«Отдайте моего папу!»

Как жить и творить после войны, после фашистских концентрационных лагерей — вопрос, разрешимый только на своем собственном, личном уровне, бессмысленно отвечать на него глобально и теоретически. Особенно отчетливо понимаешь это, соприкасаясь с людьми, пережившими подобный опыт. От многих, очень многих слышишь, как тяжело очевидцам, как они годами молчат, пытаются рассказать и не могут, не в силах преодолеть тяжесть переживаний. Но время 9 мая становится особенным, когда сильно ощущается встречное движение - услышать и понять, какая она, настоящая война, та самая, отгремевшая, ушедшая и вечно остающаяся, и — отдать часть своей реальности, знать, что будешь услышан, что та правда, которая открылась тебе, станет понятной другим.

Ценность каждого свидетельства исключительна, будь то В. Астафьев, Примо Леви, В. Гроссман, Бруно Апиц или человек, с которым довелось общаться после долгого его молчания. Слова Твардовского «пусть не слышен наш голос, вы должны его знать» — в данном случае — аксиома. Встреча с Евгением Васильевичем Букреевым стала тем взрывом прошлого, которого слушающий пытается избежать едва ли не больше говорящего.

Хочется привести часть рассказа, подготовленную самим Евгением Васильевичем полностью, без изменений. Это небольшой, вынужденно сжатый, отрывок из того повествования, которое довелось услышать, повествования, которое могло бы лечь в основу книги или кинокартины.

«В 1942 — 1943 году готовилась операция по освобождению Белоруссии под кодовым названием «Багратион», нужны были данные о противнике: численность, состав, наличие вооружения и боевой техники, места дислокации, укрепления, места расположения и т. д.

Генштаб из Москвы забрасывал в тыл врага разведывательную группу с десятью рациями — группу возглавлял майор Наумович. Все фамилии, по понятной причине, вымышленные. В задачу группы входил сбор разведданных, передача их в генштаб Москвы, ведение диверсионной работы, работа с населением.

В составе этой разведгруппы воевал мой отец Букреев Василий Ильич. Информация о немцах в генштаб поступала регулярно. Немцы были взбешены, у них под боком работали радиостанции и Москва получала всю необходимую информацию. Гестапо вели охоту на эту группу с целью её ликвидации: засылали своих разведчиков, прочесывали леса, вели разведку самолетами и т. д. Тщетно…

Но у них была еще одна связующая ниточка — семья Букреевых (мать и двое сыновей), чтобы выйти на эту группу, мне 6 лет, а брату 4 года. Гестапо нас пытали по ночам и пытки были изощренными… Им нужны были хоть какие-то данные, которые вывели бы Гестапо на разведгруппу, в которой служил мой отец. Тяжело вспоминать о допросах… Вот один из них: ночью вломились в двери, забрали маму и меня и повели в штаб танковой дивизии (СС «Викинг» или «Мертвая голова»). Гестапо находилось в здании бывшей школы, меня вырвали из рук матери и по коридору потащили в отдельную комнату. В комнате стол, заваленный конфетами, печеньем, шоколадом…

За столом вполне культурный офицер ласково усадил меня на стул рядом с собой, мне предложили еду и потихоньку расспрашивали, а я на все отвечал одной фразой, которой научила меня мама, чтобы нас не расстреляли: «Отдайте моего папу». Офицер не выдержал и ударил меня ногой, я отлетел вместе со стулом, на меня набросилась овчарка, мама услышала мои крики, ворвалась в комнату и закрыла меня своим телом от собаки. Дальше нас повели на расстрел, поставили к стенке, я прижался к матери, думая что это конец, но стреляли поверх головы. Такие пытки продолжались длительное время, я сильно заболел, не мог ходить, температура 40, двухстороннее крупозное воспаление лёгких, я умирал, мама тоже. В одну из ночей к нам входит немецкий офицер, подходит к маме и говорит, что он свой, коммунист, и для подлинности предъявил свой партбилет, за подписью Эрнста Тельмана — это был врач танковой дивизии СС. Он рассказал, что он убедил свое начальство в гестапо использовать методы, которые известны только ему, чтобы выйти на разведгруппу, а на самом деле хотел спаси нас с мамой. Он вывез нас в отдельный дом, подальше от штаба, снабжал нас продуктами и лечил, и вдруг в какое-то время исчез, возможно, его расстреляли, я точно не знаю. Нас готовились расстрелять, но за час до расстрела нас предупредила разведчица, бросайте все и бегите, скоро наступление Красной армии на Могилев. В итоге нас освободила Красная армия, вошедшая в Могилев".

