Да будет слово явлено

Поэт, переводчик, драматург, общественный деятель, Владимир Костров родился в деревне Власиха, что сейчас отнесена к Костромской области. Начал печататься в конце 50-х, первое стихотворение было напечатано в журнале «Юность». Владимир КОСТРОВ оказал серьезное влияние на современную литературу, поэзию. В значительной степени по инициативе Владимира Андреевича Кострова учрежден День русского языка 6 июня — в день рождения А.С. Пушкина.

21 сентября Владимиру КОСТРОВУ исполнилось 85 лет.

— Владимир Андреевич, вы были инициатором учреждения Дня русского языка. Для вас русский язык — вопрос внутренний, российский, или внешний, имеющий отношение к глобализованному миру?

— Мою роль нужно рассматривать лишь среди усилий других: академиков Дмитрия Лихачева и Олега Трубачева, Никиты Михалкова, писателей Феликса Кузнецова, Валерия Ганичева, Юрия Полякова и других.

Самая большая загадка заключается в том, что мы до сих пор пытаемся понять, для чего живет человек, как устроен мир, как он возник. Мир все еще пытается познать себя. Кто мы? Что нам еще предстоит? Здесь роль языка, литературы, очень важна.

Подобно математике, язык служит инструментом познания. Чем более он совершенен, тем он точнее говорит о явлениях жизни. К сожалению, в наше время язык претерпевает надругательство над собой.

Несовершенный язык — это все равно, что ошибочная математика.

А значение нашего языка для нас глубже всего выразил Иван Сергеевич Тургенев. Помните: «Во дня сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей Родины, ты одни мне надежда и опора, о, великий, могучий, свободный и правдивый русский язык…»

После великих событий в нашей истории каждый раз возникает потребность осознать их. Еще раз понять: кто мы? Почему мы и зачем мы? Что нам предстоит?

В годы моей юности, тогда после войны, многие писали стихи…

— Какие стихи?

— Всякие. Стихи, которые утверждали жизнь в противовес ужасу и смерти… В тот период тяжелейших последствий войны именно язык стал людям опорой. Слова «Пока существует русский язык, поэзия неизбежна» — для меня эти слова всегда были наполнены прямым, конкретным смыслом.

— Литературой вы стали заниматься еще в МГУ, в литобъединении, которое возглавлял поэт Николай Старшинов. Студенты МГУ — люди разнообразно одаренные, однако вы выбрали не КВН, а поэзию. Почему? Вы собирались стать профессиональным, если уместно такое выражение, поэтом? Как вам виделась жизнь в литературе тогда, в 1960−70-х?

— Ну почему же не КВН? Отдельные строчки кавээнщиков стали историческими.

Дым костра создает уют,

Искры гаснут в полете сами,

Пять ребят о любви поют,

Чуть охрипшими голосами…

Стихи капитана команды КВН Губкинского института нефти и газа Николая Карпова. Это было одной из форм реализации творческой одаренности, формой необходимой и, по тем временам, довольно престижной. Многие стали поэтами — Дмитрий Сухарев, Глеб Горбовский, Андрей Вознесенский… Вообще значительные авторы как правило, обладают специальностью. А некоторые продолжают в ней работать, как Александр Городницкий, например.

— Вы работали и публиковались в разных журналах Тогда это сложно было назвать просто журналистикой в современном понимании. Что мы потеряли из того творческого процесса? И, может быть, что-то приобрели взамен?

— Сейчас мы стали утрачивать романтизм — свойство не только поэтов, но и ученых, пытающихся понять тайны мироздания… Мы пытаемся добиться лишь практических результатов, и потому тайные свойства вещей для нас оказались закрыты. Это придает современной поэзии излишний практицизм.

— Расскажите о Вашей работе в Союзе писателей. Какие цели Вы перед собой ставили?

— Тот Союз писателей, конечно, не без чиновничьих накладок, но помогал одаренным авторам находить себя, особенно на первых порах. Союз давал возможность ездить по стране и даже за границу, и это Союз оплачивал. Сейчас молодым трудно проявить себя, для этого отсутствует система отбора. Вам попадается книга или не попадается, вы читаете, вам нравится или нет, нравится многим или единицам…

Для автора, да и для многих читателей написанное становится судьбой. То есть весь литературный процесс становится судьбой — и создание книги и чтение ее и осмысление, конечно.

