Конец великой эпохи или Немного панка в холодной воде

Бог прибирает горстями, как бы составляя некий узор, из которого быть может родится новая поэзия, новые смыслы, новый мир… 15 марта умер Дженизис Пи-Орридж, легендарный создатель индастриала и всей, можно сказать, право-радикальной музыкальной сцены 80-х… 16 — Константин Рябинов (Кузя Уо), который после ухода Егора Летова оставался последним часовым Гражданской Обороны … 17 — Лимонов, Эдичка. Живой классик, при жизни ставший памятником революционной эпохи. Красиво оставили землю, один за другим, как одно истребительное звено.

«Бродский, Венедикт Ерофеев, Юрий Мамлеев, Евгений Головин, Гейдар Джамаль, Дугин и я, наконец, все мы вышли из этого бескомпромиссного, сверхсвободного, странного мира тоски по абсолюту идеала», — писал Лимонов в «Анатомии героя». Из всех перечисленных в живых до сего дня оставались Лимонов да Дугин.

Теперь за тоску по абсолюту идеала стремительно уходящего мира отвечает один Гельич. Мы же столь же стремительно входим во что-то совсем новое, незнакомое, неведомое, которое предстоит еще разгадать по оставленному ими узору…

Традиционализм, отношение к которому имел не только Дугин, но и Лимонов — учение, предлагающее суровый героический идеал мужского начала, романтики, тайны, войны, вызова, игры — рисковой и опасной, преодолевающей запретные табу.

Конечно, в героизме Лимонова было много позерства. Пить, как Эрнст Юнгер, шампанское, глядя в окно на ужасающую бомбежку Берлина — красивый, экзистенциальный, но слишком уж безнадежный, гибельный, артистический идеал.

Да и сама НБП* - корневое, как сегодня можно понять, явление нашей «консервативной революции» — меньше всего была политической партией. Это был арт-проект, сродни дадаизму, футуризму, сюрреализму.

Газета «Лимонка» и альбомы «Гражданской Обороны» (в то время переименованной Летовым в «Егор и О… евшие» — что несомненно вернее отражало суть происходящего) стали самым ярким и экзистенциально точным отражением тогдашнего бытия.

Конечно, все это было повторением западных путей с характерным русским вкусом. И первыми духовными предтечами НБП были, вероятно, йиппи-ситуационисты 60-х, Ги Дебор, поклоником которого был и Малькольм МакЛарен, куратор и вдохновитель «Секс Пистолз».

Сам Лимонов охотно рассказывал о панковских корнях своего детища. Как, приехав в Нью-Йорк из СССР в феврале 1975 года («год номер ноль», как называли его основатели панк-движения), он познакомился с Марком Бэллом, барабанщиком группы Richard Hell & The Voidoids (ключевых фигур в истории панк-рока, чья песня «Blank Generation» стала гимном американского панка). Лимонов рассказывал, как Марк подарил ему свою рваную белую футболку Richard Hell с изображением схемы нью-йоркского метро, ставшую для него чем-то вроде посвящения: «Я думаю, что эта футболка была чем-то вроде символического, сакрального предмета, который связал меня с панком. Обе мои книги, написанные в Нью-Йорке, „Это я, Эдичка“ в 1976 году и „Дневник Неудачника“ (1978 г.), написаны в эстетике панк… После я увлекся политикой <…> Егор Летов получил членский билет Национал-Большевистской Партии номер 4. Я уверен, что Сид Вишез и Джонни Роттен (Джонни Роттен 1977 года) не отказались бы от такого билета», — писал Лимонов в статье «Панк и Национал-большевизм». Что ж, ему прекрасно удалась роль русского Макларена, русскими же Sex Pistols стала, вероятно, «Гражданская Оборона» Егора Летова.

Идеи ситуационистов во многом подготовили парижские бунты 1968-го и вдохновляли панк-революцию 1977-го. А ещё пятнадцать лет спустя — воплотились в создании НБП — партии, ставшей точным контрапунктом времени и своеобразным зеркалом, собравшим всю накопившуюся энергию раздражения положением дел в реформируемой России.

Возня трансмутирующей партноменклатуры и комсомольских вожаков по дележу советского наследства и выращиванию класса олигархов с целью не допущения возврата коммунизма не могла не породить соответствующей реакции.

Кто-то мудро заметил: не допустить возврата можно, лишь что-то построив, а не разрушив. В свое время победители Первой мировой, выпуская кровь из Германии и обкладывая революционную Россию поясом из обломков европейских империй, обращенных вдруг в «ожерелье национальных государств», также думали, что тем самым они надежно обезопасят себя от красной опасности, обеспечив спокойное функционирование своих банков на многие десятилетия…

Учреждение местной олигархии в России девяностых также казалось лучшей защитой от империализма и коммунизма… Но — закономерно породило реакцию, духовным выразителем которой и стала русская панк-революция.

