Свидетели Суркова

У нашего государства вылезают отвратительные ребра бессмысленного государственного насилия. С 2014 года оно ощущает себя в войне, но реальная война локализована в Сирии, Донбассе и в борьбе за трубопроводы, а мобилизована вся государственная машина.

Этим, на мой взгляд, объясняется рост политических уголовных дел по экстремистским статьям и, прямо сейчас — по статьям о запрещенных организациях.

Районный суд в городе Орле приговорил «Свидетеля Иеговы» * гражданина Дании Денниса Кристенсена к шести годам колонии. С любой разумной точки зрения — бессмысленная гадость. Гадость, потому что за слова и молитвы нельзя сажать живых людей. Бессмысленная — потому что ни он, ни другие «свидетели» не угрожают государству, угрожают государству как раз такие приговоры. Но уже начинает работать машина по поимке других «свидетелей» по всей стране.

Множатся дела и в отношении другой нежелательной по закону организации, «Открытой России» **, даже после ужасного случая: как дочь находящейся под домашним арестом активистки этой организации Анастасии Шевченко умерла в больнице. Мы видим «дела за репосты», и по неполитическим статьям — дела Юрия Дмитриева и Оюба Титиева.

Я далек от того, чтобы тут же опуститься до идеологических соплей и воплей — мол, наступает тридцать седьмой и «геть преступну владу». Предлагаю вместо этого подумать — обсудить проблему, сторонясь любой ложной морализации.

Объективно говоря, уровень государственного насилия почти все путинское время падает (даже по экономическим статьям, медленно, но тоже снижается благодаря усилиям по декриминализации ряда статьей). Но растут посадки по двум другим группам статей — политическим и наркотическим.

Политических дел, которые заканчиваются реальными сроками, относительно немного, около двух сотен по списку политзэков «Мемориала», это если за политзэков считать и арестованных членов запрещенной исламистской «Хизб ут-Тахрир» ***.

Но количество дел растет, аресты на митингах и штрафы носят гораздо более массовый характер. Но кроме того, потенциал роста экспоненциальный. И я здесь указываю на его природу — есть государственная «военная» идеология поиска врагов, а законодатель дает силовикам относительно простые способы получить погоны, арестовывая никому не опасных людей.

Политический офис Кремля, насколько я понимаю, видит опасность. И дело не только в том, что оппозиция или «наши западные партнеры» замечают каждое политическое дело. У нас уже вряд ли кого-то сильно волнует мнение «партнеров» — там и так Россию снова считают «полуимперией зла». И будут считать, пока мы им зачем-то не понадобимся. Проблема в управляемости государственной машины — силовая и вообще государственная вертикаль в результате таких дел переживает деморализацию. Поймал блогера или «свидетеля» — новые погоны, и вообще все нормально, можно настоящих террористов не ловить, и воровать тоже «можно», главное — врагов нейтрализовали.

Поэтому сверху идут окрики и сигналы в обратном направлении — отпустить конкретных арестованных, смягчить статью об экстремизме, даже в деле Дмитриева был в прошлом году мягкий приговор, но уже обжалованный прокурором, он опять в тюрьме.

Машина продолжает набирать обороты, и это объективно роднит нашу ситуацию с «тридцать седьмым». Многие историки считают, что авторы «большого террора», включая Сталина, были удивлены его масштабом — включилась положительная обратная связь массовых доносов и карьерного роста, система уже без приказов, сама работала на террор. Современное российское государство почти ничем не похоже на сталинское, кроме одного, но важного аспекта — воплощение идеи государства как самоценной и самодвижущейся машины, отделенной от свободы, воли и человека как такового. «Я родился и вырос на улице Ленина, и меня зарубает время от времени», — пел известный «Свидетель Иеговы» Федор Чистяков. Государство время от времени зарубает на холостой ход, бессмысленный и беспощадный, самоубийственный.

Почему?

Один из ответов — «правовое государство». Не в собственном значении, а в нашем российском, это суть нашего «глубинного государства». Когда полицейский или чиновник говорит, что хочет помочь, но не и может из-за того, что над ним довлеют законодательные нормы и подзаконные правила, он говорит так:

— Все понимаю, старик, рад был бы помочь, но у нас «правовое государство».

