Улетел, но обещал вернуться

Уход Суркова, одного из символов путинизма первых трех сроков (двух президентских и премьерского), «каким мы его знали», стал парадоксальным подтверждением пропагандистских штампов об «обновлении Путина», явно рассчитанным на аудиторию «твиттеренышей» «версии Путина 2.0».

Правда, реальная отставка случилась раньше — после первой Болотной. Тогда «теневой кукловод» Кремля не просто заигрался с самим собой и с поддерживаемыми им во множестве собственными политическими тенями (всегда частичными, как это и бывает с тенями) в сложные интеллектуальные игры до временной утраты как минимум политической идентичности (хотя выглядело это как утрата дееспособности): это бы ему простили.

Тогда случилось страшное — похоже, он возбудил в отношении себя реальные подозрения в измене.

В самом деле: никакого внятного пропагандистского ответа на протест «среднего класса», внезапно для самого себя собравшегося на Болотной, власть дать не смогла (инициатива Кургиняна на тот момент, насколько можно судить, была его личной активностью и была подхвачена благодарным начальством лишь отчетливо позже).

Через несколько дней на Манежной был авральным образом собран пропутинский митинг, обернувшийся таким патологическим позором, что о нем стесняются вспоминать и по сей день. Это тогда, помнится, в ответ на пламенные слова Рогозина (чья звезда взошла второй раз и который вскоре стал, похоже, за проявленную верность вице-премьером по ВПК) о нехороших мигрантах наскоро согнанные дворники-гастарбайтеры нестройно кричала «Аллах акбар!» (ничего плохого — они просто не знали слова «ура»), а один из них дал простодушное интервью о том, что Москву для него и его «трудолюбивых соотечественников» построили никакие не москвичи, а все тот же Аллах.

Понятно, что это был конец года, и выделенные «на политику» ресурсы, возможно, было уже банально «попилены», так что пришлось обходиться подручными административными средствами и действовать, уповая на то, что «начальственный пипл схавает».

Но тот не схавал. А нечего было баловать его десятками тысяч вымуштрованных нашистов (порой и с барабанами), искусственным провоцированием массовых беспорядков (задолго до 6 мая) и «пыточными автобусами». Про последнее напомню, что именно 5 декабря 2011 года на Тримфальной, по свидетельствам очевидцев, во время провоцирования нашистами массовых беспорядков пока вроде бы единственный раз применялись специальные «пыточные автобусы», где людей тщательно и жестоко избивали перед тем, как забросить в автозаки. (Кстати, это стало одной из причин массового выхода менеджеров на Болотную: Москва так и осталась большой деревней, и у огромного числа людей на Триумфальной серьезно пострадали близкие или хотя бы знакомые).

И политкорректно объяснить начальству, почему перед Болотной нашистов можно было согнать на митинг поддержки власти, а после нее, когда в них вдруг возникла категорическая необходимость, — уже нет, ясное дело, было невозможно.

И, подобно тому, как в реальной жизни дилемма «глупость или измена» обычно решается в пользу глупости, усевшиеся на сковородку вместо трона люди вариант бытового идиотизма даже не рассматривают. Иначе их уже давно не было бы в политике: одной ошибки на тысячу случаев для бесславного конца достаточно, поэтому перестраховка — может, и больное, но необходимое «в кругу друзей» дитя осторожности.

А с другой стороны, к тому моменту силовой клан во власти уже не мог не понимать, что его победа над либералами в лице отказавшегося от идеи второго президентского срока Медведева становится пирровой (кстати, эта ситуация продолжает усугубляться и сейчас). Победа над Медведевым (или над надеждами либералов по его поводу) оказалась тактической: она обманула надежды на перемены всего общества, включая его глубоко нелиберальную часть, продемонстрировала стране бесконечную отделенность от нее власти и раздразнила Запад.

И Путин, заставив выдвинуть себя заведомо слабого (именно по этому принципу, вероятно, и выбранного в свое время) спарринг-партнера, оказался без противника, — но перед широким недовольством.

Либеральный клан, надеявшийся на его уход, осознал, что Путин вернулся до самого своего конца, а осознания такого рода, как правило, мобилизуют.

Глобальный бизнес хочет вернуть Россию в 90-е (ничего личного: просто издержки на младшего менеджера ниже, чем на младшего партнера, а кризис вынуждает урезать издержки — вместе с непонятливыми), самостоятельная часть его «штурмовой пехоты» — либерального клана России — хочет вернуть себе власть, а тут еще и вздыбливается десятилетие (а то и больше) прикармливаемый и лелеемый «средний класс».

В такой ситуации легко поверить, что эти действия согласованы, — а беспомощность власти является не результатом ее собственного разложения, а проявлением предательства.

И ответственный за внутреннюю политику вылетает в вице-премьеры (как до него некоторые всевластные — например, старший помощник Ельцина Илюшин), делать непонятно что и неизвестно зачем.

Поручение человеку, которому долгие годы приписываются стихи, воспевающие Сатану, курирование РПЦ в ее нынешнем виде (да еще от имени правительства, которое ничем подобным никогда всерьез не занималось), трудно расценить иначе, кроме как проявление фирменного путинского юмора.

Как, впрочем, и бросание заподозренного в симпатиях к Медведеву (разумеется, сугубо политических, ситуативных, — для иного Сурков слишком умен) на заведомо провальное курирование под его крылом нано-инноваций и гениального девелоперского и спекулятивного, но, увы, не более этого проекта «Сколково».

