В чем феномен Высоцкого или магия «почти»

Недавно знакомый заметил следующее: «В чем же причина небывалой популярности Высоцкого у его современников? Скорее всего, сам типаж из гениального фильма Киры Муратовой „Короткие встречи“. Человек без привязанностей, внутренне свободный, без комплексов, легко общающийся, шутник — все то, что не хватало самому советскому человеку, уходившему на службу в 8 утра, приходившему со службы в 18:00. Угрюмому. Отстоявшему большую очередь за яйцами и вялой морковкой. Возвращающемуся в пустую однотипную квартиру с черно-белым телевизором и чайным сервизом. И никакого просвета. И только граненый стакан по выходным. Иногда домино во дворе».

Не думаю, что все в СССР были такими, как тут описано, но что-то подмечено верно. Если человек придерживался иного образа мысли, не интересовался граненым стаканом, телевизором и домино, а таких было не столь уж мало, то и Высоцкий не привлекал (впрочем, для кого как, вкусы у людей разные).

Я долго не мог понять, что в этой фигуре замечательного. Гениальной музыки или гениальной поэзии там не было, он не Бах, не Шекспир, не Тютчев и не Мандельштам, однако его песни знала вся страна. Впрочем, некоторые забавны, настолько, что отдельные фразы оттуда стали мемами: «Где деньги, Зин?»… «Настоящих буйных мало, вот и нету вожаков…», «Не друг, и не враг, а так…».

Он не был врагом режима, много писал про Вторую мировую войну, сочинял героические или шуточные песни про альпинистов, физиков и спортсменов, стебался над алкоголиками, давал отповедь иностранным журналистам, искавшим у него «фигу в кармане», а зрителям запомнился, прежде всего, в образе следователя МУРа, Глеба Жеглова, который «жестко, но справедливо» разбирается с бандитами.

Он зарабатывал большие деньги, более-менее свободно выезжал за границу и был женат на иностранке. И хорошо, и славно, но жертвой системы, каким его иногда почему-то пытаются представить, он не был. Его — известного барда и полуеврея — выпускали за границу, что в те времена большая редкость, значит система ему полностью доверяла. А почему бы и не доверять? Он же не противопоставлял ей себя. Он пел (почти) про то, про что и должен петь правильный подсоветский человек.

Все дело именно в этом «почти». Его популярность основывалась на том, что он делал чуть больше, чем принято. Не настолько, чтобы вызвать серьезное недовольство системы, но настолько, чтобы вызвать симпатии публики — ведь он немного раздвигал границы дозволенного.

Например, граждане, отъезжающие в Израиль, представали у него не черными негодяями и «изменниками родины», как тогда было принято говорить о них в СМИ и пропагандистских фильмах, а просто недотепами; следователь МУРа подкладывал в карман уголовнику украденный и затем выброшенный этим уголовником кошелек, но все же, поступал так, чтобы защитить обворованных уголовником старушек в трамвае. Наверное, за бутылкой он рассказывал друзьям анекдоты про Брежнева или даже поругивал режим, но за такое в те времена не карали. Он был человеком эпохи и системы, но оказался несколько свободнее, чем эпоха и система. Ровно настолько, чтобы получить славу и известность.