Карамзин и прокурор

Я ведь вообще — консерватор. Как и большинство взрослых жителей моей страны. Я понимаю силу и значение традиции. И не должен был бы, кажется, видеть особый какой-то грех во всех этих навязчивых попытках «искать корни», «повернуться лицом к собственной великой истории» (история и правда ведь великая), или, например, с учетом последних веяний — «вспомнить о великой русской литературе» (литература великая тем более, вообще никаких вопросов).

Не должен, но вижу и не могу с происходящим мириться.

Есть, разумеется, стилистические разногласия. Да, пропаганда — навязчивая вещь. Да — ей заняты люди, как правило, катастрофически глупые. Действия их настолько смешны, что даже страшно иногда становится. Да, попытка историю и культуру моей страны свести к матрешке, балалайке и необходимости кланяться при виде барина, — она, мягко говоря, ущербная и для культуры куда более оскорбительная, чем любые действия любых сознательных кощунников. Но стилистические разногласия — штука куда менее важная, чем принято думать.

Да, на выставке «Романовы» среди портретов великих мыслителей висит Путин с нелепой цитатой. Но десятки тысяч людей, которые туда пришли, едва ли на выходе эту цитату вспомнят. Зато узнают о русской истории хоть что-то. В глаза заглянут предкам, изображенным на смешных парсунах и торжественных парадных портретах. Имена царей запомнят, и, может быть, их последовательность. Уже не мало. А шелуха идеологическая — на то и шелуха, чтобы слететь.

И нет особой беды в том, что растет влияние церкви. Скорее, наоборот. Потому что нет книг, важнее Евангелия, и нет вещей прекраснее нашей рождественской службы. Хотя вру. Есть, конечно. Наша пасхальная служба. И нет ужаса в том, что казаки наряжают детей в старинные одежды и заставляют петь песню времен войны с горцами — На горе стоял Шамиль, ойся ты, ойся… Знаете что. Это очень красивая песня.

Конечно, это глупо выглядит, когда администрация президента, прикрываясь Лермонтовым Михаилом Юрьевичем, главой фонда «Лермонтовское наследие», собирает писателей, чтобы объяснить им, что правильно, а что нет. Что можно, а что нельзя. Но писатели ведь не дураки, попируют на банкете да разойдутся, зато выйдут новые книги, и не факт, что плохие, и что-то перепадет умирающей в провинции интеллектуальной книготорговле, и библиотекам… А которые писатели дураки — так тех не жалко.

Ну, то есть, видите, всю эту свистопляску вокруг духовности вполне можно оправдать здравыми, доходчивыми и простыми соображениями. Мусор уйдет, а останутся хоть какие-то знания об истории своей страны, красивые стихи, главные книги.

Можно, но в этом ощущается настолько сильная фальшь, что даже и перед государственными пропагандистами, помянутыми недобрым словом выше, начинаешь испытывать неловкость. И пытаешься понять, где все-таки подвох.

Ответ приходит из России. А откуда еще, раз мы тут думать пытаемся о России, как те переевшие любви и денег депутаты из телевизионного скетчкома? Вот, относительно свежая новость: «В Иркутской области депутат поселковой думы убил рабочего лесопилки бейсбольной битой за то, что тот пил водку в рабочее время».

Это и есть ключ.

Все эти съезды патриотических медсестер, познавательные телепередачи, возврат к истокам, сбережение традиций, и прочая хохлома, они не для того, чтобы еще один человек прочел Евангелие или послушал старую песню в исполнении нового хора. Они — маскировка.

Они прикрывают стыдную и вечную идею о том, что представитель власти — самый мелкий, самый ничтожный, из тараканов таракан, может в любое время жителя страны хлестать по сусалам. Потому что ценно только государство, потому что предки за него умирали, а Пушкин клеймил клеветников его, а великий Достоевский проливал слезы, рассуждая о возможной его гибели. Государство все, а человек ничто. Государство держится порядком, а порядок в том и есть, что человек обычный не более чем собственность человека государственного. Ведь если отвлечься от того, за что умер Сусанин и что воспели все многочисленные Толстые, если не опьяняться кислой брагой понятий, то государство здесь и сейчас — это люди. Обширное, но конечное множество людей, которые могут на тебя наступить в любой момент, метафорически или буквально, а ты должен терпеть или даже благодарить.

В конце концов, депутат из иркутской глубинки хоть и переборщил с битой, но бился-то за порядок: человек в рабочее время трудиться должен, а не водку пить. Попробуй, поспорь.

И вот тут рушиться начинают все защитные постройки официальной духовности. Дело, конечно, не в пресловутых «стилистических разногласиях». Просто иная стилистика тут невозможна.

И казаки оборачиваются злобными ряжеными, которые вечно чем-то оскорблены, и в составе каких-то там патрулей ловят курильщиков, геев, филателистов и велосипедистов.

И уже прокурор в Ставропольском крае решает, что духовно, а что нет, изымая из школьных библиотек Есенина и Набокова.

И так далее, и так далее, и так далее.

И вопросов не остается. Рушится ложь, придуманная, вроде бы, во спасение, и понимаешь ясно, что любая попытка оправдать «духовное возрождение» на казенный манер ставит тебя в ряд не с Карамзиным и Пушкиным, а с прокурором, который, руководствуясь собственной дурью и речами бесноватых телепроповедников, изымает из библиотек книги. Отнимает у наших детей наши книги.

Фото: Александр Уткин/ РИА Новости