Клипы на Покрова

Прежде чем говорить о новом романе Александра Пелевина «Покров-17» (М.; ИД «Городец», Книжная полка Вадима Левенталя, 2021 г.), необходима пара слов и о том, насколько известный мем «даже не однофамильцы» именно здесь оказывается актуален. Никого уже не смущает наличие в русской литературе четверых Толстых (рок-певец Бранимир, впрочем, полагает, что их гораздо больше, и причисляет к славной фамилии не только депутата и телеведущего Петра Олеговича, но и дизайнера Артемия Лебедева). Всё спокойно с полудюжиной разноударных Ивановых и тройкой-четверкой Сологубов. А вот Саша, даже оказавшись в финалистах премии Нацбест-19, вынужден отругиваться: да, я Пелевин, но не тот. Думаю, скоро он перестанет это делать.

Задача в духе сказочки про репку: гурьбой и гуртом вытащить писателя Александра Пелевина из огромной тени знаменитого однофамильца — Виктора Олеговича. Если бы в России существовал литературный процесс, многие его акторы тем самым бы и занялись. Но процесс отсутствует, и спасение пребывающих в тени и ложной парности должно производиться по методу барона Мюнхгаузена. Собственно, Александр так и поступил, вытащив себя из персонажей литературного анекдота и «подающих надежды» в самостоятельного прозаика с собственной яркой манерой письма и особым жанром, сочетающим фантастику, реконструкцию, мастерскую работу над сюжетом и, как ни странно прозвучит сегодня, советскую футурологию. А еще — поэтический метод познания реальности. Уроки таких разных авторов, как бр. Стругацкие и Егор Летов, Михаил Елизаров и Александр Введенский, Леонид Андреев и Бликса Баргельд. Доказательство чему — романы «Калинова Яма», «Четверо» и, разумеется, «Покров-17».

…Виноват не Александр, а наша глухая инерция. Когда меня попросили о рецензии на «нового Пелевина» в первых числах декабря (это важно), я пытался высмеять заказчика. Дескать, Пелевин перестает быть «новым» где-то между бабьим летом и Днем учителя, когда продажи стабилизуются, рецензии, положительные и отрицательные, сданы по весу, а название свежего романа стремительно вымывается из сознаний. Оказалось, смеяться надо над собой, поскольку «Покров-17» — одно из самых сильных для меня читательских впечатлений последнего времени.

Прежде всего любопытен хронотоп романа — сентябрь и первые октябрьские дни 1993 года. В свое время покойный Александр Гаррос отмечал: в отличие от октября 93-го, август 91-го практически никак не осмыслен и даже должным образом не отражен в отечественной литературе.

Однако на самом деле и по гамбургскому, равняться августу с октябрем было особо и нечем. Попытка обнаружить книжную полку, туго набитую сочинениями, посвященным тогдашним событиям (Ельцин, Руцкой, Хасбулатов, расстрел Белого дома из танковых орудий), также выглядит весьма проблематичной.

Хватит пальцев одной руки. Отличный роман Леонида Юзефовича «Журавли и карлики», однако там баррикадные хроники — не движущийся фон, а статичный задник. «Бермудский треугольник» Юрия Бондарева, закатный роман большого писателя, до сих пор удивляющий каким-то веселым фронтовым отчаянием — «прорвемся!» (Кстати, отмечу, что батальные, реконструкторские сцены «Покрова-17», из конца 1941 года, сделаны в бондаревских традициях «лейтенантской прозы». Пусть не оригинально, но старательно и прилежно).

Сильный очерк Эдуарда Лимонова «Пчелы, орлы и восстание» из «Анатомии героя» (Лимонов хотел писать про оборону БД книгу, но так, увы, и не собрался). Лыком в строку — композиция Наталии Медведевой «Москва-993» из альбома Russian Trip.

Главный автор темы — разумеется, Александр Проханов. Начиная с «Красно-коричневого», практически в каждом его новом романе (вот тут — действительно, если не книжная полка, то многотомник) назойливыми камбэками повторяются сцены белодомовской обороны. Автоплагиат, возведенный в прием, имеет полное право называться лейтмотивом.

