Музыка русской идеи

Виталий Аверьянов известен, прежде всего, как политический философ, один из главных создателей и авторов «Русской доктрины», проекта, получившего достаточно серьезный резонанс в середине нулевых, как руководитель Института динамического консерватизма (основан в 2009), наконец, как соучредитель «Изборского клуба», собравшего в 2012 г. цвет русских патриотически мыслящих интеллектуалов, своего рода «фабрики мысли» по производству стратегических смыслов и идей право-консервативного дискурса. Теперь же, с выходом музыкального альбома «Русская Идея», нам открывается новое альтер-эго философа — певца, музыканта, барда, или, говоря словами А. Проханова, русского ведуна, «скомороха, приплясывающего с кистенём»…

Впрочем, как утверждает сам Аверьянов, и, как свидетельствует название альбома, эти две ипостаси его творчества не просто параллельны, но синергийно взимосвязаны, представляя в сущности единое целое. Что ж, тем более интересно. Одно дело, Русская Доктрина в виде философского фолианта, и совсем другое — услышать музыку её метафизических глубин, увидеть те первообразы, ту причудливую поэзию, из которой растут цветы большой идеи и которые организуются затем в стройные, безукоризненно выверенные блоки большой Доктрины. Как говорит сам автор: «для меня философия и песни — это не параллельные миры, а скорее сообщающиеся сосуды». Что ж, согласимся. Тем более, что этот альбом — не первый. Сборники песен Аверьянова выходили в 2003 и 2016 гг. Но то были чисто бардовские (голос — гитара) опыты. Альбом же «Русская идея» — нечто, гораздо более концептуальное, и, я бы даже сказал, монументальное.

«Герметичный шансон», как сам автор окрестил свой стиль, подразумевает нечто, долго вызревающее в глубине и лишь спустя время являющееся на публике во всеоружии. Действительно, с точки зрения продуманности внутренней структуры альбома и его многомерного (порой, почти симфонического) саунда — перед нами настоящий герметичный авторский космос. Космос, поэтически близкий к взрывным смысловым играм Велимира Хлебникова и обэриутов, а духовно — Александру Башлачеву и Сергею Калугину («Оргия праведников»), т.е. прежде всего, поэтам-философам.

И всё же словосочетание «герметичный шансон» не раскрывает, на мой взгляд, всех нюансов этого терпкого настоя, в котором можно уловить нотки неоклассики и постмодерна, интонации от «Любэ» и Арк. Северного до «Ансамбля Христа Спасителя и Мать Сыра Земля» включительно, но, прежде всего, ощущается духовная близость современному неофолку… Правда, в отличие от последнего, оплакивающего смерть традиционной Европы и обживающего сумрачные зоны души, шансон-фолк (или даже скоморох-фолк) Аверьянова — мажорный, танцующий, дерзкий, показывающий то кулак, то кукиш этому не слишком симпатичному миру… Это не чёрное солнце «заката Европы», под флагом которого выступают британские «Death in June», не тихие похороны культуры или стоический «уход в лес» немецких «Forseti» и «Darkwood», и не тёмные медитативные воды Китежа, в которых скрылось холодное солнце прекрасных архангельских «Moon far Away», но, скорее, вынырнувшее на миг из-за свинцовых туч солнце Древней Руси, блеснувшее вдруг ярким всполохом на бубенце шута и острие клинка атамана (тоже — философская позиция)… И если прав А. Проханов, называющий Вит. Аверьянова русским ведуном, мистиком, прозорливцем, то ближе всего к истине он, вероятно, именно здесь, в этом совершенно новом для нашей музыки настроении-озарении…

Да, «Русская идея» — по-настоящему пьянящий напиток, особый, ни с чем не сравнимый вкус которому придают филигранные аранжировки (в работе над альбомом приняли участие также Юрий Середюк, Иван Муравский, Сергей Шангрелов): скупые, точные взвешенные партии гитар, широкие размашистые крылья аккордеона, врывающиеся сквозь переборы гуслей и барабанную дробь звуки труб, флейт, медитативно несущая волна бас-кларнета, и отпускающие душу на волю, отлетающие от грешного мира колокола… Ну, и, наконец, самоирония, которая сразу располагает и отличает эти дерзкие скоморошьи всплески духа от, например, слишком, на мой взгляд, тяжеловесной «Алисы»…

Но при всём внимании к музыке и особому настроению альбома, главное здесь всё же поэзия, философия, тоже, конечно, далеко не одномерные. Какими же ещё они могут быть в наше время тотального распада всех основ бытия? И, если перед нами «Русская идея», то не столько Достоевского-Данилевского, сколько — времени постмодерна, где не кончается скомороший кураж, где смешана «месса с пляской Саломеи», где «крысы стибрили и мыло, и веревку», но где-то там, под водой, всё ещё хрипит «Гиперборея, наша древняя земля».

Что ж, «У России есть идея, у России есть судьба: // Усмирение злодея и спортивная ходьба…». Но если иные зонги звучат откровенно ёрнически, то иные — как последнее предупреждение: «Эй, начальник струга, дрябнут паруса, // С неземного круга, грянут голоса»; а от безумного пьяного танца «Начальника» может вдруг качнуть к неожиданному лиризму «Огней», где «идет пустынник городской, идет гулящий столпник», где «в хоботе стяжает крест мой мамонт колокольный»…

Но Русская идея немыслима без народного героя. И вот, после пелевинской метаморфозы, переведшей Чапая анекдотов в Чапаева-буддийского мистика, Аверьянов «крестит» последнего в православие («Как Чапаев на молитву становился на всю ночь, // Как просил он перед битвой Матерь Божию подмочь»), возвращая ему положенный архетипический мифологический образ: «Между белой Сибирью и кровавою Москвой, //Меж землей где изобилье и землею где покой … Сын Поволжья, гордость края, он народный наш герой, // Не пятнает кровь Чапай и для каждого он свой»… И вот здесь, в самом центре «герметичного космоса» альбома свершается главное русское таинство и высшая метафизическая мечта — тайна Преображения: «Из уральских вод багряных вышел новый человек…» («Судьба Чапая»).

Однако, автор, как мы уже поняли, далёк от мечтательного благодушия, и поднявшись на миг «к невозможным небесам», мы, не успев оглянуться, уже окунаемся в пространство постсоветской России, с подбитым и качающимся на столбе вверх ногами верхолазом-высоковольтником, пространство, где все прежде знакомое подменено, подвергнуто деконструкции-реставрации-мутации: «подменили нашу родину, нам подсунули юродивую…» («Маленькие муки»).

Такова эта вечная русская философия, или, если угодно, новый фольклор, русская симфония эпохи постмодерна, венчает которую песня, по сути заглавная, но припасённая на конец (ибо: «Кончай театр, по-русски говорит, // Твоя душа, когда она болит»)…

…Что ж,

«Переночуем поедим и вновь поедем

По глухоманям по заброшенным по этим

Чтоб переколесить проселки, встречи, дни

И на божницах распознать фигуры

Как на столбах натянутые шкуры

И зверя-Русь, распятую людьми…

Дабы в виде неизвестно какой уже флоры-фауны, в очередной раз подняв глаза вверх, вновь узреть в новых узорах распада вечный образ Русской идеи, Русской мечты, образ преображенного «нового человека», вынырнувшего, как потерянная Гиперборея, из-под тёмных вод и вспомнившего, наконец, самого себя:

…Из уральских вод багряных вышел новый человек

Кто хотел коней буланых искупать у дальних рек,

И теперь расправив плечи поднялся уже и сам

К светлым далям и глубинам, к невозможным небесам…