На дне

Русская Тверь — классическая. Всюду дороги, печки и лавочки.

Пролетарский район. «Морозовские казармы». Жилая часть бывшего прифабричного городка, созданного для рабочих и служащих текстильной мануфактуры, основанной Саввой Морозовым. XIX век.

Сейчас уже XXI. Здесь выживает человек, замурованный один на один с реалиями российского провинциального центра.

Когда-то здесь тоже было чувство. Жизни.

Первые паровозы Николаевской железной дороги втянули Тверь в новую эру. Город-равновесие между Москвой и Петербургом. Началось развитие, устройство мануфактур и производства.

Застройка приобретенного морозовским «Товариществом Тверской мануфактуры» участка началась со строительства фабрики. Уже в 1860 году была произведена первая продукция, а несколькими годам позднее появляются многочисленные прифабричные общественные и хозяйственные постройки. Городок обживается своим пожарным депо, складами, конюшнями, амбарами.

В 1870-е годы управление переходит к Варваре Алексеевне Морозовой. Тогда же происходят и все основные преобразования. Комплекс из более чем 50 сооружений становится в своем классическом понимании первым микрорайоном, созданным в России. Уникальный город в городе. Незаурядность и размеры. Желание и доблесть. Прогресс и человек.

К началу XX столетия мануфактурное текстильное производство продолжало увеличиваться. Общий капитал Товарищества составлял около 3 миллионов рублей, а уже в 1916 году, в связи с выполнением государственных военных заказов, прибыль превысила 9 миллионов. Продукция, производимая на одном из самых крупных предприятий России, продавалась всюду, от Варшавы до Владивостока. В кирпичных цехах, расположенных вдоль реки Тьмака, трудилось более 50% всех заводских рабочих Тверской губернии. В 1915 году эта цифра составляла порядка 14 тысяч человек. И взгляд в будущее: модернизация, укрупнение комплекса, увеличение городка.

1917 год. Русская революция.

Вскоре за Октябрем и войной с царским наследием искоренению исторической памяти подвергся тверской рабочий. За комплексом было официально закреплено наименование «Двор Пролетарки».

Тогда же, на базе предприятий текстильной промышленности, был создан крупный хлопчатобумажный комбинат. Работников заселяли в перекроенные морозовские общежития. Двор старел.

Треснул кирпич уже в постсоветский период. Фабрика была закрыта, здания распроданы коммерческим организациям. Сейчас цеха предприятия приспособлены под складские помещения и магазины. На ночной крыше красными буквами светится слово «гипермаркет».

Городок же, с более чем 700 семьями, был пущен местными властями в свободное плавание. Без паруса и весел.

Населяемая людьми часть «Пролетарки» сегодня — это три сектора, состоящие из двенадцати домов: коммунального типа (в которых некогда селились фабричные служащие), общежитий (бывшие рабочие казармы) и единственного перепроектированного здания, являющегося обычным многоквартирным жилым домом.

Точечная коррозия. До революции в светлых шестикомнатных квартирах проживали семьи фабричных служащих. Здесь было все: четырехметровые потолки, отопление, своя котельная, электрическое освещение. Все удобства для средней по размеру семьи, упразднённые в ходе «уплотнений». В маленьких комнатах начали ютиться целые рабочие «коллективы». В квартирах, предусмотренных для 4−6 человек, стало проживать по 20−30 пролетариев. В таких условиях люди существуют в коммуналках и поныне. На 17 человек приходится один туалет. Вонь.

Душевых в квартирах нет. И не будет. Разрешения на перепланировку жилищные управы не дают. Мыться люди ходят в баню. Пенсионеры — раз в неделю. Чаще ходить в парилку могут позволить себе не многие, даже несмотря на предоставленную городской администрацией 50% скидку. Дорого. Да и надо же за какие-то деньги оплачивать ещё электричество и газ, которым здесь отапливают громадные помещения. Пол гниет, трубы лопаются, а в неосвещенных коридорах всюду разбросаны мышеловки с сыром.

Человек оказывается не в состоянии пробраться к солнечному свету. Он умерщвлен в своем внутреннем нежелании измениться, отказе от борьбы.

Дворы. Тверское гетто. Кучки шныряющих маргиналов и босяков в стоптанных кроссовках Adidas. Замшелые старушки. Беременные мамаши, заменяющие сигаретным дымом некогда работающие трубы завода.

В плесневелых комнатах ещё помещаются былые рабочие текстильного предприятия, медсестры, учителя, государственные служащие. Люди, отдавшие свою жизнь народу и государству. Вот только уже многие годы от них отписываются как от ненужных семей.

Большая часть обитателей заселялась в 20 квадратных метров временно. Но нет ничего более постоянного. Человек отказался от данной ему свободы, подчинившись правилам общего жития.