Национал-большевизм был, конечно, явлением монструозным. Но, в то время, как другой полюс нашей политической реальности был всего лишь явлением тошнотворным, НБП в момент своего проявления сверкнула как скальпель, вскрывший столетний нарыв. И именно здесь забился пульс Нового мира, рождая яркие, необычные, авангардные формы.

Мы не даем сейчас моральных оценок, лишь констатируем факт: самые яркие культурные феномены 90-х оказались в орбите НБП. А вот почему факт оказался таков — хороший вопрос к моралистам. И, конечно, НБП была, прежде всего, элементом культуры, а не политики — чистой, искрометной постмодернистской пародией на ельцинский «либерал-большевизм» — ни больше, ни меньше.

Сергей Калугин (гр. «Оргия праведников») вспоминает сегодня, как его завораживало НБП: «Фото ССовца с парабеллумом и подписью „НБП любит тебя!“. Или предвыборный плакат с мрачнейшей рожей и текстом: „Депутат от НБП Василий Крюков, работник морга. Подумай о будущем!“… Хотя конечно, во времена когда май дженерейшн переживало имперский рессентимент НБП нам была глотком живой воды, каждый номер „Лимонки“ ждали и передавали из рук в руки, растаскивали на цитаты».

Да, так и было. Лично для меня одним из символов времени стало фото в «Лимонке», на котором была запечатлена группа питерских художников под руководством Тимура Новикова: серьезные, в три ряда парни, с окладистыми бородами, каждый — с топором в руках (посередине негр, тоже с топором), увенчанное бескомпромиссной подписью: «Все будут схвачены и от… чены» — типичное постмодернистское послание, которое среди царящего кругом разброда и разложения становилось необходимым контрапунктом, мощным источником позитивных эмоций и знаком надежды на конечное торжество правды и справедливости.

Но, конечно, еще более концептуальным выражением этой вечной раскольниковской рефлексии стал монструозный флаг НБП (красная тряпка для быка — чистая суть его как концептуального художественного акта).

Кстати флаг этот, как справедливо замечает Алексей Цветков в своей книге «Формейшн. История одной сцены» был подсмотрен Лимоновым в фильме «Сд и Нэнси» 1984 г., повествующем об истории Сида Вишеза и группы"Секс Пистолз". В майке с таким флагом Сид целуется на крыше со своей девушкой. Но ещё интересней, что эта майка Сида является подменой реальной, на которой в белом круге был изображен не серп и молот, а свастика, и в которой Сид, по наущению Малькольма Макларена, разгуливал по еврейскому кварталу Парижа. Кадры с этой прогулкой (под звуки шансон-кавера «L'Anarchie Pour Le UK» на песню Секс пистолз «Anarchy In The UK») были вставлены МакЛареном в его фильм «Большое рокенрольное надувательство» .

Сам Лимонов вспоминал: «Впервые Национал-Большевистский флаг был показан публике на концерте Егора Летова в клубе „Armed Forces“ в Москве. Это было шокирующее зрелище: четырехметровый красно-бело-черный монстр, висящий над сценой. Конечно, наш флаг был раздражающим, провокационным, скандальным проявлением панка»…

Не менее скандальным было превращение самого Летова, экзистенциального анархиста и анти-тоталитариста, призывавшего «убить в себе государство», а ныне, с прежней анархистской яростью, под четырехметровым монструозным полотнищем НБП, кричащего: «И Ленин такой молодой и юных отряд впереди!»…

Да, многих тогда покорила эта виртуозная романтика НБП — «абсолютно „правая“ и бесконечно „левая“ одновременно», как сами нацболы называли свою партию. Кроме Летова, приведшего в НБП десятки тысяч своих поклонников, в Нацболах отметились Сергей «Паук» Троицкий («Коррозия металла»), Дмитрий Ревякин («Калинов Мост»), Санти («Банда четырех»), Сергей «Капитан» Курехин, который придя в НБП, заявил: «если ты романтик, то ты — фашист!».