И — одобряет, например, высылку «ватника» на враждебную Украину. На определенном этапе пути от войны всех против всех к чему-то гражданскому это — прогрессивная стадия. Так, в Донбассе в 2014 году была анархия. Да — массовый героизм и взаимопомощь, но и массовые бандитизм и «отжимы» собственности. После «Минска-1» Россия начала туда экспортировать «правовое государство». Сначала стало лучше — радикально уменьшился бандитизм, а взаимопомощь осталась. Я помню времена, когда милиция в Донецке работала лучше, чем в России: там были люди, которые воевали за идею, они могли помочь людям, а не только стрельнуть, и они еще думали, что в России взяток не берут. Но потом туда спустили нормативы и планы по проверкам, и стало хуже, а потом выяснилось «правовое государство» не позволяет помогать простым людям, но позволяет существовать ворам и мародерам — все стало ухудшаться. Вместо мечты о «народной республике», наступило уныние. И это общая черта экспорта Россией государственных институтов, то же самое — в Южной Осетии и Абхазии (и чуть лучше в Крыму, но тоже с неприятным отрезвлением) — жесткие правила и нормы «правового государства» для граждан и массы бизнеса, лишенные любой человеческой теплоты и идейности, при полном цинизме политического руководства и монополий.

Я утверждаю, что этот дефект государства коренится в декларируемой лидерами страны политической философии — у нас режим, построенный юристами, которые формальную юридическую действительность, правовой «талмудизм» (как в международных отношениях, так и внутри) считают важнейшей действительностью. Но при этом идею права уважают не очень. Это культ бездушной машины государственных интересов.

— Мы не можем в государственных целях оперировать понятиями здравого смысла, в первую очередь мы оперируем понятиями законности или незаконности. — сказал пресс-секретарь президента Дмитрий Песков.

И это характерное заявление, повторенное чиновниками и представителями Верховного суда. По форме — верное, а по сути — издевательство.

Конечно, чиновник и судья не может оперировать здравым смыслом вместо закона, но может и должен оперировать законом для торжества здравого смысла и справедливости, используя право для правды, а не против нее. В смысле — не нарушать дух закона, лицемерно соблюдая его букву.

Допустим так случилось, что «Свидетели Иеговы» запрещены (кстати, на очень шатких основания, мы писали об этом в «Русском репортере»), но судья, если это настоящий суд, а не часть обвинительной системы, мог бы увидеть, что некий странный чувак Деннис Кристенсен и мухи не обидит, никого не убил, не ударил, не ограбил, и поэтому мог бы найти способы усомниться, что тот создал экстремистскую организацию, а не, скажем, частный молитвенный клуб, вообще бы сделал все, чтобы рамках закона его оправдать или назначить мелкое наказание. Это мог бы заметить еще следователь, если бы хотел служить стране и народу, а не выполнить формальный план посадок. И — наконец — Верховный и Конституционный суд, а потом и законодательный органы могли бы обратить внимание на то, что конкретные законы приводят к вредным для государства и его граждан казусам.

— То обстоятельство, что насилие и тирания могут быть элементом положительного права является для последнего чем-то случайным и не касается его природы. — считал Гегель, через которого, с истоком еще в республиканском Риме, к нам идет идея права как реализации свободы и воли.

Но для (пост-)советских юристов законы защищают бездушную, дегуманизированную машину государства, а не свободу.

И тут мы переходим к самому интересному.

Я рассуждаю вовсе не как идеалист, витающий облаках, а как рационалист. Но рационалист с ценностями. Я всерьез верю в то, что «благородный муж — не инструмент», я не люблю любые социальные бесчеловечные мегамашины, хоть восточного, хоть западного образца. И утверждаю, что российский режим, «путинизм», в этом пункте противоречит сам себе.

К формулировке тезиса меня подтолкнула нашумевшая статья помощника президента Владислава Суркова о «глубинном государстве» и «глубинном народе». Я, конечно, критикую его тезисы не так, как это делают «лучшие люди», которые чувствуют свою отделенность от «глубинного народа».

Моя критика, как мне кажется, относится к сути тезисов Суркова, хотя, конечно, меня, как и всех, завораживает то, что автор статьи — одновременно один из авторов политической системы Российской Федерации и экспорта этой системы в Южную Осетию и в Донбасс со всеми ее благами, но и со всей ерундой.

В центре обсуждения, если я правильно понял, широко обсуждаемая в западной политической науке проблема. Речь идет о вырождении идеи «идеальной бюрократии» до бездушной машины, отделенной и от граждан, и от политического поступка. Рефлексия угрозы тоталитаризма в западной политической науке и практике привела в своем развитии в какой-то момент к обратному результату — независимости непубличной бюрократии от воли народа и политиков, но не от больших экономических интересов крупной буржуазии. Это обсуждают в связи критикой аппарата Евросоюза, и в связи с «глубинным государством» в США. Но очевиден и контртренд, впереди (и тут Сурков прав) которого российские власти — во всем мире появляются политики, которые способны на свободные волевые решения в противовес аппарату и олигархии. Но обсуждается это чаще в негативном окрасе — как появление волны «популистов», противостоящим «технократам», и в связи с феноменом Трампа, который попытался противопоставить себя «машине». Но в негативном описании есть и позитивные нотки — тоска по воле и свободе, свободному поступку в политике.

