Школа запрета

Для лучшего понимания так называемой «Концепции Мизулиной», надо смотреть не на слова и тезисы этого во многих отношениях примечательного документа, а на внешность самой дамы-парламентария.

Ибо Елена Мизулина, по визажу, — классическая советская училка, которая обожает отвлекаться от урока на войну с короткими юбками, косметикой и портфелями формата «дипломат». А еще, кстати, такие любили рассказывать, и взахлеб, о столичных успехах собственных сыночков. Дочки тоже случались, но реже.

Сынок может быть юристом в Бельгии со всеми ЛГБТ-контекстами, сержантом в учебке, офисным планктоном в Москве, отрядным запевалой в местах заключения… Принципиален здесь не статус, а материнское отношение. Модель поведения классной руководительницы предполагает жесткую дихотомию: дети в классе — объект репрессивной педагогики, собственные дети — предмет любви и восхищения. Сближение объекта с предметом, какие-либо рефлексии по этому поводу едва ли возможны: иначе нечего делать в советской школе.

Товарки г-жи Мизулиной по Госдуме, запретительному тренду и активной гомофобии, Ирина Яровая и Ольга Баталина — принадлежат к тому же неизбывному типажу. Яровая — завуч по воспитательной работе (может, еще и секретарь учительского парткома в одном флаконе). Баталина — старшая пионервожатая. А, может, девушка при должности, той самой, что в перестроечной школе называлась важным и неопределенным словом — «организатор». Прославленный же депутат Милонов похож на чудаковатого препода-словесника, добряка и гуманиста, у которого, впрочем, имеется один запретительный пунктик, и он отдает ему всю нерастраченную в личной жизни страсть.

Либеральная общественность типаж суровых воительниц, в общем, понимает. Елена Борисовна была членом фракций «Яблоко» и СПС в прежних созывах ГД, но в вину ей это, как небольшевизм Троцкому, фактически не ставят. Как и ходорковскую — ересь Ирине Яровой. И то верно: партийности приходят и уходят, советская же школа остается. Да, разумеется, за сына Мизулину кусают активно, но здесь, скорее, проявляется общая поверхностность либеральной мысли.

Фишка на самом деле в том, что и былые партийности, и две большие разницы отношения к своим и чужим — явления одного порядка.

Вообще, нынешний запретительный тренд к государственной политике имеет весьма опосредованное отношение. Если говорить о закручивании гаек, то самой близкой ассоциацией будут уроки «трудов», слесарная мастерская и похмельный рык трудовика, если об удушении свобод — запрет дискотеки (или разрешение оной, но при включенном верхнем электричестве). Да и профилактирование политической активности напоминает постановку на учет в детской комнате милиции (случай Каспарова и Гуриева).

Депутаты Саратовской областной думы чрезвычайно гордятся законодательной новацией: запретили продажу спиртного в красные даты школьного календаря. На последний звонок. Первого июня (день защиты детей, теперь понятно — от чего), первого же сентября — в день знаний. Юмор не в том, что законодатели сочли тинейджеров категорией населения, наиболее восприимчивой к пьянке, а в том, что взрослое население к введению сухого закона по «детским» дням отнеслось с пониманием. Даром, что по иронии алкогольных судеб, в этом году и последний звонок, и день защиты пришлись на субботу.

Социально-психологические корни нынешнего запретительства вполне очевидны. С чем активней всего боролась школа нашего детства? Правильно, с курением и внешним видом — длиной причесок, краткостью юбок, наличием косметики. В каждой школе были педагоги-спецы по изгнанию того или иного беса. Курильщиков выслеживал уже знакомый нам трудовик (или физрук), пользовавшийся беспошлинным правом посещения мужских туалетов и знанием географии окрестных нычек.

Накрашенных старшеклассниц в женский туалет, к умывальнику отправляла та самая воспитательная завуч. У нас ее звали Зоя Ефимовна; во время демонстрации учебных фильмов, услышав малейшее шевеление, она прекращала показ и громко констатировала:

— Вам бы только голых смотреть!

«Голые» звучали, натурально, с фрикативным «гэ».

Историк, Анатолий Григорьевич, прославился как выдающийся охотник за «порнухой». Думаю, у него по итогам педагогической деятельности, собралась целая коллекция этих разрозненных, третьими-четвертыми копиями, мутных, как рентген, картинок, где более-менее угадывались разве что сиськи, если большой размер, а промежности сливались с общей лохматостью фона — диванов с ворсом, ковров, портьер…

…Борьба с курением в нынешней эскалации запретов занимает совершенно особое место. Загадочностью и отсутствием внятной мотивации. Ссылка на практику «цивилизованных» стран (сама по себе смехотворная при антизападной риторике официоза), равно как заклинания о здоровье нации, мало что объясняют. А вот если спроецировать антитабачные инициативы на богатый опыт советской школы, ситуация становится куда прозрачней.