Потолок все течет.

Кто-то, тем не менее, умудряется даже продать свою комнату и съехать из этого бытового чистилища. Тверичи покупают «жилье» здесь доброохотно, с побуждением. Ведь надо же «сбагрить» куда-нибудь детей-наркоманов или своих одряхлевших родителей дабы заполучить заветные метры. По соседству. И теснятся в этих заскорузлых стенах сотни мыслей и голосов. И одна только вера.

Здесь многие мечтают о «Париже». Это одно из последних спроектированных зданий морозовского жилого комплекса, удостоившегося на Всемирной выставке 1900 года серебряной медали. Центральный казарменный корпус был выстроен в 1909 году с элементами псевдоготики и модерна, за что и получил название у рабочих. Само по себе здание было автономно. В нем располагалась отдельная столовая, прачечная, зоны отдыха. В годы оттепели была проведена полная перепланировка помещений. Сейчас это единственное морозовское здание, пригодное для жизни. Полноценный дом на 200 квартир, из окон которого видно горе другого человека.

Общежития и окна. Грязные подъезды, протекающая крыша, канализационный смрад, холод. Это не мешает городской власти и управляющей компании делать оптимистичные заявления.

Жизнь в таком мире оставляет оттиск.

С этим мирятся. Безмолвствуют. Пишут, существуют, пассивно ожидая помощи со стороны. И такая жизнь многих здесь устраивает. Есть здесь те, кто не хочет переезжать вовсе. Эдакий «стокгольмский синдром», поразивший десятки людей, привыкших к обитанию в мрачных каморках кирпичных кораблей, медленно идущих ко дну. Они не нужны сами себе. И никто в этих тусклых коридорах и не думает заниматься изменением своих жилищных условий. Ведь зачем что-то делать, если все равно иссрамят? А деньги на что тратить? Нет-нет, лучше подождем, напишем… Безделье и смирение! Ждать, пока кто-нибудь придет и за тебя сделает. Какая страшная русская черта. И ведь не морозовские дома одни… Россия.

Безлюдные полуразрушенные дворы. Цыгане смотрят из окон. Вспоминаются плакаты Ростуризма «познать Россию — значит познать свой народ».

Люди глазеют, любуются, смотрят. Кто-то водит сюда экскурсии. Приезжают даже всякого рода добропорядочные социологи из столичных либеральных вузов для проведения своих «исследований» на «подопытных людишках». Поглазеют, полюбуются. Потом расскажут и посоветуют. Могут даже посмеяться.

Здесь бывает всякая публика: журналист ты или политик. Все здесь равны. Пообещают и уедут.

Ходят архитекторы, менеджеры, фотографы, дети, и любуются они промышленным исполином. Выдающимся русским зодчеством XIX столетия.

Кирпич все краснеет. Кроме жилых построек, комплекс включал большое количество других сооружений социального предназначения, возведенных в период модернизации мануфактуры. На огражденной территории находилась своя больница, приют, аптека, колыбельная, магазины, банк, богадельня, дом призрения. Была в дореволюционном русском фабричном городке и собственная звездная обсерватория. А как живет пролетарская Россия сегодня?

Есть ли при заводах многочисленные объекты, направленные на повышение культурного и образовательного уровня рабочих?

При мануфактуре работала школа рукоделия, библиотека с читальней, начальная школа для фабричных детей, а также школы для взрослых: воскресная и торговая. Был свой народный театр, оснащенный подъемниками для декораций, паровыми котлами для отопления и электрическим освещением. Однако в советский период он за ненадобностью был перестроен в спортивный комплекс. Видимо, спектаклей рабочим хватало в повседневной жизни.

Есть здесь что созерцать. Забытый мир прошлого. Ветхий и хрупкий.

На этажах до сих пор стоят дореволюционные умывальники, служащие жителям общежитий. Сохранились на общих кухнях старинные двухэтажные печи. Однако ими уже не пользуются. Время движется вперед. На дворе ведь XXI век. Вы забыли? Вот и по соседству с ними стоят газовые советские плиты «Брест» и закопченные электрические конфорки. Здесь слышат постоянный кухонный мат и недовольство жизнью, властью. Но не собой.

Это данность, нежелание бороться с необходимостью. Подчинение ей.

Человек отказался определить свою судьбу.

Он же толкнул человека. В грязь. Позабыв, кто он есть.

Извращение. Скупость. Татьба.

Заходя каждый раз к себе домой, обитатели открывают гнилую «мамонтовскую» дверь, поднимаются по тяжелой чугунной лестнице и не спеша проходят по скрипучему деревянному полу, застланному в длинных коридорах человеческой жизни.

Жизни, к которой нам пора научиться относиться с достоинством.