Один из самых забавных стереотипов — представление о том, что стереотип есть удел затурканного обывателя, упрощающего реальность до удобоваримого состояния. В неожиданном и диковатом сегодня, которым завершается междувременье нулевых, можно наблюдать воочию, как отечественный интеллектуал обустраивает и обживает только что, за считанные месяцы сотворённый новый мир, состоящий из стереотипов сверху донизу. Мир, в котором «небесной сотне» противопоставлены «колорадские ватники», безупречному Западу — безнадёжная Россия. Здесь прав тот, кто симпатичен: «посмотрите, какие лица на Майдане!» — а сепаратизм Юго-Востока питается не антирусской риторикой и декретами киевской революции, назавтра после победы поспешившей отменить «закон о языках», но исключительно провокациями понаехавшей путинской гэбни. Здесь зоркое избирательное зрение находит десять кардинальных отличий между глумлением майдановца над антимайдановцем в Киеве, скажем, или во Львове — и глумлением антимайдановца над майдановцем в Харькове или, например, в Луганске.
И всё это очень умно и грамотно изложено — почти всегда. Самыми обычными, не состоящими на государственной службе, людьми. Вот ведь какое дело. Когда читаешь то, что написано языком Чехова — как не согласиться? Как не примкнуть? Тем более что на противной колорадско-путинской стороне даже идеологи изъясняются языком сельских парторгов.
Мне запомнилось набравшее тысячи лайков свидетельство харьковчанки — рассказ о столкновении с сепаратистами (ссылку не даю: читал на личной страничке). Сепаратисты, разумеется, «как всегда, пьяны», некоторые «судя по всему, обколоты до свинячьего визга» — типичный персонаж обрисован рукой хорошо начитанного человека, двумя деталями: «молодой человек с плохими зубами в потерханой куртке». Своё российское происхождение сепаратисты выдают не только брендовой русской агрессивностью, но и неспособностью ответить на «подлый вопрос „как пройти к театру Пушкина“». Собственно, выспросить дорогу к театру Пушкина у прохожих — задачка не из простых на всём постсоветском пространстве. Но неважно. Не о том.
Уточню для ясности: ничуть не одобряю избиения манифестантов харьковского майдана. Речь веду исключительно об особенностях восприятия, когда внешнего — грубости оппонентов, отягчённой плохими зубами и убогим гардеробом — достаточно для того, чтобы трагическая тема украинского раскола считалась исчерпанной и закрытой: нам, образованным и культурным, противостоят они, придурки и хамы.
Насчёт хамовитости «простого народа» — кто бы сомневался. Когда и где было иначе?
Но что движет теми, кто с саркастической усмешкой тычет в хама пальцем? Довольствуясь этим. Находя в этом опору.
А не вспомнить ли тот ветхозаветный сюжет, из которого происходит хамство как понятие? А давайте. Один из сыновей Ноя, Хам, застал отца в непотребном виде: пьяный Ной во сне оголил гениталии. Хам прибежал рассказать об этом братьям, нарушив тем самым ветхозаветный этикет, запрещавший взирать на родительскую наготу. В общем, прикололся человек. Всего-то. За что был изгнан с отцовским проклятием. Мы не знаем, как он там прикалывался, в Бытии не уточняется — тупо или, наоборот, остроумно. Но ветхозаветное хамство — это оно и есть: радость от чужого непотребства. Что и говорить, эволюционировало понятие с библейских времён. Нынче радость от чужого непотребства — важнейший признак праведности.
Просто есть стереотипы — и стереотипы. У народа одни, примитивные, у интеллигенции другие, высокие. Народу стереотипы, как правило, втюхивают внешние выгодоприобретатели. Интеллигенция справляется сама.
Самый главный, судьбоносный — когда-то государствообразующий интеллигентский стереотип — ну да, стереотип «народ».
Если из нынешней точки проследить за тем, как этот стереотип менялся и что из этого следовало, интересная сложится картинка.
Вот поглядите.
К 1917 году русский интеллигент подошёл со стереотипом о страдающем незлобивом народе, который нужно спасти любой ценой. Чей вклад в сотворение стереотипа был весомей: великих классиков или несгибаемых держиморд, — вопрос праздный. За несколько веков сосуществования, поначалу сложного и путаного, свободно срифмовавшего послание декабристам и патриотическую оду «Клеветникам России» — затем, под благостный говорок Платона Каратаева и наказ старца Зосимы хранить сердце народа-богоносца, сделавшегося по-военному ясным, интеллигенция и государство сформировали отлаженную взаимообсуловленную систему, которая приближала народное счастье всеми доступными средствами: и столыпинскими галстуками, и эсеровскими бомбами. Суть в том, что предреволюционная интеллигенция видела народ угнетённым и кротким. И желала его освобождения.