В статье у Суркова настораживает замаскированная за поэтическим «глубинным народом» самоуспокоенность — вроде все и так хорошо. Провал в построении сколько-нибудь сложной политической системы в России предлагается принимать за норму. Идея, что стране достаточно одного человека со некоторой свободной волей — президента — при условии, что некий «глубинный народ» (без вычурности можно было бы сказать о исторической колее и ценностях) молчаливо одобряет его рискованный курс на противодействие «глобальной машине» кажется слабым тезисом.

Тем более, что «глубинное государство» в России, как мы показали выше, налицо. Можно добавить к бездушному «правовому государству», систему экономического управления страной со стороны группы «технократов», лишенной, кажется, целей и смысла, но исполненной монетаристкого догматизма, удобно не противоречащего, впрочем, интересам крупных монополий. И то, и другое могут использовать вполне одиозные персонажи, вроде бывшего украинского олигарха Сергея Курченко, которому, похоже, правительство отдало на откуп экономические интересы в Донбассе. В то же время оно оказывается неспособным наладить там нормальную жизнь людей, которым, несмотря на все старания того же Суркова, даже не дали российских паспортов. В ДНР и ЛНР с лихвой зачистили всех искренних лидеров, чтобы они чего-нибудь свободного не наворотили, зато мошенники безопасны, они кроме мародерства и предательства ничего не натворят.

Русский народ, конечно, одобрил присоединение Крыма, потому что за этим было признание права людей на самоопределение, в этом была свободное волеизъявление крымчан, ценность защиты своих, а не только идея войны с Западом. Но сейчас, когда правительство неспособно организовать политику экономического роста и роста доходов населения (вместо этого придумывая, где сэкономить на народе), даже еще и притом, что «своих» мы защищаем не очень (см. страдание народа Донбасса), народ приходит к унынию, которое делает режим уязвимым — непонятно, что именно народу защищать от угроз.

Настоящее политическое лидерство на самом деле невозможно без свободных граждан, реализации их свободы и ценностей не только через одного лидера, но и через позитивное преобразование страны, его обустройство, утверждение права, правды и справедливости.

Вертикаль власти Путина сыграла свою позитивную роль еще в 2000-х, сейчас она вырождается и деморализуется, в том числе из-за недоверия политических лидеров к людям, ставке на государственную мегамашину с кучей бумаг и запретительных норм, нависающих над всеми. «Машина» съедает учителя и врача, которого контролирует, чтобы он, не дай бог, не стал свободно и искренне учить и лечить — потому что подозревает, что он хочет воровать, а не учить и лечить. Те, кто воруют, но принадлежат к «своим», не испытывает проблем с «правовым государством», а те, кто искренне хочет что-то сделать для страны, оказываются ненужными.

Сурков оправдывает в своей статье ту же систему, что и обвиняет — непубличное, зависимое от теневого лидерства «внутреннее государство». Причем российское государство, по его мнению, имеет тот плюс, что не маскируется под «демократию», менее лицемерно, у него торчат ребра. Да, лицемерие не очень приятно, но цинизм еще хуже, в том числе для государственной практики — имитация гражданственности может дать пространство для свободного поступка, а цинизм — нет, только самоуспокоенность и презрение к народу.

И это — не новая ситуация, мы не сделали еще своего государства, но зато видим неприятный знакомый душок разложения.

«Историческая драма, которую мы переживаем, заключается в том, что мы вынуждены отстаивать монархию против монарха, церковь против церковной иерархии, армию против ее вождей, авторитет правительственной власти — против носителей этой власти» — сказал 8 ноября 1913 года вождь октябристской партии Александр Гучков.

---

* 20 апреля 2017 г. Верховный суд РФ признал «Свидетелей Иеговы» экстремистской организацией, ликвидировал и запретил ее деятельность на территории страны.

** Генеральная прокуратура Российской Федерации 26 апреля 2017 г. приняла решение о признании нежелательной на территории Российской Федерации деятельности организации «Открытая Россия».

**** «Хизб-ут-Тахрир аль-Ислами» («Хизб ут-Тахрир», «Исламская партия освобождения») решением Верховного суда РФ в 2003 года включена в список террористических организаций, деятельность которой запрещена на территории России.