Да, НБП был явлением панка, подобным стихийному матросскому большевистскому анархизму 1917-го… Теми «двенадцатью», перед которыми, по странному видению А. Блока, шёл сам Иисус Христос… Удивительный и загадочный образ, но… представить Спасителя, шествующим впереди Керенского и Милюкова было бы наверное ещё более странным…

Смысл художественного высказывания Блока был, думается, таким — сколь ни чудовищны эти двенадцать зверо-человеков, не видевших ещё света солнца, но, в ходе эволюции, они могли этот свет обрести, и, потому, в них являла себя надежда Нового мира. Но что было делать Солнцу среди приказчиков на распродаже последних ценностей мира полностью прогоревшего? На этой «патриархальной свалке устаревших понятий, использованных образов и вежливых слов»? (Е. Летов). Так и в наши девяностые Духу Божьему витать над нацболами было, вероятно, приятнее и веселее, нежели над той унылой разлагающейся кучей дерьма, которую представлял «либерально-демократический» полюс нашей политической реальности…

Да, партия была абсолютно правая, бесконечно левая и бесконечно же прекрасная в своем феерическом вихре-бунте, но… Ещё больше, вероятно, было в ней постмодернистской игры. Потому и предрешено было и фиаско. Летов же первый и покинул НБП, разобравшись что к чему: «…Это комическая партия. И даже не партия, а просто тусня…», бросил он в одном из интервью (журнал «Контркультура» № 12, 2001 г.). Как чистый арт-проект НБП был ему еще менее интересен. Вопрос Летова, этого «достоевского панк-революции», песни которого стали своего рода инструкциями по выживанию души в мире умножающегося хаоса и распада, был по-существу иным: «Мы не занимаемся искусством, не занимается даже творчеством. Мы всего лишь показываем, как нужно себя вести в очень сложных и опасных ситуациях и состояниях».

Лимонов вспоминал о Летове: «Мы познакомились с ним в самом начале 90-х. В 1994 году, подписывая билеты партии, я подписал Егору билет под номером четыре. Он никогда не выходил из запрещенной партии, билета не сдавал и по сути дела умер, состоя в этой запрещенной партии. Что, несомненно, подходит к его образу. Бунтарь, сын коммуниста, он тогда принес в партию чистые красные идеалы и всегда старался потеснить черные, националистические, представляемые Дугиным».

И ещё:

«Я с удовольствием вспоминаю сцену: несется от станции метро „Университет“ грузовичок, на грузовичке грохочет репродуктор, там я, Летов, Анпилов, а сзади бежит многотысячная толпа Панков, кричащая „Ура!“ Вот это мое воспоминание о Летове.»

Да, В этом и была вся суть НБП! И, может быть, лучшее, что осталось от того времени вообще: тоска по идеалу, выплеснувшаяся в диком вопле анархии, выплеснутая даже не в лицо власти, а куда-то ввысь, к Абсолюту!

Но вот, Летов ушел штурмовать пространства внутреннего космоса… Партия же ещё некоторое время продолжала плыть по инерции, держась, вероятно, на художественном гении Лимонова и демиургическом энтузиазме С. Курехина…

И снова соглашусь с С. Калугиным: «мне в первый раз стало грустно… я увидел эту нисходящую линию, как гениальный поэт становится пусть и офигенным но прозаиком, а потом прозаик прикольным, но политиком»…

А в 1996-м (кажется, одном из самых мрачных в новейшей истории) состоялось последнее представление Поп-механики, претворившееся в нечто крайне неоднозначное. Горящие каббалистические знаки… люди, распятые на перевернутых крестах… громадные вращающиеся колеса… Дугин и Лимонов, каждый в свою очередь, зачитывающие отрывки из произведений Алистера Кроули. И, в кульминации этого зловещего действа, Курехин, зачитывающий краткую лекцию об учителе Телемы, и предлагающий затем всем присутствующим встать и принести клятву верности «Великому Зверю 666»…

Всего этого, собственно, и следовало ожидать в апофеозе курехинского постмодернистского радикализма. Однако, связываться с Кроули мало кому удавалось безнаказанно. Начиная с первого ученика «Великого Зверя», Рауля Лавдея, умершего от отравления, после того, как учитель поднес ему чашу с кошачьей кровью, многие из тех, кто сближался с Кроули, теряли рассудок, большинство его бывших жен и любовниц попадали прямиком в психиатрические клиники, ну и — так далее. С Курехиным все вышло даже как-то исключительно символично. Молодой и здоровый, в расцвете сил и таланта, он вдруг заболел странной, почти невероятной болезнью (всего несколько случаев которой зафиксировано в мире) и в считанные недели сгорел от саркомы — злокачественной опухоли сердца…