Потом семьдесят лет советской власти, раздававшей кому славу и дачи, кому страдания и гибель, а кому сначала одно, потом другое.
К 1991 году, обменяв по пути эскизы «социализма с человеческим лицом» на самиздат и диссидентство, интеллигенция вышла с представлением о народе как о спивающейся маргинализированной массе: сомнительно, что удастся снова спасти, но нужно заманить в демократию. Как обычно — любой ценой. А там всё как-нибудь устроится само. Одна из последних культовых книг уходившей эпохи, айтматовская «Плаха» (культовости, к слову, не заслуживавшая совершенно) рассказала нам о рабах-манкуртах, насильственно лишённых личности, и бывшем семинаристе Авдии, который занят борьбой с наркоторговлей и поиском «Бога-современника». Народ-выпивоху на заре девяностых заманивали в демократию самыми нехитрыми методами. Обновлённым лозунгом «Вся власть советам!». Борьбой с привилегиями. Работало: пипл хавал. Но какой окажется цена исторического проекта, опиравшегося на стереотип высоколобых относительно малых сих… Стереотип — он ведь не правда и не ложь. В смысле — не бывает до конца ни правдой, ни ложью. Но всегда — упрощение и близорукость. Что до роли, избранной образованным классом в 1991, то вот, к примеру, недавняя статья Алексея Широпаева, поэта, публициста, сопредседателя Национального демократического альянса. В статье довольно толково препарируется ещё одно культовое произведение — «Брат 2». И мимоходом выносится следующий вердикт: «Народ, так, увы, и не прошедший под присмотром Запада курс „реабилитации“ и „лечения“ (такая возможность была после Августа-91). Народ, „встающий с колен“, поучающий Америку духовности на фоне её же небоскрёбов, которые вот-вот начнут рушиться — к общему ликованию…». Не знаю, кому этот приговор — то ли недолеченному народу, то ли интеллигенции, рассчитывавшей на излечение «западом».
Очевидно рифмующаяся с айтматовской «Плахой», но несравнимо более талантливая «Кысь» Татьяны Толстой — идеально маркирует смену уже не столько взглядов интеллигенции на обременивший её народ-вырожденец, сколько настроений: тончайший стёб, окончательно сменивший тяжеловесную проповедь.
Итак, к нашему 2014-му народ в глазах интеллигенции — возможно, абсолютного большинства и наверняка заметной части самых талантливых её представителей, превратился в колорадского ватника. В инвалида империи. В генетического раба. Теперь этот второсортный народ модно высмеивать (в дуэте с братской украинской интеллигенцией) — и презрительно отпускать пастись на кремлёвских лужайках. Дуне Смирновой пора снять продолжение своего шедевра «Кококо»: чтобы не угодить в руки антрополога Лизы, Вика-с-Урала вынуждена сожительствовать с ментом.
Менялся не народ, менялось интеллигентское восприятие народа. Это одни и те же люди — те, кого застал в 1989 на Сахалине Антон Павлович — и те, кого в 2014 мы с вами застали в Крыму и Харькове.
В предложенной ретроспективе бросается в глаза не только скукоживание замысла — оно бы и ладно, с учётом последствий — но и перемена планов образованного класса относительно своей страны. До революции Россия с её народом — своё, больное. Спасали, кто как умел. Земским подвижничеством, просвещением, революционным террором — все, от директоров народных училищ до бомбистов-народовольцев, сопереживали и соучаствовали.
Для сегодняшнего интеллигента та же самая, пушкинская и чеховская, Россия (да, немытая и тёмная, но кто будет отмывать и просветлять?) — нечто бросовое, неродное, обречённое. Коррупция и кариес — вечный её удел.
Играть в эту снобистскую игру может быть весело и сладко. Вопрос в том, что станет с народом, сданным в утиль собственной интеллигенцией. Парадоксально, но может случиться ровно то, что случилось, когда интеллигенция провозгласила его богоносцем: финальное озверение. Только теперь не под знаменем большевиков, плативших кровью за индустриализацию, рвавшихся в новый мир. Теперь — под присмотром эффективных менеджеров, которые нигде никаких прорывов не планируют, а новый мир отснимут на Останкино.
Ужасов скорей всего не будет. Агрессии меньше не станет. Над ней какое-то время можно посмеяться, конечно. Если это смешно. Если от этого легче.
Фото ИТАР-ТАСС/ Сергей Козлов
