Один мой прадед был раскулачен и сослан, другой арестован по доносу соседа, осужден как китайский шпион. Оба реабилитированы. Ни один из моих прямых предков не служил в НКВД. И вот я говорю: идеи о необходимости всеобщего и публичного покаяния, разговоры, понуждающие к нему, мне не нравятся. И не просто не нравятся, они кажутся мне спекулятивными и конъюнктурными. Причем как со стороны «пострадавших», так и со стороны тех, «кто не может больше молчать, так уж за дедушку стыдно».
Не нравится мне все это по одной простой причине: сегодня, через семьдесят-восемьдесят лет после репрессий, и каяться по-настоящему некому, и за словами не могут последовать никакие поступки. А что стоят слова без дел? Ничего и не стоят, можно бросать на воздух, и из этого же воздуха надувать себе какой хочешь образ.
— Мой дедушка был палач, — и лепишь скорбное лицо. — Это больно, — добавляешь после драматической паузы. — Это страшно, — выдавливаешь скупую слезу. — Это невыносимо.
И вот ты уже вроде как молодец, явил миру смелость необычайную, проявил, так сказать, гражданское мужество. Интеллигентствующая публика в восхищении.
Вот только сделал-то ты чего, а?
Приличные люди, понятно, такие вопросы задавать не будут. Довольно же и нравственного страдания! Зато вопросы такие охотно подхватывает народ попроще. И так поворачивает, что не сказать, чтоб его это красило. Увы.
— А квартирка-то, дедушкой реквизированная, с потолками высоченными, да коридорами широченными, теперь где? — плюются желчью наблюдатели. — А с резным буфетом чего? Вот такие вот избалованные внучата и …
И дальше все переходит в похабнейшую ругань с завистливыми требованиями реституции и нечаянными признаниями в собственной несостоятельности.
— Не раскулачили если бы деда, не отобрали бы дома-мельницы, не я бы сейчас в хрущевке загибался, а такие вот, — проговаривается кто-нибудь возмущенно и зло.
Вот только какое, казалось бы, ты к заработанному дедом отношение имеешь? Предок, поди, тоже не в лучшем из миров добро наживал, тоже, поди, было кому позавидовать, на кого озлиться. И, казалось бы, чего бы дедову примеру не последовать — вместо того, чтоб жаловаться, начать уже что-то делать.
Но какой там? Тут же гундеж поднимается про то, что все уже украдено до нас, про то, что лифты социальные все к чертям переломаны, про то, что честному человеку да не в жизнь не заработать…
И все, вроде, правда, и мир несправедлив. Но! Это же и есть та реальность, с которой надо что-нибудь делать. И в которой надо что-нибудь делать. Делать! Да — разрушено все, да — руки опускаются, но пытаться-то надо. Потому что это наше настоящее. Похерим его окончательно, и будущего не будет. Оно и сейчас не просматривается.
Знаете, так в некоторых семьях бывает: дети выросли, все возможности профукали, ничего не добились, и, отчаявшись добиться, давай с родней грызться за наследство — громко, гадко и пошло. С вот этим вот всем: «И на нас давали, я право имею!».
Вот наше общество тоже рискует окончательно превратиться в такую растерзанную распрями семью. Мы профукали все что можно, боимся заглянуть в будущее и оттого с надеждой заглядываем в прошлое. И едва ли мы отдаем себе отчет в том, что надежда наша все больше напоминает расчет — расчет самого пошлого, потребительского толка. Не завалялось ли, мол, чего? Хоть что-нибудь бы да ухватить. Хоть дедову заслугу, а хоть и дедову вину. Все сгодится. Все в ход.
И кто задумается о том, что даже вину нужно заслужить. Совестью заплатить, а если нет ее, то хотя бы и страхом.
И кто задумается, что за себя надо отвечать, не за ушедших.
И кто задумается, что НКВД-шные списки «Мемориала» — это не то, чем можно размахивать, как мечом, или чего следует бояться и требовать уничтожить. Это не компромат и не аргумент в борьбе. Пусть они будут — эти списки. И пусть будут другие — полнее, подробнее. И пусть полностью откроются, наконец, для широкой аудитории и государственные архивы — понятные, удобные, оцифрованные.
Историю надо изучать и понимать, а не рыскать в его потемках на ощупь, как в захламленной кладовке, в поисках права на моральный ущерб. Так она точно нас ничему не научит.