Писательское сообщество тогда стояло во главе литературного процесса. Он был тогда. Сейчас литературного процесса почти нет. Есть писатели, издающие книги, а единый процесс отсутствует. Тогда роль писателя в обществе была огромной. Писатель мог поставить перед обществом, перед государством вопрос, касающийся важной стороны жизни, и к нему прислушивались.

— Будучи заместителем главного редактора журнала «Новый мир» Сергея Залыгина, вы внесли некоторое изменение в судьбу литературных журналов. В свое время, при Василии Федоровиче Одоевском, московские журналы стали интеллектуальным противовесом питерскому «литературному ремесленничеству».

— Да, помнится, журнал «Тайм» даже назвал меня идеологом новой политики литературных журналов… Тут дело было не в риске, а в том, что изменения уже назрели. Мы хотели, чтобы в «Новом мире», как в Большом театре, пели, звучали лучшие голоса, а они, как правило, не находятся в плену того или иного политического направления. Если бы мы гнались за сенсацией, то печатали бы исключительно новейших авторов. А мы дали целый ряд поэтов, например, Введенского, дали «Розу мира» Даниила Андреева. Безусловно, мы хотели дать то, без чего наша культура словно зияла прорехами. «Котлован» Платонова. «Доктор Живаго» Пастернака. Ну, вы, наверное, знаете — целый ряд вещей такого рода. То же мы старались делать и в поэзии.

— Владимир Андреевич, расскажите о ваших переводах. Почему вы, как представляется, решили обновить, придать новое звучание французским стихам Тютчева, что переводили обратно, на русский Фет и Соловьев?

— Ко мне обратились из Академии Наук, тогда готовилось полное собрание сочинений Федора Ивановича Тютчева. Некоторые переводы оказались недостаточно адекватны как музыкально, так и по точности образа. Я ощущал некоторое смущение. Это настолько ответственно, такое обязательство… Мне хотелось соединить французские стихи Тютчева и их русский перевод и фонетически, по звучанию, и по смыслу, то есть словно воссоздать русский эквивалент французских стихов.

— Как вы чувствуете себя в русской — и во французской литературе?

— Свободно чувствовал себя Пушкин. Я лишь пытался донести до читателя духовный подвиг поэта.

— Вы награждены медалью имени Пушкина, высшей наградой Международного славянского литературного форума «Золотой Витязь». Какое место она займет в ряду других ваших знаков литературных заслуг?

— Я не хочу делить награды по значению. За каждую из них я благодарю людей, к ним причастных — они трудились из добрых побуждений. Я никогда не пробивал награды, просто не видел в этом необходимости. Просто работал. Потому за награды мне не стыдно.

А медаль Пушкина «Золотого Витязя» — конечно, это знак высшего признание группы компетентных, одаренных, глядящих вперед людей. Я ведь награжден еще и государственной медалью имени Пушкина. Теперь они обе согревают мне сердце. Я чувствую себя словно крестьянин, у которого ухоженный надел и прочный дом, и который сделал все это своими руками. И та, и другая Пушкинские медали для меня — большая честь.

— В одном из интервью вы сказали: «Бог русской поэзии, русской прозы, литературной критики — жив. Мне представляется, что он — больше Христос, чем Аполлон. Или, по крайней мере, существует равновесие». И все же, первое, или второе. Гоголь с его служением Богу, или радостный, в некотором роде, осиянный Аполлоном античности и европейской литературы Пушкин? Какое крыло текущей литературы сейчас продуктивнее?

— Продуктивнее, если присутствует хотя бы часть крыла. А если оба — так это уже почти шедевр. Вспомните «Дубровского». Там есть и трагедия судьбы, и героические стремления. В «Онегине» есть и лукавство, и грусть о молодой любви, которая вот так закончилась, и большая драма, не столько личная, сколько, скажем, типическая… Вот образцы для нас.

Что такое поэзия? Это когда в человеке возникает знакомое ощущение. Напойте «Вечерний звон» на любом языке — и ощущение будет одно у любого человека в любой стране. Сорвите розу, или посмотрите на нее — почувствуете восхищение совершенством. Есть сочетания вещей, которые несут ощущения благородного свойства, возвышающие человека. Поэзия — это любовь к чему-либо, выраженная в слове