Вскоре после скоопостижной смерти Капитана Дугин писал: «Есть мнение, что с годами „Поп-механика“ становилась все мрачнее, от „лучезарного юмора“ переходя к „зловещему мракобесию“. На самом деле, лишь прояснялся изначальный проект Курехина. Становясь более понятным от полноты реализации, он начинал пугать. Люди с психологией „soft“ видят грядущее в тонах инфантильного оптимизма — нью-эйдж, экология, дзэн-буддизм, пережитки „хиппи“. Курехину гораздо ближе апокалиптические краски Алистера Кроули. Новый эон будет жестоким и парадоксальным. Век коронованного младенца, обретения рун, космического буйства Сверхчеловека. „Рабы будут служить и страдать“. Восстановление архаической сакральности, новейшее и древнейшее одновременно синтетическое сверхискусство — важный момент эсхатологической драмы, „бури равноденствий“. Кроули утверждал в своей „Книге Законов“, что только тот, кто знает смысл числа 418, сможет перейти в новый эон, в котором наступит эра подлинного постмодернизма — без стонов и компромиссов. Последняя „Поп-механика“ проходила под знаком 418. Фактически, это была кроулианская постановка, иллюстрирующая конец эона Озириса. Что-то подсказывает, что скоро мы увидим вокруг нас странные знаки… „Поп-механика“ Сергея Курехина играла в пришествии нового эона особую роль»…

Что ж, сегодня, в дни одновременного ухода Пи-Орриджа, одного из важных адептов телемитского ордена и Эдуарда Лимонова — панк-революционера, в дни, когда мир стремительно меняется, погружаясь в хаос глубокого «переформатирования», вспомнить всё это будет особенно важно и символично.

Что же до космического значения «Поп-Механики», то на мой взгляд оно было таким. Шоу Курехина в то время стало неким совершенным образом нашей жизни как таковой. Все наше полубредовое бытие оказалось выведено на его широком эпическом полотне, закружившись в полубезумном хороводе, где каждому нашлось свое место и свои «пятнадцать минут славы»: Горбачев, Гитлер, Гайдар, Мисима, Ельцин, Ленин, Кроули, Дугин, Чубайс, Жириновский, Ходорковский, Иван Грозный, Зюганов, Эвола, Маркс, Путин, Сталин… Как говаривал Ницше: «лавочники, христиане, коровы, женщины, англичане и прочие демократы»…

Эстетический экстремизм за гранью добра и зла и прочих человеческих (слишком человеческих) иллюзий — такой была, есть (и вероятно, будет) Поп-Механика нашей жизни, доведенной до пределов абсурда… В том и заключался выдающийся талант Курехина как счастливого циника и художника-экстремиста, ведомого страстью выхода за все мыслимые пределы: Взорвав мозг целому поколению, затем покатить расшатавшееся сознание в сторону уже совершенного безумия, возможно, неизбежного и даже необходимого («Поколеблю не только землю, но и небо», — не о том ли сказано в Писании?).

Наконец, следует признать, что «Поп-механика» была одной из духовных матерей НБП. И если у ее колыбели стояла тень Кроули, то едва ли случайно, что тот же зловещий призрак материализовался и у ее фактического конца.

Всё это мы говорим не для того, чтобы напугать кого-то или прочесть назидание. Сложить узор (или пазл) эпохи необходимо, чтобы разгадать настоящее, и, чтобы правильно выбрать направление движения дальше, в этом, становящемся всё более непростом и всё боле странном мире…

«Бродский, Венедикт Ерофеев, Юрий Мамлеев, Евгений Головин, Гейдар Джамаль, Дугин и я, наконец, все мы вышли из этого бескомпромиссного, сверхсвободного, странного мира тоски по абсолюту идеала», говорил Лимонов. Все вышли, но многие ли дошли?

«Эдичка» Лимонов — едва ли образцовый, но, безусловно, уникальный герой эпохи. Человек, не только сделавший себя героем своих произведений, но и сами свои произведения претворивший в нашу реальность, сделавший их «героем нашего времени». Живой классик, при жизни ставший памятником революционной эпохе… Смерть которого (красивая, как он любил: 17-го, в 77 лет, в самый разгар мирового хаоса и Великого Поста) ярко символизирует её конец.

Да, безусловно, эта смерть осознанается как конец той великой и ужасной эпохи — это чувствуют и повторяют сегодня все. Конец, — следовательно, начало чего-то нового, ещё нам неведомого… Какого-то нового наступающего настоящего, которому, возможно, и не останется ничего другого, как искать опору в том времени, и тех книгах, запечатлевших сей странный, одновременно отталкивающий и притягательный мир — бескомпромиссной, сверхсвободной тоски по абсолюту идеала…

---

* Межрегиональная общественная организация «Национал-большевистская партия» (НБП) признана экстремистской решением Московского городского суда от 19 апреля 2007 г., её деятельность в России запрещена.