Лишь последние три предложения приведенного отрывка на самом деле содержали целую повесть о побеге, — с разведчицей, рано утром проникшей в деревню, с матерью, схватившей двух детей и икону, с белорусской «бабой Женей», подпоившей караульного своим, сорокоградусным «шнапсом», направлявшей бежавших, приказавшей рыть окопы в единственно возможном для этого месте, поскольку бежавшие оказались меж двух огневых позиций.

«…Атака началась, едва спасавшиеся успели прорыть углубления в земле возле старого зернохранилища. Уши перестали слышать от чудовищного грохота и свиста, все болело, земля, деревья и доски вихрем кружились в воздухе, женщины не выдерживали и вскакивали, но „баба Женя“ каким-то чудом схватывала их за ноги и стаскивала назад в окоп. И вдруг все смолкло. В наступившей тишине над головами навис танк. — Кто здесь русский, - вопрос пробирал до костей, поскольку никто не сомневался, что это вновь немецкий контроль. И только одна — тетя Маруся — не выдержала, делайте что хотите, вылезла к танку — руки в боки — я русская! И до оцепеневших людей вдруг донеслись звуки слез, смеха, объятий, поцелуев. Танкист сгреб мальчишку в охапку, усадил рядом с собой — хочешь, покажу, как он едет? — Танк двинулся, а потом резко затормозил. Мальчик навсегда запомнил ход танка на рессорах по взрытому снарядами полю. Испуганная мать выхватила ребенка, все обняли танкиста на прощание. Танк удалялся плавно, почти радостно. Он успел проехать метров двести, не больше. Взрыв танка мальчик запомнил тоже навсегда…»

Вот маленький эпизод из рассказа Евгения Васильевича, которому во время первых лет войны едва минуло шесть. А еще был концлагерь на оккупированной территории, куда после «сортировки» направляли тех, кто выбрал не «Германия — жизнь — работа», а «Родина — лагерь — расстрел», — именно такой выбор сделали его мама и папа. Из лагеря чудом удалось бежать. И в другой раз произошло невероятное, — когда семью, взятую немцами под усиленную охрану из-за деятельности отца, спас немецкий доктор, который в доказательство того, что он не гестаповец, достал из надрезанного каблука партбилет за подписью Э. Тельмана.

Ежедневное, ежеминутное, ежесекундное сверхчеловеческое напряжение войны прорывалось порой только в паузах и во взгляде. Как это часто бывает, подготовленные вопросы оказались не нужны. Самым важным стало то, что собеседник был готов сказать, что считал главным он сам. Самое главное он говорил очень тихо, опустив голову. «Мы не должны смотреть на них через мушку прицела», не должны видеть в немцах только врагов, как в примитивных фильмах последних лет, напоминающих компьютерные «стрелялки». «Как я могу смотреть эти детские фильмы? Все было намного сложнее». В память врезались фразы: «Мы слишком много пережили». «Победил народ». «Россия должна быть сильной». Что такое настоящая война, стало понятно, когда пришло ощущение, что тяжело и страшно отпускать этого, еще несколько часов назад совершенно незнакомого человека, в повседневную жизнь, где ему трудно говорить и вспоминать о войне, где реальность и память во многом смещены по отношению друг к другу, где пули врезаются в стену над головой… Потому, что расстрел — это, в том числе, разновидность пытки, где взрывается и взрывается танк, и маленький мальчик кричит и кричит «отдайте моего папу».

Благодарю за содействие в подготовке материала Нурию Чавкину и Александра Старостина.

Фото: фотохроника ТАСС