Школьная власть, как и любая власть во все времена, прежде всего заботилась о сохранении статус-кво. Только угрозу видела не политическую (школьные мятежи а-ля республика Шкид совершенно непредставимы в позднесоветские годы), а чисто биологическую. Взросление подопечных, и, как следствие — частичную потерю управляемости. Понятно, что естественные процессы не под силу было остановить никакому педсовету, тем яростнее приходилось сражаться с атрибутикой преждевременного взросления — сигаретой, губной помадой, отбившейся от колоды порно-картой.

Нынешняя российская власть страну не столько подмораживает, сколько задерживает в развитии, отсюда подсознательный поиск знакомого инструментария.

На самом деле, школьные запреты — частный случай сексофобии (триада «пить, курить, тр… ся» происхождением из тогдашнего подросткового фольклора), ненависть к сексу в учительском подсознании — едва ли центральный элемент, и связана с тем же страхом взросления «контингента». Бороться с сексом как таковым не под силу даже парламентариям, а потому общая сексофобия канализируется в гомофобию.

Считается, будто корни отечественной гомофобии — в русской криминальной традиции и соответствующем сознании. Аргументация про повсеместную зону, затронутую ею любую семью, каждого пятого и народные университеты слишком известна. Соглашусь, хотя и с оговорками. Однако сама по себе народная подсознанка сроду бы не выстрелила сегодняшним походом на меньшинства (политкорректный «гей» по-русски зазвучал как сигнал кавалерийской атаки), если бы не совпала в головах с сексофобией общего порядка, генезис которой очевиден.

Между прочим, интересно было бы заняться анкетными изысканиями: каков среди нынешних чиновников и депутатов процент людей с родственниками, тянувшими педагогическую лямку в советских школах и вузах (а еще — ПТУ и техникумах). Думаю, «обожженной зоной» родни окажется в разы меньше. И партийно-комсомольские вкрапления будут выглядеть на этом фоне вторичными биографическими признаками.

Другой вопрос — отчего столь востребованным оказался вполне никчемный социальный типаж, а затрапезный стиль задал вдруг официальную моду?

Тут, собственно, всё еще проще: государство, не умеющее строить будущее, начинает искать идеал в прошлом. Когда некуда наступать — отступай. Ничего нового; далеко не первая волна ностальгии по советскому прошлому. Просто сейчас дотрахались, наконец, до серых мышей. Дети бэби-бума 60-х — 70-х, составляющие простое большинство во власти, а в народе — большинство электоральное, обнаружили опору в тех, от кого прятали дневники и кому посылали тихие проклятия. Монструозная Марь Петровна превратилась в нравственный идеал. И стилевой ориентир.

А разве были варианты? Герои кончились в 60-х, с гибелью Юрия Гагарина и Че Гевары, да и мелькали они эпизодически, а учителя — и сейчас перед глазами. Было дело, на роль моральных авторитетов претендовали старые советские актеры и актрисы, но, во-первых, каждая из них переиграл тех же самых училок в таком количестве, что пару гороно можно укомплектовать, а, во-вторых, многие еще и в оппозицию подались. Кто там еще?.. Военные, с Афганом и Чечней в послужном списке? Ага, особенно после сердюковского геноцида армии… Отечественный товаропроизводитель и предприниматель? Без комментариев. Диссиденты былых времен? Не смешите…

У «взбесившегося принтера», между тем, есть не только подсознанка, но вполне себе сознание и амбиции.

Он не только власть дрожащая, но и право имеет. Что вполне совпадает с менталитетом застойных мучеников всеобщего образования. Бедные даже по советским скромным критериям, затюканные агитпропом, тусклые постулаты которого требовалось, хочешь — не хочешь, продвигать в стриженые головы, по рукам и ногам связанные «показателями» (двоек ставить ни-ни, это значит, учитель плохой), они имели свои защитные механизмы. Мнили себя солью земли, передовым отрядом народной интеллигенции, пограничниками идеологии. И на отведенном пятачке власти сражались за нее истово и последовательно. Как умели. Можно понять.

С депутатами текущего созыва — история аналогичная.

Мой товарищ по ларечному бизнесу ранних 90-х в одно лето немного приподнялся. Мотался на своей «копейке» по окраинным городским аптекам и сёлам района и скупал презервативы. Те самые, советские, «проверено электроникой», 00 руб. 04 коп.

Отвозил в наш общий ларек на трассе, на «плече», где изделия улетали со свистом и в количествах, сопоставимых с какими-нибудь амстердамами. О наценке умолчу — это было сильно.

Продавцом у нас была девушка Наташка, вчерашняя школьница или ПТУшница. А потому психологический расчет элементарен: весь в пыли и щетине дальнобойщик (еще и кавказец зачастую), подходивший за колой и сигаретами, видел смазливую деваху и должен был немедленно сыграть самца-брутала. То есть приобрести десяток-другой презеров…

В перерывах между дальнобойщиками мы с компаньоном, погодки, закончившие одну школу, невесть по какому кругу вспоминали учителей и класснух. Самое интересное, что мы были ребятами взрослыми, отслужившими (и на разгорающемся Кавказе тоже), понюхавшими пролетарских работ и бандитских разборок…

А вот не отпускало.

Фото: ИТАР-ТАСС/Архив