Много стихов, сопоставимых в объемах, а главное — в слезоточивом угаре — с публицистикой, долгие годы заполнявшей патриотические издания по всему спектру.

Для либералов Октябрь-93 считался многие годы темой негласно табуированной; за весь их велеречивый лагерь отстрелялись мемуарными очерками фигуры довольно маргинальные: Альфред Кох и Валерия Новодворская.

Наконец, и, разумеется, знаковый не в одном литературном смысле роман Сергея Шаргунова «1993. Семейный портрет на фоне горящего дома» — Сергей, конечно, не закрыл темы, но отстрелялся этим романом за несколько литературных поколений. Но только не александр-пелевинских, нынешних тридцатилетних, с их клиповым мышлением и стремлением поместить прошлое в два-три клика.

Александр Пелевин, парень 1988 года рождения, сделав осень 93-го календарным фоном для своей истории, дает читателю одновременно ключ и метафору. Ключ — как сегодня можно воспринимать произошедшее тогда со страной. Метафору — о генетической неизбывности живущего в нас Homo sovieticus (употребляю без всяких иронических коннотаций, в смысле скорее антропологическом) — человека уже отчасти мифологического, способного не только героически умирать, но и мистически возрождаться — и этот месседж мало отношения имеет к кармическим перерождениям, но самое прямое — к христианской идее воскресения, «живот за други своя».

И еще — к одной интересной, хоть и не слишком щедрой на примеры отечественной традиции. Забавно, что иронический хоррор Карена Шахназарова, фильм «Город Зеро» некоторые умные люди уже сразу по выходу восприняли как масштабную и устрашающую метафору перестройки и всего последующего. Роман Пелевина, родившегося в год выхода «Города Зеро», по сути, прием этот обнажил и усилил, лишив даже намека на иронию.

Подобный набор категорически мешает воспринимать «Покров-17» как узкожанровый, пусть и мастерски изготовленный постсоветский ужастик — с погонями, стрельбой, страшилками, ментами, автоматами, чернобыльскими мотивами и сталкерами, закрытыми в вечный мрак территориями, мутациями под воздействием веществ и трудной химией времени. С ходу отмечу в богатом на аллюзии «Покрове-17» еще одного большого художника, гениального в своих прозрениях Гелия Коржева — его знаменитые тюрлики у Пелевина обернулись ширликами, докрученными до символов бездумного, безобразного, обесчеловеченного потребления.

Кстати, и в других персонажах угадываются живые, точнее ярко и яростно жившие тогда люди — в опасно-обаятельном Капитане — Сергей Курёхин, а в вожде силового отрицалова Старике — Эдуард Лимонов, Дедом ставший лет через десяток, в тюрьме и на воле.

Литературные недостатки вещи (не фатальные, но обидные) вырастают из ее технических достоинств — той самой клиповости, или, выражусь нейтральнее, сценарности. Александр, может, не делает два в одном, т. е. прозу и сценарий, но, сочиняя прозу, он явно смотрит это кино — перебивки, затемнения, флешбэки, реминистенции. И отлично разбираясь с темпом и чередованием планов, а также некоторой непроявленностью до конца действий и поступков (без таких затемнений хороший мистический сюжет засыхает), подчас забывает, собственно, об искусстве — языке, изобразительности, речевой характеристике персонажей. Подтянуть бы эти принципиальные позиции (не вдаваясь при том в словесную игру и завитушки стиля) — и имели бы мы сегодня безусловный шедевр. Но некоторая лень в исполнении, похоже, та же характерная поколенческая черта, что клиповость и кликабельность.

Но пока у продюсеров с режиссерами дойдут руки, читателю предстоит немалое удовольствие — хорошая историко-метафизическая проза с переживаниями и горьковато-свежим послевкусием. Когда-то так умел и Виктор Олегович, но, видимо, в русской прозе «Пелевин» — не столько фамилия, сколько редкая праздничная специализация. Хорошо, что не ролевая игра.