любви и благополучии, в профессорской или даже дворянской семье. От прекрасного, но очень пуританского воспитания, она летит к огню, то есть в город, к самостоятельному подъему наверх, к успеху и благополучию. Случается великий роман с прекрасным, но жестоким городом-мужчиной. Она побеждает. Но и эта победа не может утолить ее тоски по красоте и мировой культуре, естественным образом просыпается любовь к современному искусству, обделенным детям и высокой моде. Она будет рассказывать вам свои разноцветные сны, и ни слова о бананах. А если прервется, то лишь ненадолго, чтобы поправить плед своему пожилому мужу, дремлющему в углу веранды их загородного дома. Еще вина? Он кстати в прекрасной форме, и у них была страшная любовь, а еще он многому научил ее в бизнесе. У нее есть бизнес. А вы что подумали?

Но вернемся к великому побегу нашего друга из города в провинцию. Умывальник во дворе, кудахчут куры, в углу в тени собачьей будки спит свинья. Если пройти по не асфальтированной, кривой дорожке от его дома к центру, потянет шашлычным дымком, стасом михайловым и олимпиадой. Он мечтал о Пулитцеровской премии, а она о своей палатке на набережной. Провинция поглотила его бесшумно, у всех на виду. Теплая прибрежная волна уносила все дальше в море любви прочь от пляжа.

На свадьбе мы стояли в толпе незнакомых лиц, от костюмов с отливом слепило глаза, на ноги наступали остроносые туфли в дырочку, пухлые барсетки упирались в ребра. Внесли хлеб с солью. Кто-то прочел стихи из открытки. Потом долго ехали к памятнику Петра и Февронии, вешали замки. Если бы это была Москва, у нас было бы право смеяться. Мы уже женили друзей. И эти абсурдные мероприятия в стилистике братьев Коэнов создают прекрасные воспоминания, обрастают легендами и курьезными происшествиями. Но не в этот раз. Провинциальная серьезность, искренний надрыв не оставляли места ничему другому. Нам смеяться, а ему так жить. Обсудим в Москве. Мы молча, с каменными лицами развешивали гирлянды из бумажных цветов по стенам ресторана и крепили куклы в синтетических белых платьях на капот свадебной машины. Стало ясно, он перешел невидимую черту, а мы остались. И даже общие культурные коды не спасли.

Как он живет? Но, мы особо не общаемся, но вроде он доволен, и с тещей отношения душевные, климат мягче. Нам не жалуется, и это о человеке, с затяжными экзистенциальными кризисами по 10 месяцев в году. Говорят, его жена щекочет, когда «он грустный». Три года прошло. Но мы провинцию любим.