Да, Сурков сумел возглавить аппарат правительства, добившись выдающейся победы, — но опять тактической. Он художник (кто еще мог родить гениальное самоназвание правящей тусовки: «оффшорная аристократия»!), а совсем не аппаратчик, — да и Медведев имеет репутацию такого руководителя, при котором начальник аппарата вызывает не столько управленческие, сколько, действительно, галерные ассоциации.

Скорее всего, его заподозрили в работе на тех самых неявных людей во власти (в силовых структурах, но в либеральном клане), которые, организовав провокацию 6 мая прошлого года на Якиманке (когда площадь проведения митинга была внезапно сокращена в несколько раз, что обеспечило чудовищную давку) и последующее «сафари на недовольных», а потом не пригнавших приветствовать Путина тех самых нашистов (или, на худой конец, гастарбайтеров), по сути дела, сорвали президенту инаугурацию.

Такое не забывается: в каком-то отношении инаугурация — это значительно больше, чем даже свадьба (хотя и случается у некоторых чаще), и ее срыв — это феноменальное преступление, которое невозможно простить.

Именно после 6-го мая, когда Медведев стал премьером, Сурков был окончательно закреплен под ним, в правительстве.

Внутривластный «карантин», позволяющий провести тщательное и безопасное препарирование заподозренного, да в том числе еще и на основе его же собственных метаний, — изобретение отнюдь не последнего времени. Еще всесильный Ягода четыре месяца поработал наркомом связи, его сменщик Ежов примерно столько же — наркомом водного транспорта, «наш Бухарчик» и вовсе трудился в опале долгих семь лет, а «железный Шурик» Шелепин, чуть не возглавивший страну, восемь лет был главой профсоюзов.

Принципиально важно, что политический «карантин» не фатален: с него можно вернуться, как вернулись, например, Косыгин, Суслов, Брежнев и многие другие поздние воспитанники Сталина. Да и Ельцин после сделавшей его героем истерики на октябрьском пленуме ЦК КПСС не поехал в спецлечебницу или хотя бы послом в забытую африканскую страну, а возглавил Госстрой СССР.

Однако при всех последующих играх вокруг отставки Суркова, которому позволили уйти, сохранив лицо, «по собственному желанию», — ясно, что причиной стали его резкие публичные заявления.

В начале мая они перешли грань: сначала по примеру Говоруна Сурков публично не захотел играть роль «мальчика для битья» (хотя, в отличие от него, явно был критикуем справедливо: известно, как выглядят «формально выполненные» президентские поручения), а затем ввязался в заочную, базарную и оттого заведомо проигрышную дискуссию со Следственным комитетом, не просто защищая «Сколково», но еще и делая это в Лондоне, без всякого юмора воспринимаемом значительной частью правящей тусовки как «логово зверя».

Еще и до того вице-премьер долго и талантливо напрашивался, всячески демонстрируя солидарность с либеральным кланом, — и в итоге получил желаемое (возможно, сыграло роль и публичное унижение Путина, оказавшегося в разговоре с Кудриным в ходе апрельского «общения с народом» в положении просителя, гордо отвергаемого принципиальным специалистом).

При этом довольны, похоже, остались обе стороны.

Силовой клан радуется, что изгнал талантливого и потенциально опасного противника, — которого сам же и сделал в свое время таковым, не приняв, насколько можно судить, как это ни пошло звучит, по национальному признаку.

Путин, возможно, полагает случившееся очищением от предателя или, как минимум, от зарвавшегося и запутавшегося исполнителя.

А сам Сурков, подобно Кудрину и многим менее известным, получил возможность в расцвете сил уйти на пенсию и жить в своем собственном, заботливо обустроенном раю, не испытывая нехватки ни в чем, по меньшей мере, материальном.

При этом в любой момент, когда фортуна глянет на него оком милости, он может вернуться к активной политике, коршуном налетев в стройных рядах либерального клана на опавшего, дискредитированного, усталого и запутавшегося правителя, в свое время не оценившего его гения по заслугам.

Ведь кризис нарастает, и по мере саморазрушения либеральной социально-экономической модели ее творцам очень разумно отстраниться от нее, чтобы вернуться во власть на волне критики замшелых консерваторов, по инерции придерживающихся ее до самого своего конца.

При этом еще одна отставка эффективно подчеркивает одиночество Путина, показывая, как один за другим отворачиваются и отпадают от него члены его «команды, на протяжении всего его президентства привыкшие ковать ему самые разнообразные победы».

Вероятны и тактические соображения, — в частности, возможный удар по Путину при помощи дальнейшего обострения ситуации на Кавказе. Учитывая корни Суркова, во власти ему пришлось бы способствовать стабилизации ситуации — противореча тем самым объективным интересам либерального клана. А вот вне власти никакого противоречия уже не будет: нет формальных полномочий — нет проблемы.

Наконец, нельзя исключить, что нарочитые заявления Суркова были просто сознательной провокацией, нацеленной на своевременный уход из власти по политическим причинам, а не из-за мелкой по масштабам правящей тусовки многомиллионной «небрежности», вскрытой в стиле «пехтинга» каким-нибудь Следственным комитетом.

С учетом принадлежности Суркова к либеральному клану и нового морального уровня, на который при нем была опущена российская политика, можно констатировать: его отставка стала подлинным подарком народу России к Дню Победы.

Однако, покидая политическую авансцену, Сурков — подобно Волошину, Чубайсу, Кудрину и многим другим, — будет оставаться за ее кулисами и в любой момент может вернуться, вероятно, чтобы попытаться вновь столкнуть нас в 90-е годы.

Правда, с учетом короткой исторической памяти и динамики кризиса, через некоторое время многим это покажется уже благом.

Фото: ИТАР-ТАСС/ Антон Луканин